Петр Оффман - Купол на Кельме

• Название: Купол на Кельме
• Автор: Петр Оффман
• Издательство: Государственное издательство Министерства Просвещения РСФСР
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1959

На обложке стоят две фамилии. У книги два автора. Один из них писатель – Георгий Иосифович Гуревич. Его перу принадлежат научно-фантастические повести «Иней на пальмах», «Подземная непогода» и другие. Петр Евгеньевич Оффман – доктор геологических наук, сотрудник научно-исследовательского института, участник и руководитель многих геологических экспедиций в Поволжье, на Урал, на Север и в Сибирь. Экспедиции эти и дали материал для книги «Купол на Кельме».

Авторы поведут вас в тайгу, покажут суровую школу научного похода. Вы прочтете о людях, которые закаляются, и о тех, кто надламывается; узнаете о приключениях, которых не должно быть ни в коем случае; познакомитесь с таежным асом – летчиком Фокиным, с девушками – хозяйками Топозера и с ловкачом Тимофеем.

Главный герой книги – Маринов. Другие учатся у него работать, отдыхать, думать и смотреть. Они и поехали в тайгу, чтобы учиться или спорить с Мариновым.

---

3

Ночью стало чуть теплее, а под утро пошел снег. Мы обрадовались было, думали, что наступит оттепель. Но дело обернулось иначе. Падая на реку, снег не таял, а примерзал к льдинам. Лед становился крепче и толще, полынья все теснее, плавучие льдины опаснее. От постоянных столкновений наша лодка дала течь. Время от времени приходилось сменять шест на черпак.

Только быстрины выручали нас. Течение мешало реке замерзнуть. Острые камни грозили распороть дно лодки, но они же ускоряли течение.

Но вот за поворотом открылся широкий, спокойный плес. И мы с грустью убедились, что плавание кончилось. Гладкий лед, укрепленный снегом, перегораживал Кельму от левого берега до правого. Лодка наскочила на кромку и остановилась. Густая вода, замешанная на ледяном сале, уходила под лед. Мы, к сожалению, не могли последовать за ней. Ближайшая полынья, не очень большая, виднелась на расстоянии полукилометра. Но и за ней был сплошной гладкий лед.

Я попробовал проламывать дорогу шестом. Льдины откалывались, тонули на мгновение и, ловко скользнув, вывертывались из-под шеста. Лед был еще не очень прочный – ломая его, можно было продвигаться на километр в час. Таким образом мы прошли бы еще километров пятнадцать, пока не застряли бы окончательно. Уже не имело смысла продолжать путешествие по воде. Мы повернули к берегу.

Снег шел все гуще, и ветер усиливался. Высокие сосны встретили нас унылым гулом. На узком берегу крутилась поземка, горсти сырого снега летели нам в глаза. Пока я ходил в лес за топливом, разыгралась настоящая пурга. С трудом перекрикивая вой ветра, я разыскал Маринова в белой мгле. О костре нечего было и думать. Мы разгрузили лодку, перевернули ее вверх дном, а сами забрались внутрь. Через несколько минут нас укрыло снежным одеялом. Стало тепло, темновато, даже уютно. Не думая об опасностях, я залез в спальный мешок и с удовольствием вытянулся во весь рост.

– Километров девяносто осталось по прямой, – заметил Маринов.

Девяносто километров – много это или мало?

Когда до аэродрома остается девяносто километров, самолет пробивает облака и начинает снижаться. Для него это конец пути, почти посадка. В дальнем поезде за девяносто километров до станции назначения пассажиры начинают укладывать багаж. Но для меня и для Маринова с его больной ногой девяносто километров – невероятная даль! Как мы преодолеем это расстояние? Как донесем тяжелые мешки с образцами? И когда мы выйдем вообще? Долго ли продержит нас пурга под лодкой, не похоронит ли окончательно?

Я ужаснулся… Улегся поудобнее и… заснул.

4

Пурга бушевала трое суток, и трое суток мы лежали под лодкой.

Мы спали, ели оленину, наевшись, засыпали опять; изредка прокапывали отдушину наружу и, убедившись, что пурга все еще лютует, со спокойной совестью продолжали спать.

К концу второго дня я выспался досыта. Я даже почувствовал, что, кроме тела, у меня есть голова и там бродят какие-то мысли. Мысли обычные: о дальнейшем пути, о поезде, об Ирине. Мне даже захотелось поделиться с Мариновым, и я спросил:

– Вы спите, Леонид Павлович?

– Нет, не сплю, – ответил он охотно. – Я думаю. Эти вынужденные отдыхи чрезвычайно удобны для размышлений. Как раз я обдумываю схему разломов, о которой уже мы с вами толковали. И так стройно все получается. Я полагаю, можно будет составить таблицу, вроде менделеевской: разлом второго порядка – горы такие-то, полезные ископаемые такие-то… Скажем, Енисейский кряж и Скандинавские горы – разломы третьего порядка. И там и там надо искать никель, платину, титан. Нефть надо искать на разломах третьего и четвертого порядка – в Сталинградской и Саратовской областях, в Жигулях, на Тимане, на Югорском кряже, а если на больших разломах, то не в середине, а по бокам, где образуются складки, – севернее и южнее Кавказского хребта, западнее и восточнее Урала. Алмазы, по-видимому, связаны с великими излияниями базальта. Их надо искать на центральных глыбах платформ – в Австралии, Индии, Бразилии… А у нас – в Восточной Сибири и Западной Якутии. И, как ни странно, даже в Европейской России – опять-таки на Тимане, в Поволжье, а может быть, и в Московской области… Но, конечно, не на поверхности, а в глубине, под чехлом осадочных пород. Мы еще слабо знаем фундамент Русской платформы, не представляем, где и как проходят там швы – разломы четвертого порядка. Вот куда нужна следующая экспедиция – не на далекий Югорский кряж, а в Подмосковье.

