Константин Ваншенкин - Графин с петухом

• Название: Графин с петухом
• Автор: Константин Ваншенкин
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Книга прозы известного советского поэта Константина Ваншенкина рассказывает о военном поколении, шагнувшем из юности в войну, о сверстниках автора, о народном подвиге. Эта книга – о честных и чистых людях, об истинной дружбе, о подлинном героизме, о светлой первой любви.

---

Не отряхиваясь, она направилась в кухню, объясняя на ходу:

– Знаешь, почему раньше я пришла, а, Зинаида? Там у нас летчики живут в люксе, три подполковника, на фронт улетают, их сегодня провожали. Девушек они пригласили, ну, я проходила, мне тоже поднесли. Раз да другой, Дуська и говорит: «Ступайте домой, а то неудобно, я за вас додежурю». Ну, хорошо, пойду…

Тут только немного пришедший в себя Борис заметил, что она действительно под хмельком, и услышал, как Зина рассказывает ей, что Ира и Пашка в театре.

Ветер все усиливался, налетал порывами, били по стеклу голые ветви, в комнатах мигало электричество.

– Помнишь, как в школе свет потух? – спросила она.

– Хорошо помню.

И мельком прошло воспоминание – во всей школе темно, в коридорах шум, свист, а они долго смотрят в окно, крепко держа друг друга за руки.

Позже, чем было нужно, вернулись Ира с Пашкой, довольные, дружные. Пашка глянул вопросительно и скрытно скорчил рожу в сторону хозяйки.

Гостей уложили в большой комнате, с удобствами – Пашку на диване, Луткова на кровати. Девчонки стелились в маленькой проходной, мать в кухне. В комнатах было уже темно, свет горел только в кухне и сюда доходил слабо. Борис, лежа, видел, как шире открылась кухонная дверь, в ее ярком прямоугольнике обозначилась фигура Зины, она неплотно притворила за собой дверь, потонула в полутьме другой комнаты, исчезла, и вдруг оказалась возле него и села на край кровати.

– Спокойной ночи.

– Тебе там жестко, приходи ко мне, – прошептал он просто так, несерьезно, зная, что это невозможно.

– Нельзя, – ответила она шепотом, провела по его голове, по едва ощутимому чубчику, который и такой нелегко было сохранить: – Какие у тебя раньше волосы были мягкие… Спи…

Назавтра, воскресным весенним утром, уже освоившись и с сожалением подумывая о предстоящей дороге, сидели на кухне за накрытым голубой клеенкой столом, пили чай. И тут вошел капитан пехотных войск в полурасстегнутом кителе, под которым виднелась желтая майка. Он увидел их, очень удивился, на его круглом лице появилось строгое выражение, словно он собирался подать команду: «Встать! Выходи строиться!»

– Заходите, Петя, – сказала Зина. – Познакомьтесь, это мой товарищ, мы в школе вместе учились. А это наш сосед.

Капитан сел, продолжая сохранять неприступный и несколько обиженный вид.

– Тоже заходили ко мне друзья детства, недавно были, – сказал он с достоинством. – Ну, посидели – посмеялись.

Зина восхищенно смотрела на капитана. «Зачем она его пригласила садиться?» – с неприязнью подумал Лутков. Ему было дико, что она называет капитана Петей. Зато Пашка моментально с ним освоился, держался легко и свободно и уже курил легкий офицерский табачок.

– Ирина, налей гостю чайку, – приказала мать и спросила: – Ты что, может, выпить принес?

Тот поколебался и ответил отрицательно.

– Вот тоже шел из Дома офицеров, – сказал он, подумав, – и встретил учительницу свою по химии. А ее дочка со мной с первого класса училась. Вот она остановилась со ^мной, представляешь, говорит, Петя, вышла дочка замуж, ну, муж заел совсем. Сам, говорит, ничего из себя, инженер, бронь имеет, но жить не дает, ревнует, пойти никуда нельзя, ничего нельзя, хоть разводись. А ведь дети. Ну, говорю, ревнует, значит, любит. Нет, говорит, Петя, это не жизнь. И сама-то она тоже грубая стала. Ты бы, говорит, зашел к ним. Ну, я зашел, посмотрел. И зачем люди женятся, чтобы так жить. Как волки. Ну, посидели, посмеялись…

За окном тонула в лужах улица, плавился под слепящим солнцем рыхлый снег. А здесь поднимался парок над чаем, лежал над столом слоистый табачный дым, шли неслышные утром ходики, радостно смотрела Зина. Пора было ехать, пора было расставаться.

Хотелось только, чтобы капитан ушел раньше них.

6

Они заехали еще на обратном пути, сдав в камеру хранения огромный ящик с тяжелой штампованной посудой. Но задержались недолго – пора было возвращаться, время командировки и так было безбожно просрочено. Часть посуды побилась, когда кидали ящик при пересадках, но вообще-то выглядела она при всей своей грубости совсем неплохо, а рисунок был просто хорош – различные фрукты в обрамлении вырезной листвы. Так что начальник ПФС утешился этим – графин с петухом дядя достал всего один, да и тот с превеликим трудом. Но зато графин был большего размера и петух в нем редкой красоты и сидел уж больно картинно, растопырив яркие стеклянные крылья.

