Константин Ваншенкин - Графин с петухом

• Название: Графин с петухом
• Автор: Константин Ваншенкин
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Книга прозы известного советского поэта Константина Ваншенкина рассказывает о военном поколении, шагнувшем из юности в войну, о сверстниках автора, о народном подвиге. Эта книга – о честных и чистых людях, об истинной дружбе, о подлинном героизме, о светлой первой любви.

---

– Отставить! – крикнул Веприк и возвысил голос: – Взво-од, бего-ом марш! («Марш» – он мог и не добавлять, взвод и так двигался.) Взвод потрусил легонькой рысцой, почти с той же скоростью. Никто не обижался, так было принято: они плохо спели, он их заставляет пробежаться, так уж было заведено, это была норма, своего рода правила тона.

– Правое плечо вперед! – крикнул Веприк, чтобы самому оставаться на дороге.

Взвод трусил по кругу, аккуратно, выбирая, где посуше.

– Стариков-то не гоняй! – сказал Агуреев Веприку, и тот неохотно скомандовал: – Боровой и Голубчиков, выйти из строя!

Те отстали, стояли на холме, не зная, что делать.

– Ладно, – добродушно произнес взводный. – Приступим к занятиям.

За спиной у Мишки Сидорова шишковато торчал вещмешок, набитый деревянными гранатами-болванками. Воткнули в землю палки, покидали на точность. Потом стали бросать в падении: бросил гранату и, как продолжение того же движения, упал на живот. Потом, наоборот, бросали лежа, едва приподнявшись, и тут же, быстро вскочив, делали перебежку. Лейтенант показывал с явной охотой и сам падал, не жалея шинели.

Потом вышли к мостику. У них было такое место – овражек метра три глубиной и над ним два бревнышка без перил. Первым пошел Мишка Сидоров, на середине заколебался, закачался, крикнул: «Больно склизко!» – сорвался, но умудрился ухватиться локтевым сгибом за мосток и вылезти – больно уж здоров был малый. Остальную часть пути он проделал сидя. Пашка Кутилин пошел боком, осторожно выдвигая левую ногу и подтягивая правую. Но тоже потерял равновесие и, прежде чем упасть, долго балансировал на бревнышках, умоляюще взглядывая по сторонам хитрыми испуганными глазами и смеша взвод, насколько его можно было сейчас рассмешить. Ведь остальным испытание еще предстояло.

Лутков пошел быстрой побежкой, преодолел мостик на скорости, поскользнулся лишь в самом конце И успел прыгнуть хотя и не на другую сторону, но и не вниз, а на скат овражка и быстро вскарабкался наверх. Мосток никого не щадил. Веприк, как ни старался, слетел, зато Агуреев прошел замечательно – быстро, четко и до самого конца. Будь вдвое шире овраг, он бы все шел.

– Помкомвзвод, – сказал Плужников, – выдели человечка три людей, пускай в лесу костер большой разведут. – И сам перешел на ту сторону, не так чисто, как Агуреев, но тоже уверенно. Он построил взвод, скомандовал: – Запевай! – и взвод запел лихо и слаженно.

Через полчаса они уже сидели у костра, отворачивая лица от жара и отстраняясь от огня, когда подбрасывались сухие ветви и он вздымался, ревя и почти выходя из-под контроля. Но огонь быстро опадал, костер горел сильно и ровно, можно было хорошо просушиться.

На земле шла война, большинство из них знало, что это такое, а вскоре им предстояло подтвердить и умножить эти свои знания, но здесь, у костра, жизнь была устойчива, привычна. Здесь не было ничего и никого, мешающего взгляду и слуху. Это был их клуб, ассамблея. Это был час равенства.

– Умаялись? – говорил лейтенант Плужников, сухо поплевывая. Он сидел, широко расставив колени и равномерно кидая в огонь мелкие ветки и сучки. – Бросьте, вы молодцы. На выходе сколько прошли? И ничего не заметно, отстрелялись еще прилично. Вот я в училище учился в сорок первом, вот там был распорядок. Приходили – падали. Бабу голую рядом положи – не шелохнешься. Не заметишь! – это была его любимая тема, но она не получила достойного развития, потому что большинство слушателей не находило в описанной ситуации ничего необычного. Лишь немногие вообще знали, что это такое.

– Письмо получил, – невнятной скороговоркой пробормотал Двоицын, – сестра пишет, сосед воротился из госпиталя, а жена-то с другим. Ну, он выгнал и живет.

– Кого выгнал?

– Этого выгнал, с женой живет.

– Хо! – возмутился Стрельбицкий. – Да я бы убил обоих, – и, подумав, уточнил: – Если фронтовик, не тронул бы, а тыловой – на всю жизнь бы покалечил.

– А ее? – спросил Пашка Кутилин, сладко покуривая. – А как дети?…

Здесь Витьке ответить было трудно – ни жены, ни детей у Стрельбицкого не было. И никто, разумеется, не знал, что никогда их у него и не будет.

