Ника Ракитина - ГОНИТВА

• Название: ГОНИТВА
• Автор: Ника Ракитина
• Издательство: Снежный ком
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008

Мистический детектив, смесь криптоистории и белорусского романтизма, переложение легенд об Ужином Короле и Морене…

---

Гайли с досадой дернула сдавивший шею зеленый ружанец:

– Пан Бог в людях не разберется, а ты с меня ответа требуешь…

Яхонт, выпав из гнилой оправы, закатился под полок. Толстушка радостно ойкнула, хватаясь за щеки:

– Это ты!… Ты в Краславку прошлым августом камешки кидала? – заулыбалась. – А то все думаю-думаю, откуда тебя знаю, а вспомнить не могу… Да, – Франя сбила нагар с лучинки, в поярчевшем свете снизу вверх заглянула подружке в лицо, – и на медальоне. Не ты, конечно, но похожа. Очень!

– На каком медальоне? – вдруг охрипнув, спросила Гайли.

– Писателя, – заморгала панна Цванцигер. – Из Блау. У него еще имя такое смешное…

И морозом, продирающим кожу:

"Генрих… Айзенвальд".

Лейтава, Строчицы, 1831, апрель

Хутор стоял на холме, на семи ветрах. Воротами кланялся речушке с мягким названием Узейка да трем озерцам, поросшим мясистыми листьями кувшинок, задом – окунался в рощу диковинного манчжурского ореха и раек, цветущих по весне цыгановатой розовой кипенью. Роща эта медленно и почти незаметно переходила в Крейвенскую пущу.

Построен хутор был "покоем", копирующим старинные укрепления. Просторный квадрат двора с одной стороны замыкал вытянутый дом под крышей из дранки, с мезонином и галереей, подпертой точеными столбами, с двух других – службы и мастерские из толстых почерневших от времени бревен. С четвертой в бревенчатый тын врезаны были ворота из дубовых плах. Сверху навес, сбоку калитка.

Хутор назывался Строчицы и принадлежал чете Ковальских, доставшись от тетки по наследству. Пан Ковальский, знаменитый ковенский врач, переехал сюда вместе с супругой по деликатным причинам. Поскольку другого доктора в округе не было, да и специалистом пан Йозеф слыл отменным, скоро и здесь у него появилась обширная практика и немалый доход. Кто не мог платить деньгами – платил натурой: яйцами, молоком. Так что хозяйства можно было вовсе не держать. Благодарные родственники и сами исцеленные быстро привели в порядок службы и заброшенный дом, оштукатурили, побелили стены, выкрасили в яркий голубой цвет ставни и разрисовали их "золотыми шарами". Как-то незаметно в хлеву замычала корова, захрюкали свинки, куры пошли бродить по двору и рыться в клумбах к досаде пани Каролины, оказавшейся неплохой садовницей. Именно ее стараниями за низким штакетником под стенами дома буйно цвела сирень, начинали распускаться шпалерные розы и шиповник, а под их густыми ветвями тянулись кверху пестрые тюльпаны и синие и желтые ирисы, которые здесь любовно назывались "касатиками". Созерцая эту идиллию, трудно было поверить, что на хуторе расположился штаб Кароля Залусскего, принявшего на себя управление уездом Крейво и чин генерала повстанческих войск Лейтавы.

Был тезка хозяйки дома личностью в своем роде замечательной. Побочный сын старого герцога Урма ун Блау и панны Гонораты Залусскей, законной супруги посла Лейтавского в Блаунфельде, считался он тем не менее патриотом и среди шляхты был весьма популярен. Пока Лейтавский Головной Комитет обсуждал в Вильне, как и когда устраивать восстание, пан Кароль воевал. И замашки великого пана и уездного начальника ему охотно прощали.

Апрель оказался удачным месяцем для партизан. Малые и большие победы; стекающиеся со всех сторон мелкие партизанские группы и отдельные добровольцы; надежда на оружие, купленное комитетом Стражи (партию из Лондиниума ожидали в Полангене, хоривская должна была пройти в Омель по Словутичу и Нирее). Надежда на военную помощь Балткревии и на то, что Лейтава станет наконец свободной… Соединению Залусскего удалось перехватить несколько идущих на Вильню обозов с оружием, снаряжением и провиантом и связать значительные силы немцов, что поднимало дух и заставляло верить в близкую победу.

Среди инсургентов, примкнувших к новоиспеченному генералу, был и отряд Цванцигеров.

Увидев среди партизан девушек, пан Кароль схватился за голову. Если присутствие гонца он еще мог так-сяк стерпеть, то Франциску стал энергично отговаривать оставаться в войске. Весь из себя дамский угодник, пан Кароль и представить не мог, чтобы женщина была полноправным солдатом. Полагал, что надо ее опекать и на нее оглядываться, а сама она никак о себе позаботиться не сумеет.

Иначе восприняла явление девушек пани Каролина: рассыпалась в любезностях и готова была слушать о боях и походах бесконечно. Хотя Гайли заметила, что хозяйка Строчиц разочарована. Должно быть, она мечтала увидеть у себя на пороге бряцающих доспехами Девиц Орлеаньских или Боболин, вместе с Гарольдом Байроном тонущих в Эгейском море за освобождение еллинов.

