Бальтасар Грасиан - Критикон

• Название: Критикон
• Автор: Бальтасар Грасиан
• Издательство: Наука
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1984

Своеобразие замысла «Критикона» обозначается уже в заголовке. Как правило, старые романы, рыцарские или плутовские, назывались по собственному имени главного героя, так как повествовали об удивительной героической или мошеннической жизни. Грасиан же предпочитает предупредить читателя об универсальном, свободном от чего-либо только индивидуального, об отвлеченном от всего лишь «собственного», случайного, о родовом, как само слово «человек», содержании романа, об антропологическом существе «Критикона», его фабулы и его персонажей. Грасиан усматривает в мифах и в знаменитых сюжетах эпоса, в любого рода великих историях, остроумно развиваемые высшие философские иносказания.

---

Так, в недолгий срок, болото чудищ превратилось в болото пороков, чадушек любимых свинского винопития. И весьма примечательно и прискорбно, что все свирепые и безобразные сии чудища казались назюзюкавшимся почитателям созданиями дивной красы; похотливых сирен те именовали ангелами; яростного, от гнева ослепшего циклопа, – храбрецом; гарпий – разумницами; фурий – красотками; Минотавра – хитроумным; Сфинкса – ученым; фавнов – франтами; сатиров – кавалерами; любое чудище – чудом.

Вот приблизилось к Критило одно из самых зловредных, бросился в испуге он прочь. А шут гороховый его удерживает

– Постой. – говорит, – не бойся, она не сделает тебе вреда, только добро!

– Кто это? – спросил Критило.

И в ответ:

– Это та самая, знаменитая, всему миру известная, особенно же в столицах прославленная, та, без кого нынче не проживешь, хоть без частицы ее, 6ездельники ей поклоняются, люди толковые ею занимаются, о, это весьма знатная придворная дама

– Как же ее зовут?

Что ответил спутник Критило и что это было за чудище, о том расскажет следующий кризис.

Кризис III. Правда родит

Захворал однажды человек – недугом от себя самого: открылся у него пагубный жар вожделений, со дня на день росли и усиливались неуемные страсти, одолевала острая боль обид и досад. А там пропал аппетит ко всему доброму, и в пульсе добродетели появились перебои; горело нутро от дурных страстей, конечности же окоченели для благих дел; бесился он от жажды, внушаемой жадностью, корчился от горечи злоречия, а для правды язык был сухим – все симптомы смертные. Когда очутился человек в такой беде, ему, сказывают, прислало своих лекарей Небо, а Мир – своих. Лекари были весьма различны, методы лечения противоположны: лекари Неба вкусам больного не потакали, мирские же во всем ублажали; и вышло, что первые стали ему столь же ненавистны, сколь последние приятны Множество прекрасных лекарств прописали горние лекари, лекари же земные – ни единого, говоря так:

– Э, прописать рецепт, не прописать рецепт – учиться надобно одинаково долго.

Небесные ссылались на поучительные тексты, земные ни на что не ссылались, приговаривая:

– Кому добрые тексты, кому сдобное тесто.

– Будь воздержан, – говорили одни.

– Ешь и пей вволю, – говорили другие.

– Прими рвотное против похоти, очень помогает.

– Не делай этого, только нутро растревожишь и удовольствие испортишь

– Дать ему от вожделений послабляющее.

– Ни в коем случае! Изрядную дозу утех, дабы освежить кровь.

– Диета, диета! – твердили первые.

– Лакомства, лакомства! – возражали другие, и больному это очень нравилось.

– Сделай клизму, – советовали небесные, – тогда мы доберемся до корней болезни и изгоним порочный гумор, взявший верх над другими.

– И не думай! – возражали мирские. – Нет, нет, делай только приятное, развлекайся и веселись.

Слыша столь различные мнения, больной говорил:

– Буду придерживаться афоризма. «Если из четырех врачей трое пропишут клизму, а один нет, не делай клизмы».

Лекари небесные возражали:

– Но есть и другой афоризм: «Если из четырех врачей трое не велят отворять кровь, а один велит, пусти себе кровь». Ты должен немедленно пустить себе кровь, причем из жилы сундучной – и не жилиться, чужое возвращая.

– Нет, нет, – заявляли другие, – это его обессилит, с ног свалит.

А больной поддакивал:

– Да, да! Как мало ценят они мою кровь! Только и знают, что из нас, дураков, соки выжимать.

– Не почивай во зле, – советовали одни.

– Отдыхай и покойся в нем, – говорили другие.

Когда небесные лекари убедились, что ни одно из прописанных ими лекарств не применяется и что больной мчится на почтовых к могиле, они пришли к нему и со всей прямотой объявили, что он скоро умрет. Но больной и тут не образумился; кликнув слугу, он спросил:

– Эй, ты! Лекарям заплатили?

– Нет, хозяин.

– То-то они и ставят на мне крест. Заплатить и выпроводить.

Второе исполнили. Посему добродетели удалились, а пороки остались; человек в них погряз и не он их, а они его быстро доконали; скончался человек от пороков, и схоронили его в земле, да поглубже.

Сию притчу повседневной жизни рассказал Критило некий муж, насчитывавший тыщу веков.

