Бальтасар Грасиан - Критикон

• Название: Критикон
• Автор: Бальтасар Грасиан
• Издательство: Наука
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

Своеобразие замысла «Критикона» обозначается уже в заголовке. Как правило, старые романы, рыцарские или плутовские, назывались по собственному имени главного героя, так как повествовали об удивительной героической или мошеннической жизни. Грасиан же предпочитает предупредить читателя об универсальном, свободном от чего-либо только индивидуального, об отвлеченном от всего лишь «собственного», случайного, о родовом, как само слово «человек», содержании романа, об антропологическом существе «Критикона», его фабулы и его персонажей. Грасиан усматривает в мифах и в знаменитых сюжетах эпоса, в любого рода великих историях, остроумно развиваемые высшие философские иносказания.

---

Однако призванные Смертью слуги не спешили повиноваться, с места не двигались.

– Что это значит? – молвила Смерть. – Похоже, вы боитесь взяться за дело? С каких это пор?

– Госпожа, – отвечали они, – лучше прикажи нам убить сотню бедняков, чем одного богача; двести несчастных, чем одного счастливца. Мало того, что богачей убивать трудно, нас еще все проклинать будут.

– Это что за разговоры! – вскричала Смерть. – Вот до чего мы дошли? Да если на это смотреть будем, грош нам цена. Расскажу вам сейчас к месту и для примера о себе самой, а смертные пусть покамест отдохнут – нет лучшей передышки от моих стрел, чем минутка забвения, ибо мысли о Смерти отравляют всю Жизнь. Итак, надобно вам знать, что когда появилась я на свет – тому много времени, я тогда еще только училась, – мне сперва было страшновато убивать, хоть и пришла я с поднятым жезлом и как полномочная посланница Бога: я все прикидывала, того ли убить, этого ли, богача или вельможу, красотку или дурнушку, бравого юношу или старика. Наконец, решилась – с болью в сердце, хотя говорят, будто у меня ни сердца нет, ни души. А что тут странного, ежели я вся – одни кости? Итак, решила я начать с юноши красивого и крепкого, как дубок, из тех, кто над моими стрелами посмеиваются. Мне, видите ли, казалось, что он не будет такой уж потерей для мира и для семьи, как зрелый муж, полный достоинств и совершенств. Натянула я свой лук – косы у меня тогда не было, я о ней еще знать не знала, – и признаюсь, рука у меня дрожала; сама не пойму, как попала в цель, но, как бы там ни было, рухнул юноша наземь, и тотчас все вокруг накинулись на меня, стеная и вопя: «О, жестокая, о, безжалостная Смерть! Глядите, убила юношу, красавца, только начал жить, убила во цвете лет! Сколько надежд сокрушила, какую красу сгубила, подлая! Подождала бы, пока он созреет, не срывала бы плод зеленым, в такую нежную пору! О, злосчастная юность!» Родители плачут, друзья скорбят, девушки вздыхают – весь город в трауре. Право же, я была смущена, даже раскаивалась в своем поступке. Несколько дней не решалась ни убивать, ни вообще среди людей появляться. Но тогда прошел слух, что, мол, после юноши этого смертей не будет сто один год. Тут я решила сменить игру, навела лук на столетнего старца. «Ну, уж об этом, – говорила я, – никто не пожалеет; напротив, все возрадуются, всем он надоел вечным брюзжаньем да советами. Да и ему самому окажу милость – ведь живет, всечасно умирая, и ежели для молодых смерть – кораблекрушение, для стариков она – прибытие в гавань». Стрельнула в него катаром, он и прикончил старика в два дня. Думала, никто меня не осудит, только похвалят, даже поблагодарят. Не тут-то было, в один голос принялись все меня бранить, говорить тысячи гадостей, обзывая уже не безжалостной, как прежде, но бестолковой: мол, убила мужа, столь ценного Для государства. «Такие, как он, – говорили, – сединами своими общество украшают, советами укрепляют. Старцу этому теперь бы жить и жить, когда полон добродетелей, муж многодумный и многоопытный. В дугу согнутые старики – прямые столпы общественного блага». Услыхав такие речи, совсем я оробела, стою и не знаю, на кого поднять руку. На юношу – худо; на старика – того хуже. Думала я, гадала и надумала навести лук на молодую, миловидную даму. «Уж на сей раз, – говорила я, – попаду удачно, никто меня не упрекнет, дамочка эта ветреница, родители из-за нее покоя не знают, чужие осуждают, юношей она с ума сводит – ежели прежде у них ум был, – весь город будоражит, из-за нее вспыхивают драки, шум по ночам, соседям спать не дают, блюстителей порядка беспокоят. И для нее самой это благодеяние, а не кара, зачем ей доживать до старости, зачем стать безобразной». Словом, наслала я на нее оспу, и та, взяв на подмогу жестокий круп, удушила ее в несколько дней. Послушали бы вы, какие тут поднялись вопли, как поносили мои стрелы. Роптали все от мала до велика, осыпали градом проклятий. «Что может быть бессмысленней этой смерти! – говорили они. – И что глупей, чем отнять у нас единственную во всем селении красавицу, когда есть сотни уродин, выбирай любую, мы