Но чувства свои пани Кароля держала при себе и обращалась с гостьями вежливо и очень мило.

Была пани Ковальская очаровательной толстушкой лет двадцати пяти или около того: пышные формы под капотом голубого муслина, полные, до плеч нагие руки, горящие жаром глаза, белестящие кудри, яркий улыбающийся рот. Вдобавок к внешности и Рубенсовой Афродиты пан Бог одарил ее острым умом, знанием людей, живостью и юмором, а некоторое вполне невинное злоязычие было как бы пикантной приправой к блюду.

Супруг пани доктор Йозеф, Ежи по-простому – еще не старый мужчина, пышнотелый, круглолицый, кровь с молоком, с мягкими очень белыми руками, показался Гайли похожим на счастливого кота. Еще в молодости выбрал он себе девиз: "Спеши медленно", – и следовал ему свято. Дома ходил доктор в просторных кюлотах и бархатном жилете поверх льняной рубахи с атласным галстуком, заколотым булавкой с моховым агатом. Но ради гостий изменил своей привычке и обрядился кроме того в табачного цвета сюртук. Поддергивая манжеты с агатовыми запонками и любуясь на звезды гонца, он звучно шепнул девушкам:

– Пану Богу хвала, что вы у нас гостите. Наконец-то аманты постыдятся голосить под окнами, и для меня наступит блаженная тишина.

– Вы что-то сказали, мой ангел?… – протянула Кароля зловеще, снимая с каминной решетки вскипевший кофейник. Ее прическа слегка растрепалась, прикрыв безупречный лоб; щеки разрумянились, тонкое домашнее платье с голубой лентой под грудь обрисовало фигуру, и была пани Ковальская безумно хороша.

– Ничего, право же, – закатив глаза, подмигнул девушкам Ежи. Кароля застыла с кофейником, возведя очи горе. Точно призывала небо в свидетели мужского коварства.

– Нет, ну надо же быть таким злопамятным.

– Да ничего подобного! – доктор ловко свернул крахмальные треугольники салфеток, расставил на бархатной скатерти чашечки с пастушками, сливочник, креманки с медом и вареньем, бокалы и высокий графин валашского вина.

– Совершенно невинное увлечение! Просто дружба! – пани грохнула кофейник на деревянную подставку. Испуганно звякнули хрусталь и тонкий фарфор.

– А какие траты на бинты! Бедный кавалерийский полковник…

Франциска с Гайли недоуменно переглянулись.

– Так вам бинтов было жалко?… – засопела Кароля, наливая черный напиток.

– Нет, великой поэзии, – флегматично отозвался муж.

В каплях чело ее мягче сияет
Роз белоснежных завоя.
Легче тумана покров обнимает
Тело ее неземное.

– процитировал он с доскональным знанием предмета и сделал глоток. – Хороший кофе, душенька… В остроге он бы такого не написал.

Кароля уперлась руки в боки:

– Ну, знаете…

– Это же Адам[57]! – молитвенно прошептала Франциска.

– Разумеется, – пан Ежи плеснул себе вина и залюбовался игрой красок в хрустальных гранях, делая вид, будто не замечает, как кипятится супруга. – Юный бакалавр года два-три прожил напротив нас и волочи… хм… ухаживал за моей женой.

– Он был другом дома!

– А я разве спорю? Но это не повод швырять подсвечники в другого… хм… друга дома, – пан Ежи рассмеялся и, отобрав кофейник, силой привлек к себе пыхтящую Каролину. – Впрочем, потом они сумел договориться. Стоило появиться на пороге одному, второй немедленно сигал за дверь. Но, надо заметить, здесь, в Строчицах, намного спокойнее.

Если супруга и была не согласна, то хранила несогласие про себя. Тем более, что многочисленные гости и хозяйство совсем не оставляли времени.

Ночь – мамка для партизана. Днем же стоит отоспаться, отъесться, или тюкать потихоньку молоточком и тянуть дратву, приводя в порядок хлебающие кашу сапоги, или чистить оружейный ствол, или предаваться еще каким-либо сугубо мирным занятиям в закутках, оставляя обширный двор фольварка на откуп котам и курам. Именно такой двор и застали приезжие со своей телегой. Сопровождавший их дозорный сказал пару слов часовому и немедленно развернул коня.

В развесистом гнезде над стрехой защелкал аист, поднимая ветер, взмахнул крыльями, и тут же хрипло гавкнул дворовый пес. Взбрехнул лениво, по обязанности, уронил на лапы мохнатую башку и вывалил слюнявый язык. Заскрипели под рукой отворяемые настежь ворота, и телега вкатилась во двор, разгоняя всполошившихся кур, давя колесами простроченные коровьими лепехами лебеду и бурьян. За телегой медленно оседала пыль. Пестрый, рыже-белый, с пышным хвостом петух, возмущенный вторжением, вскочил на плетень и заорал важно, точно полковник. Дзынькнули, закачались на шулах обливные горшки, метнули солнечные зайчики. Босоногая девчушка в сером летнике, не хуже собаки вывалив язычок, уставилась на гостей, затем же кинулась к приокрытой двери хлева, где добродушно вздыхала корова и звякало в доенку молоко.