– О, как это верно! – говорил Критило. – Да, пороки не исцеляют, но убивают, только добродетели лечат! Не изгонишь алчность накопительством, чревоугодие лакомствами, похоть скотскими утехами, жажду напитками, честолюбие должностями да титулами – напротив, только жиреют и со дня на день крепнут. Потому-то гнусное Винопитие и сумело сотворить сие болото пороков. Да каких гадких, каких омерзительных! Но скажи, вон тот, что ко мне приблизился и хотел привязаться, тот, от которого я с трудом отбился, это что за порок?

– О, самый странный, но и самый распространенный; и чем любезней, тем подлей.

– Как же звать это чудовище?

– Зачем звать? Его и так все знают, даже восхваляют и, несмотря на наглость, радушно встречают. Повсюду суется, всюду мутит. Во дворцах ему открыты все входы-выходы, обиталище его в столицах.

– Теперь еще меньше понимаю, ума не приложу, что это, хотя знаю, таких всюду много, а в столицах они кишмя-кишат.

– Ну, так скажу тебе, что это была начальница их всех, завлекательная Химера. О, пагуба нашего времени! О, всеобщий порок! О, чума века! Моднейшая нелепость! – воскликнул новый спутник.

– Потому-то я, лишь увидел ее близко, – сказал Критило, – произнес заклятье. О. чудище столичное! Зачем я тебе? Чур меня, ступай в пошлый свой Вавилон, где тысячи дурней живут с тобою и тобою: там все – ложь, обман, мошенничество, плутни, выдумки и химеры. Чур меня, ступай к тем, кто мнит о себе, к призракам, лишенным сути и напичканным наглостью, чуждым знаний и набитым фантазиями; там все – сплошное самомнение, безумие, напыщенность, помпа и химеры. Ступай к угодливым, фальшивым, бесстыжим льстецам, что всех восхваляют и всегда лгут; к простакам, что им верят и платят за дым и ветер; там все – ложь, обман, глупость и химеры. Ступай к обманываемым соискателям и обманывающим чинушам – одни притязают, другие не исполняют, приводят отговорки, водят за нос, подают пустые надежды; там все – сладкие слова и химеры. Ступай к злосчастным прожектерам и горе-изобретателям, к тем, что тщатся осчастливить других, сделать бедняков крезами, когда сами подобны Иру [558]; к тем, что придумывают, как накормить других, когда сами пуще голодают; там все – наважденье, голов мороченье, глупость и химеры. Ступай к политикам-самодурам, охотникам до опасных новшеств, любителям рискованных маневров, к тем, кто переворачивают мир вверх дном, кто не только не умеет новое приобрести или старое сберечь, но теряет и то, что есть, неся погибель всему свету и даже двум, Старому и Новому; там все гибель и химеры. Ступай в современный Вавилон бездарных писаний, культистских, напыщенных виршей, фраз без мыслей, листьев без плодов, томов без смысла, туш без душ; там все сумбур и химеры. Ступай в суды, где неправда; в школы, где софистика; на биржи, где жульничество, и во дворцы, где химеры. Ступай к лживым болтунам, к легковерным дурачкам, развязным нахалам, надменным аристократам, вралям-сватам, тяжущимся глупцам, мнимым ученым: все ложь и химеры. Ступай к людям нашего века – ни честного мужчины, ни благородной женщины, все плутуют; дети лгут, старики обманывают, родные покидают, друзья предают. Ступай туда, откуда мы уходим, в этот мир без мира, лабиринт фальши и химер. Произнеся заклятье, я постарался убежать от Химеры, от всего как есть мира, и пошел по пути Правды, да так удачно, что встретил тебя.

– Большое диво, – молвил Угадчик (так, слышал Критило, его звали), – что ты ушел цел и невредим.

– Не очень-то цел, – отвечал Критило, – половину меня отняли, там осталось мое второе «я», мой Андренио, больше друг, чем сын, теперь уже и не мой и не свой, но раб скотского винопития.

Не в силах дальше говорить, Критило залился слезами.

– Ну полно, – сказал новый знакомец, – не горюй, что он жирует. А чтобы утешить и вернуть покой, поведу тебя обратно, там испробуем верное противоядие против вина, оно всегда при мне. Пьянство, – продолжал он, – это последняя атака пороков на человека, отчаянная их вылазка противу разума. Рассказывают, что некогда ярые сии супостаты объединились все против человека и с самого его рожденья стали на него нападать, то один, то другой, по очереди, чтобы вконец развратить. Когда был ребенком – Прожорливость; когда юношей – Распутство; когда стал мужем – Скупость; когда стариком – Суетность. Убедясь, что он переходит из одного возраста в другой, – побеждая их, и вот уже вступил в старость, и вскоре победит всех, пороки, не в силах стерпеть, что человек от них ускользнет и над ними насмеется, призвали на подмогу Пьянство и поручили за всех отомстить. И не ошиблись. Пьянство вначале подкрадывается к человеку под видом потребности, называет вино стариковским молоком, грелкой, утешением, и мало-помалу, глоток за глотком, проникает в человека, завладевает им и целиком себе подчиняет. Оно заставляет закрыть глаза на доводы разума, открыть двери для всех пороков, и – плачевная участь! – кто всю жизнь успешно берег свою добродетель, порядочность, становится в старости прожорливым, распутным, гневливым, злоречивым, болтливым, тщеславным, скупым, вздорным, бестолковым – и все потому, что стал винолюбом.