– Жизнь, – сказал Веприк, – она свое показывает. Он стоял на одной ноге, сняв сапог, и сушил, держа в вытянутых руках, ржавую байковую портянку.

– Жизнь прожить – не поле перейти, – поддержал Голубчиков своего отделенного.

– А если оно минное, поле-то? – опросил Пашка, вскидывая карие, живые, то хитрые, то наивные – по желанию – глаза.

– Так-то, брат, – не понял, но сухо ответил Голубчиков.

– Минное-то не больно перейдешь, – усмехаясь, пояснил ему помкомвзвод Агуреев. Он ценил понятливых.

– Голубчиков, – сказал лейтенант, – а сам небось, как в деревню войдем, так и высматриваешь, как бы к молочнице подвалиться.

– Они с Боровым ведут наблюдение.

Трещал костер. Мишка Сидоров просушил портянку, надел ботинок и сидя спал, держа обмотку в руке, она развилась, упала кольцами. Белобрысый Двоицын стоял, забрав полы шинели под ремень, сушил шаровары, а потом просто грелся.

Это был счастливый час, но на них и на всем вокруг лежал отчетливый знак предстоящей вскоре перемены Разговоры постепенно смолкли. Все сидели расслабленно, думая каждый о своем и, как Борька Лутков, были мыслями далеко отсюда.

Костер еще гудел, пощелкивал и был жарок, но он уже догорал. Никто не подбрасывал веток, все чувствовали, что вот-вот нужно будет выходить на дорогу и строиться.

5

Через три дня за Лутковым прибежал посыльный – вызывали в штаб бригады. В бревенчатой даче, где располагался штаб, Борис бывал только однажды – часовым у знамени. Зачехленное знамя стояло прямо против входа, теперь прошли мимо него по коридору, и Лутков очутился в очень большой комнате, где посредине курили и разговаривали несколько человек – начальник штаба, начальник политотдела, комбат-два и еще кто-то. Лутков тут же выделил среди всех командира бригады полковника Ковырзина, подошел строевым и четко доложился.

– Это он за графинами ездил, – подсказал полковнику начальник ПФС, и Ковырзин улыбнулся, глядя на Луткова.

– Слушай, мировые графины. Но ты представляешь, командир корпуса приезжал, я ему один подарил, а второй разбился. Я думал, там еще осталось, тряхнул, петушок и оторвался… Еще привезти можешь?

– Я постараюсь.

– Тогда оформляйся.

Комбриг уже уделил ему достаточно времени и вернулся к офицерам. Лутков не успел опомниться, откозырял в направлении полковника и вышел. В соседней комнате начальник ПФС вручил ему список: «Посуда для офицерской столозой». В самом начале значилось: «Графинов с петухами – 12 шт.» Скоро предстояло десантирование в тыл противника – до графинов, до петухов ли, но все высшие офицеры штаба пожелали их иметь. Борис не стал объяснять, что теперь такие графины не выпускают, да и раньше делали редко и мало, не серийно, для себя. Он лишь сказал: – Не мог петух от донышка оторваться.

– Какая разница, – пробормотал майор, – еще кому-нибудь подарил.

В списке перечислялись фужеры, рюмки, блюда для фруктов.

– Получишь деньги под отчет.

– Мне одному не управиться.

– Кого хочешь взять?

– Гвардии рядового Кутилина.

Поезда на разъезде останавливались редко, и, чтобы – не терять времени, они, как и многие, решили садиться на ходу на товарняк. В сторону города был подъем пути, и поезда здесь теряли скорость.

Лутков и Кутилин приготовились, надели как следует вещмешки, скрепив лямки на груди, и стали ждать. Вначале прошел пассажирский – слишком быстро. Через полчаса потянулся длинный товарный состав. Если смотреть издали – вагоны катятся медленно, но, когда ты рядом, внизу, возле колес, они только мелькают, тяжело вдавливая рельс в черные промасленные шпалы.

Они стали друг от друга шагах в двадцати, высматривая тормозные площадки.

– Давай! – крикнул Борис, пропуская площадку для Пашки и не успевая посмотреть, как он садится, ища взглядом следующую для себя. Показалась площадка, он побежал, но не набрал нужный ход, площадка уходила, хвататься было опасно. Он, отставая, глянул вперед, – Пашка уже ехал и, свесившись, махал ему. Заметив следующую, Лутков изо всех сил рванулся вдоль полотна, параллельно составу, площадка догнала его, она была неудобна, слишком высока подножка, но снова пропускать было невозможно – он уже затратил много сил. Он схватился обеими руками за поручни, его тряхнуло, но он не отпустился, а, резко оттолкнувшись ногой, сумел сесть бочком на нижнюю ступеньку. Он сидел и смотрел, как размазанно летит рядом, под ним, земля, потом осторожно, по одной, подтянул ноги и медленно встал. Поднявшись на площадку и переждав, пока пройдет дрожь в коленях, он высунулся и помахал Пашке. Потом он закурил и, слегка приплясывая, смотрел на мелькающие голые перелески. Подъезжая к городу, среди запасных путей и стрелок, поезд резко сбавил ход, и они спрыгнули.