Он замолк – наверное, обдумывал очередной маршрут. А у меня мысли пошли своим чередом: экспедиция в Подмосковье. Следующий раз не уезжать далеко, зато и не так приятно возвращаться… А как хорошо будет, когда поезд войдет под стеклянный свод вокзала и на перроне мы увидим веселые лица студентов и Ирины…

– В Москве нас ждут не дождутся, – сказал я вслух. – И не подозревают, что мы лежим тут под лодкой.

– Боюсь, что меня никто не ждет в Москве, – возразил Маринов.

– Неужели у вас нет родных и любимых?

Только лежа вдвоем под лодкой можно было задать такой нескромный вопрос. Но Маринов не уклонился от ответа:

– Знаешь, Гриша, как-то прошла мимо меня эта сторона жизни. Человек я неловкий, женщины не любят таких. Любимая? Была когда-то сокурсница – тоненькая, смуглая, черные косы, чуть растрепанные. Но вокруг нее всегда была компания – лыжники, гимнасты, артисты из студенческого ансамбля (синеблузниками их называли тогда). Я и протиснуться не мог. Год мечтал поговорить наедине.

– Но ведь это давно было, Леонид Павлович?

– Давно. Но и позже получалось не лучше. Я говорю: человек я прямолинейный. Женщины требуют внимания, они хотят быть центром, а для меня главное – наука. Одна знакомая смеялась надо мной, когда в театре в антракте я завел речь о геологии. Говорит: «Это невежливо даже». А сама толкует о свадьбе племянницы, о путевке на юг, о модных фасонах, отнюдь не о пьесе. Дело не в вежливости. Просто для нее свадьба, путевка и платье – цель и смысл жизни, а работа – неприятная обязанность, о которой хочется забыть. Я не могу так. Для меня геология интереснее всего. Я думаю о ней на курорте и на концерте, о геологии говорю с друзьями и с женщинами…

«А Ирина тоже любит геологию и говорит о ней по вечерам на скамейке», – подумал я.

– Кто хочет успеть больше других, должен быть целеустремленным, даже односторонним, если хотите, – продолжал Маринов. – Некоторые люди обходятся без спорта, другие – без путешествий, третьи – без искусства. Я, видимо, проживу без семьи. Так я думал до нынешнего лета. Но тут случилось что-то новое. Рядом со мной оказалась хорошая девушка, настоящий друг…

Настоящий друг! Оказалась рядом! И он любит Ирину!..

– И знаешь, что она мне сказала, прощаясь? Она сказала так: «Леонид Павлович, вы уезжаете, и я не знаю, как вы относитесь ко мне. Может быть, вы думаете: «Она хорошая девушка, и, будь я моложе, я полюбил бы ее. Но я ей не пара, я намного старше, ее занимают молодые люди со спортивными значками. Лучше промолчу, не буду выслушивать обидные слова». Но, если у вас такие мысли, Леонид Павлович, имейте в виду, что вы ошибаетесь! Если любишь и хочешь всю жизнь быть вместе, никакие соображения не страшны!»

Ай да скромница Ирина! Подумайте: сама объяснилась в любви! И когда она успела? Прощаясь в Ларькине? В тот самый вечер, когда она выслушивала мои признания и приглашала встретиться в Москве? Зачем же я ей нужен еще? На всякий случай?

– Леонид Павлович, простите меня, – сказал я срывающимся голосом. – Для меня это очень важно. Когда Ирина говорила это? В Ларькине?

– Какая Ирина?.. Ах, наша! С чего вы взяли, что я говорю об Ирине? Речь идет о Насте. Это та девушка, с которой я спорил на Тесьме. Подумайте, какая странная логика: я доставил ей столько неприятностей, а она меня полюбила. Чудесная девушка! Чувство справедливости у нее выше всего! С ней поговоришь, как будто душу росой вымоешь. Это она меня вытащила на пороге и потом ходила в больницу каждый день.

– Вы женитесь на ней?

– Не знаю, Гриша, не знаю. Все не так просто. У нее порыв, с годами может пройти. А я воспользуюсь ее молодостью и неопытностью. Потом буду выслушивать попреки…

– Но она же сказала вам: никакие соображения не играют роли!

Я улыбался во тьме. Как хорошо, что на свете много девушек! Я люблю Ирину, Маринов – Настю. Никакие препятствия не страшны, если любишь и хочешь всю жизнь быть вместе. Именно так – всю жизнь. «На всю жизнь! – скажу я Ирине. – Не откладывай на год и даже на месяц. Лишний месяц мы можем быть счастливы».

Разговор оборвался. Мы лежали рядом и думали про любовь: он про свою, я про свою.

Потом я заснул, успокоенный…

5

А пробуждение получилось невеселое.

Во сне я услышал какое-то ворчание и царапанье. Я проснулся, схватился за лопату, стал раскапывать ту лазейку, из которой мы следили за погодой. Вскоре снег стал просвечивать.