только порадовались бы, что уберут их с глаз долой?» Особенно ожесточались против меня ее родители – проливая слезы денно и нощно, причитали: «Самая любимая дочь, самая дорогая, самая ненаглядная! Уже замужняя! Пусть бы смерть унесла кривую, хромую, горбатую, так нет, те живут вечно, как треснувшая посуда». А любовники ее, те в неистовстве зарезали бы меня, кабы могли: «О, какая жестокость! Не умилостивили смерть ни два солнца очей, ни два цветущих мая ланит, ни россыпи жемчугов в устах, ни светозарное чело, увенчанное лучами локонов! Воистину убийство из черной зависти или злобного тиранства!» Я вконец опешила, чуть не разбила свой лук в щепки, не могла же я не исполнять свою работу: люди должны жить, а я – убивать. Попробовала, наоборот, убить дурнушку. «Посмотрим, – говорила я, – что теперь, будете ли молчать, будете ли довольны». И кто бы поверил – пуще завопили, приговаривая: «О, какое бессердечие! Какое варварство! Мало того, что бедняжку обделила природа, еще и судьба на нее ополчилась! Вот и говори после этого «удача дурнушки»! Родители ее восклицали: «Любимица наша, опора дома, не то что эти красотки – знают только наряжаться, в зеркало глядеться да чтобы на них глядели». «Такая была разумница! – говорили поклонники. – Такая добронравная!» Поверьте, тут я уж вовсе растерялась. Взяла и убила бедняка – думала, сделаю доброе дело, ведь жил он впроголодь. Куда там, опять на меня набросились: «Господи, – говорили, – пусть бы умер богатей, пресыщенный роскошью, куда ни шло, но убить горемыку, который светлого дня не видел, – что за жестокость!» – «Молчите, – сказала я, – я исправлюсь, сейчас убью какого-нибудь вельможу». Так и сделала – и против меня взбунтовался чуть не весь мир: у богача была орава родственников, уйма друзей, толпа слуг, все при нем кормились. Тогда я убила ученого мужа – ну, думала, пропаду! Забросали меня его собратья гневными эпистолами и сатирами. После него прикончила изрядного невежду, оказалось еще хуже – у него полк приятелей, и те принялись меня отделывать на все корки. «Друзья любезные, что ж это получается? – говорила я. – Что ж мне делать? Кого ж убивать?» И тут надумала я, прежде чем стрелять, посоветоваться с теми, в кого буду метить, – пусть сами выбирают, как умирать и когда. Но этим еще больше напортила – всем я была некстати, никто не находил ни способа удобного, ни дня; позабавиться, повеселиться – когда угодно, а вот помирать – ни в коем случае. «Дай привести в порядок счета, – говорили, – нынче я очень занят». – «О, как не вовремя! А я было хотел деток устроить, дела уладить». Словом, для меня не находили подходящего дня ни в молодости, ни в старости, ни в богатстве, ни в бедности. С горя пришла я к дряхлому старцу, спрашиваю – не пора ли? А он в ответ – нет, мол, приходи, мол, через год. То же сказал другой – как ни стар человек, всегда думает, еще бы годок протянуть. Вижу, что ничего не получается, и придумала поступать по-иному – убивать только тех, кто сам меня позовет и пожелает; чтоб и мне не срамиться и им свою суетность потешить; так на тебе, не нашлось такого человека. Только один как-то кликнул меня раза три-четыре. Я не спешу, заставляю себя просить, авось, желание его возрастет; когда ж явилась, он говорит: «Нет, нет, я звал тебя не для себя, а для моей жены». Жена, услыхав это, разъярилась: «У меня у самой язык есть, чтоб ее позвать, когда понадобится. Кто тебя просил? Ишь, какой добрый муженек выискался!» Короче, никто не хотел меня для себя, только для другого: невестки для свекровей, жены для мужей, наследники для завещателей, искатели должностей для тех, кто их занимает, – прямо измывались надо мной, гоняли туда и сюда, от такой службы взвоешь, да и плата незавидная. В конце концов, вижу – со смертными мне никак не поладить, вовек их не образумить: старика убью – плохо, молодого – еще хуже; не тронь ни дурнушку, ни красотку, ни бедняка, ни богача, ни невежду, ни мудреца. «Бессовестный вы народ, – говорила я, – -кого ж мне убивать? Давайте договоримся. Надо же порядок знать. Вы смертны, я Смерть, вот я и буду исполнять свою службу». И, убедившись, что нет способа и средства прийти с ними к согласию, отбросила я лук и схватила косу – зажмурила глаза, сжала рукоять и давай косить все подряд: зеленое и сухое, незрелое и спелое, хоть в цвету, хоть с зерном, сочное и жесткое, кошу что ни попало, и розы, и лозы. «Посмотрим, будете ли теперь довольны!» И представьте! Все пошло хорошо – и мне легче и людям, потому что малая беда огорчает, а великая смиряет. Того держусь и держаться буду, пусть говорят что хотят, пусть бранят сколько влезет, все равно мне за это заплатят. Сами знают, что с них взыщу, и вы, слуги мои, следуйте моему примеру.

В подкрепление сих слов позвала Смерть одного из свирепых своих слуг и отдала приказание учинить наказание: тотчас отправиться и убрать вельможу, которого ничто не могло пробрать. Палач стал поеживаться и, уже подняв свой бич, набычился.