Снега в лагере уже почти не было, тянулись расчищенные сухие линейки, доносились голоса команд, обрывки далеких строевых песен, звучала труба, не часто, не без разбору, а только со смыслом, к месту: подъем, завтрак, приступить к занятиям, обед, ужин, поверка, отбой. Все шло размеренно, четко, привычно, но опытный солдат необъяснимо чувствовал, что главное его дело совсем близко. И Лутков ощущал это совершенно определенно, но если раньше в подобных случаях он спокойно ждал приказа, то теперь ему мешало сознание того, что времени осталось мало и надо торопиться.

Знакомый парень-санинструктор, – вот оно, преимущество долгой службы в одной части, – дал ему два листочка-направления на консультацию в госпиталь, уже со штампом и печатью – оставалось проставить число. И даже диагноз написал: воспаление среднего уха. Госпиталь, разумеется, размещался в городе.

И он ездил к ней и шагал по длинной боковой улице, вдоль маленьких домиков, дощатых заборов, голых палисадников, и стучал в обитую клеенкой дверь, и встречал в упор ее взгляд – это был лучший миг – и сидел с ней в темноте на лавочке, обняв ее и попыхивая самокруткой.

Она подарила ему фотокарточку, не очень удачную, в пальто и в берете. Белобрысый Двоицын, когда Борис показывал снимок во взводе, выглянул из-за плеча Витьки Стрельбицкого и спросил:

– Из ремесленного, что ли?

– Иди ты, – послал его Лутков.

А Стрельбицкий и другие одобрили.

Снимок был, конечно, мало удачным, он не передавал не только цвет ее глаз и кожи, но была утрачена живость взгляда и улыбки. Для Луткова ценность карточки была в другом – в надписи на обороте. Там было написано ее округлым почерком: «Самому дорогому». Что ни говори, на такую надпись приятно смотреть, хотя он подумал сразу же: «Значит, есть еще другие, просто дорогие, а я самый дорогой».

Стояли темные весенние вечера. Они сидели на лавочке, мимо проходили люди, не замечая их. Они сидели, прижавшись друг к другу. Борис жалел, что еще холодно и она в пальто. Они никуда не ходили, даже в кино, ему не хотелось тратить на это время, он почти слышал, как оно убыстряет ход. Оно шло ровным металлическим шагом, как ходики на кухне, со звуком, похожим на щелканье языком.

Они сидели на лавочке в темноте. У него не появлялось мысли о том, что нужно бы чем-нибудь угостить ее или сделать подарок. Такой мысли не из чего было родиться, ведь у него ничего не было. Но у него не было и ощущения своей неполноценности. Нет денег? А откуда им быть? Ведь он сейчас солдат.

Они жили сейчас по непохожим законам, хотя и непохожие законы похожи уже одним тем, что они законы. Но они сидели в темноте на лавочке так тесно, что возникшее в нем щемящее ощущение быстро идущего времени иногда передавалось и ей.

– Когда вы уедете?

– Скоро. Будешь меня ждать?

– Да, – отвечала она с готовностью и сама начинала строить планы, как они встретятся, как она, окончив институт, будет преподавать свою географию где-нибудь в глуши, и он приедет, и тоже будет там работать и учиться заочно. Или устроятся и станут жить в большом городе, там у него будет больше возможностей.

– Я в тебя верю.

Должно быть, где-то слышала или читала эту фразу и теперь говорила ему. Они тесно сидели на скамейке, мешались их запахи дешевых духов и махорки, ее волосы текли по его щеке, но оба они понимали, что все это, о чем они говорят, нельзя принимать вполне серьезно.

Резко потеплело, он был уже в пилотке и без шинели. Он постучал посредине дня в обитую клеенкой дверь. В полутемной комнате она стояла у тусклого выцветшего трюмо и повернула навстречу ему завитую голову. Ира вышла в другую комнату и плотно притворила за собой двери.

– Здравствуй, – сказала Зина как бы задумчиво. – Ах, как неудачно.

– А что?

– Ты понимаешь, я сегодня занята, – он молчал, – во-первых, мне нужно вечером пойти в институт, – как всегда она не добавляла, что же во-вторых.

– Обязательно нужно? – спросил он спокойно.

– Да, – сказала она ласково. – Обязательно. Очень неудачно.

– Я могу пойти с тобой.

– Ты понимаешь, – ответила она уже с легкой досадой, – я не могу сегодня. За мной зайдут.

– А, – сказал он, – понятно.

Нужно ли было хитрить, ловчить, садиться на ходу на товарняк, спрыгивать, сторониться патрулей?! Дурак, нужно было сидеть за землянкой, привалясь спиной к сосне, курить, прикрыв глаза, слушать, как врет о чем-нибудь Стрельбицкий, и ждать сигнала на ужин.