Аркадий Бухов - Жуки на булавках

• Название: Жуки на булавках
• Автор: Аркадий Бухов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1971

В сборник вошли ранние рассказы 1912–1918 гг. и рассказы 1928–1936 гг., а также рассказы из журналов и газет.

---

– Повесьте его.

– А потом вы меня заставите, чтобы он восемь дней ходил с веревкой на шее…

– Возьмите лишних сто рублей и прекратите.

Это было мое первое убийство ни в чем не повинного человека за деньги. Я повесил.

Вскоре я уехал из этого города. Прошло уже много лет после этого. Роман еще сохранился у меня как память о тяжелом испытании, перенесенном мной в молодости… И когда теперь меня приглашают работать в какой-нибудь газете, я смотрю приглашающему в глаза долгим пытливым Взглядом и робким голосом осведомляюсь, не будет ли в газете сенсационного романа.

И только получив честное слово, что об этом никто и на думает, вздыхаю радостно и облегченно…

1918

Спокойствие

I

Этого она мне простить не могла.

– Все, что угодно… Можете ругаться, делать гадости, но быть таким тихим кирпичом, таким тупым тюленем… Нет, с вами нужны железные нервы.

– Из какого же материала, недорогого и прочного, должны быть сделаны ваши нервы, если я, действительно, Стал бы ругаться с вами по поводу каждой вашей глупости, походя делать самые неожиданные гадости и вести себя как крыса в ведре?

– Все, что угодно, но только не это спокойствие… Вы им быка можете убить…

– Странное оружие для убоя домашнего скота. Что же, собственно, вы от меня хотите?

– Я хочу, чтобы вы были человеком. Вы даже никогда не возвышаете голоса.

– Правда, я делаю это, только когда нужно позвать извозчика.

– У вас никогда не бывает даже минутного порыва… Вы никогда не сможете зажечь словами… Вы тряпка, мякина…

Таким разговором редко начинается скрепление большого, хорошо продуманного чувства. Так было и в этом случае. Вскоре мы разошлись после года мелких неприятностей, неожиданных разговоров с незнакомыми людьми и предугаданных звонков по телефону с изложением причин неявки к назначенному месту, одним словом, после того, что для краткости и для привлечения сочувствия называется любовью.

И теперь, когда я временами тепло вспоминаю о Надежде Алексеевне, мне кажется странным ее искренняя ненависть к основной черте моего характера: спокойствию…

II

Началось это с первого же момента, когда я, встретившись с Надеждой Алексеевной третий раз, сказал, что я хочу встретиться и четвертый, только, если можно, где-нибудь вдвоем.

– Как вдвоем? – изумленно подняла она красивые синие глаза.

– Это значит, чтобы не было никого другого…

– Это значит… свидание? – растерянно сказала она.

– Можете назвать это журфиксом, благотворительным концертом или еще чем-нибудь. Мне все равно.

– Я вас не понимаю.

– Могу повторить, я сейчас не занят. Я хотел бы встретиться с вами вдвоем. Если можно – в четверг. Часа в два.

Очевидно, это было очень непонятно, потому что она, не спуская с меня изумленного взгляда, неопределенно спросила:

– А где?

– Можно на набережной. Придете?

По-видимому, простота постановки всего вопроса немного обидела Надежду Алексеевну.

– Дело не в этом. Прийти я могу, но… Почему вы именно сейчас говорите мне об этом?

– Может быть, я оторвал вас от дела?

– Я так же, как и вы, в гостях, и никакого дела ни у кого нет. Я говорю, почему вы мне не сказали этого, ну, вчера, третьего дня…

– Я вас видел неделю тому назад.

– Почему же вы тогда мне ничего не сказали?

Я подумал и спросил:

– А вас не удивляет, почему я не говорил об этом четыре месяца тому назад, когда мы с вами ничего не слышали друг о друге?

– Я о вас и тогда слышала… Только я думала, что вы высокий и худой.

– Ну, вот видите. Если бы я, на основании этих кратких сведений обо мне, подошел бы к вам и попросил о встрече…

– Странно… Вы так спокойно об этом говорите, как будто бы ни в коем случае не можете получить отказа…

– Да почему же отказывать. Ведь я у вас не особняк прошу, или…

– Все равно. Я могла отказать, и вам было бы очень неловко.

– Это не послужило бы поводом для моего неожиданного самоубийства.

– Я бы могла рассказать это всем, и все стали бы над вами смеяться.

– Это могло бы стать темой для дружного и общего смеха или во время вечернего чая в колонии малолетних преступников, или на семейном празднике у вас на кухне…

– Прямо удивляюсь, как вы все спокойно говорите… Очень удивляюсь.

Это было в понедельник. Два дня Надежда Алексеевна удивлялась у себя дома или в других местах, о которых я не знал, а в четверг, в два часа, она пришла удивляться вместе со мной, на набережную.

III

Мне очень нравилось ее полудетское лицо и слегка дрожащий альтовый голосок, когда она была чем-нибудь озабочена. За три недели почти ежедневных встреч я успел привязаться к Надежде Алексеевне и решил поделиться с ней этим заключением. Я не знал, что это выйдет так остро и больно.

Один раз, кажется, это было часов в пять, зимой, на большой и шумной улице, когда Надежда Алексеевна стала рассказывать мне о какой-то необходимой покупке, какую она забыла сделать, я рассеянно прослушал все ее фразы и сказал:

– Вы мне очень нравитесь… Честное слово.

Она остановилась, схватила меня за рукав и посмотрела недоумевающе в глаза.

– Как вы сказали?

– А что? – удивился и я. – Может быть, я что-нибудь того… Непутное ляпнул…

– Вы сказали, – покраснев, пробормотала она, – вы сказали, что… Нет, даже странно как-то…

– Ну да… сказал. Так и сказал, что люблю. Может быть, выразиться по-другому…

Она сразу замолчала, а через минуту у нее вырвалось с искренним негодованием:

– Да разве об этом так говорят…

– Как так?

– Да вот так… На улице, во время разговора о канве…

– Что же, мне понятых было звать, дворников и милиционера, или в контору нотариуса вас затащить…

– О таких вещах так спокойно не говорят, – обиженно кинула она.

– Неужели же я должен был лечь на тротуар, бить ногами по камням и кричать безнадежным хриплым голосом…

– Не понимаю…

– Видите ли, – ласково сказал я, беря ее за руку, – если бы судьба нас столкнула где-нибудь в южноамериканской колонии и я был бы каким-нибудь неграмотным экспансивным дикарем, конечно, дело обстояло бы иначе. Я схватил бы большую рыбью кость, стал бы махать ей в воздухе, испугал бы свою старую матушку и незнакомых колонистов, но здесь…

– Нет, – решительно перебила она, – вы не мужчина… Вы рыба какая-то…

Если это называется рыбой, она была права. Но что же тогда должен представлять из себя мужчина в таком понимании? В детстве я видел, как мальчишки посадили ежа в клетку канарейки; еж тыкался во все стороны, царапал проволоку, а через два дня издох. Должно быть, по всем поступкам он должен напоминать мужчину, тип которого нравится женщинам. Я против этого.

IV

Месяца через два Надежда Алексеевна показала мне письмо от какого-то совершенно незнакомого молодого человека, фамилия которого была не то Непегин, не то Иванов, а может быть, Кранц.

Неизвестный молодой человек хорошим каллиграфическим почерком жаловался на протяжении восьми убористо исписанных страниц почтовой бумаги большого формата, что он безнадежно тоскует о Надежде Алексеевне, любит ее и даже умирает от сознания ее холодного к нему отношения. По-видимому, это была медленная и неверная смерть, потому что письмо шло целую неделю, а молодой человек в конце приписал, что мучительно ждет ответа. Поэтому больших волнений с моей стороны это письмо не вызвало.

– Он меня очень любит, – искоса на меня поглядывая, сказала Надежда Алексеевна.

– Кранц?

– Кранц. Это мой бывший жених. Он студент-электротехник.

– Кончит – инженером будет. Очень хорошие деньги зарабатывают.

– Вас, кажется, это мало трогает? – сухо спросила она.

– Что, собственно?

– Да вот хоть это… Пишет письмо… Пишет, что любит…

– А что же делать молодому человеку, как не любить и писать по этому поводу большие письма. Я сам студентом был. Знаю.

– А если бы я ему ответила письмом…

– А разве вы не хотели отвечать? Это невежливо…

– Ах, вот как…

Она встала с кресла и забегала по комнате.

Я сидел и думал: «Милая девушка, которая мне очень нравится, получила письмо от какого-то тихого бездельника и сейчас же прибежала мне об этом сообщить. Если бы она хотела скрыть, я бы мог ревновать. Что же мне было делать сейчас?» Я встал, подошел к ней и поцеловал ее около уха. Это было самое, может быть, нелогичное завершение события, но утопающий хватается за соломинку. К сожалению, соломинка оказалась настолько тяжелой, что быстро потащила меня ко дну.

– Оставьте, – резко остановила меня Надежда Алексеевна, – раз вам все равно… Значит, и я могу написать такое же письмо… Тридцать писем… Сто писем…

Я уже говорил, что, когда она волновалась или была озабочена, она становилась удивительно милой.

– Надежда Алексеевна, – робко сказал я, – я могу обеспечить вашу горничную лишними десятью рублями в месяц, перехватывать ваши письма, перечитывать их, заучивать наизусть, переписывать в прошнурованную книгу… Неужели же этим я смогу…