Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года

• Название: Мартовскіе дни 1917 года
• Автор: Сергей Мельгунов
• Жанр: История
• Год: 1961

Историческое исследование известного русского историка посвящено Февральской Революции. Блестящая работа с источниками и бесценная возможность общаться с участниками исторических событий делают книгу интересной как для профессиональных историков, так и для любителей.

Текст в старой орфографии по парижскому изданию 1961 года

OCR boomzoomer 2007-2008 г.

---

Политическій такт для противодѣйствія демагогіи всякаго рода экстремистов требовал декларативнаго объявленія рабочаго лозунга. Промышленники не могли не понимать этой элементарной истины. В собраніи матеріалов "Рабочее движеніе в 1917 г." имѣется показательный документ, воспроизводящій апрѣльское обращеніе Омскаго биржевого комитета, как "офиціальнаго представителя интересов торговли и промышленности в Омском районѣ", к владѣльцам мѣстных промышленных предпріятій. Омскій комитет обращался к предпринимателям с "убѣдительной просьбой" принять выработанныя Совѣтом условія введенія 8-часового рабочаго дня. "Принятіе этих условій — говорило обращеніе — властно диктуется государственной необходимостью и правильно понятыми интересами промышленности". Биржевой комитет, считая пріостановку работ на оборону "преступной", выражал надежду, что промышленники "пожертвуют частью своих интересов и не явятся виновниками обостренія классовой борьбы в данный исключительной важности историческій момент". И когда центральныя организаціи промышленников с нѣкоторым напором оказывали воздѣйствіе на Правительство в смыслѣ законодательнаго непринятія гибельной по своим послѣдствіям той "временной уступки", на которую они должны были пойти, то в их формальной аргументаціи (докладная записка в мартѣ горнопромышленников Урала), дѣйствительно, трудно не усмотрѣть стремленія, при неопределенности экономических перспектив лишь выиграть время, пока не выяснится, в какую сторону склонится "стрѣлка революціонной судьбы". Такое впечатлѣніе производит, напримѣр, запоздалое (в маѣ) постановленіе московскаго биржевого комитета. В нем говорилось: "Вопрос о 8-часовом рабочем днѣ не может быть разсматриваем, как вопрос о взаимном соглашеніи между предпринимателями и рабочими, так как он имѣет значеніе общегосударственное... почему он не может быть даже предметом временнаго законодательства, а должен быть рѣшен волею всего народа в правильно образованных законодательных учрежденіях... всякое разрѣшеніе этого вопроса в ином порядкѣ было бы посягательством на права народнаго представительства". Поэтому промышленники "не признают для себя возможным разрѣшать его в данный момент, как бы благожелательно ни было их отношеніе к интересам рабочих". В итогѣ в маѣ, когда уже существовало новое "коалиціонное" правительство, лишь начали "выяснять" трудный вопрос о 8 час. рабочем днѣ, как писал в "Русском Словѣ" извѣстный финансист проф. Бернацкій.

Для промышленников вопрос о продолжительности рабочаго дня главным образом являлся проблемой экономической, связанной с повышеніем заработной платы. За "восьмичасовой кампаніей" послѣдовала и столь же стихійно возникшая борьба за повышеніе тарифных ставок, не поспѣвавших за паденіем денежных цѣнностей и дороговизной жизни — борьба, осложненная органически связанной с переживаемым хозяйственным кризисом проблемой организаціи производства, как единственнаго выхода из кризиса. Эта экономическая и соціальная борьба хронологически уже выходит за предѣлы описанія мартовских дней, когда лишь намѣчались признаки будущей революціонной конфигураціи. Так. московская областная конференція Совѣтов 25-27 марта единогласным рѣшеніем приняла постановленіе добиваться немедленнаго проведенія в законодательном порядкѣ (а до того фактическое осуществленіе в "мѣстных рамках и в организованных формах") "всей экономической минимальной программы соціалистических партій": 8-часовой рабочій день, минимум заработной платы, участіе представителей рабочих на равных правах с предпринимателями во всѣх учрежденіях, руководящих распредѣленіем сырого матеріала. В жизни "фактическое осуществленіе" соціалистических постулатов (в теоріи представлявшееся в видѣ "твердых шагов организованной демократіи", а на практикѣ, по характеристикѣ "Извѣстій" — "необузданной перестройкой") приводило к довольно уродливым формам "рабочаго контроля", требованій подчас заработной платы, обезпечивающей "свободную и достойную жизнь'", но не соотвѣтствующей экономической конъюнктурѣ.

Демагогія, вольная и невольная[486], конечно, и здѣсь сыграла свою зловредную роль, парализуя трезвую оцѣнку рабочей тактики, которую давала, напримѣр, общая резолюція по рабочему вопросу, принятая на Совѣщаніи Совѣтов. В ней на тяжеловатом офиціальном языкѣ говорилось: "...в обстановкѣ войны и революціи пролетаріат... должен особенно строго взвѣшивать фактическое соотношеніе матеріалов и общественных сил труда и капитала, определяемое, главным образом, состояніем промышленности и степенью организованности рабочаго класса, памятуя, что теперь больше, чѣм когда либо, экономическая борьба пріобрѣтает характер борьбы политической, при которой важную роль играет отношеніе к требованіям пролетаріата остальных классов населенія, заинтересованных в укрѣпленіи новаго строя". Демагогическіе призывы находили отзвук в массѣ в силу не только примитивной психологіи ''неимущих". "Легенда" относительно астрономической прибыли промышленности, работавшей на оборону страны, крѣпко укоренилась в общественном сознаніи — об этой "сверхприбыли" не раз с ораторской трибуны старой Государственной Думы говорили депутаты даже не лѣвых фракцій, а правых и умѣренных, входивших в прогрессивный блок[487]. Допустим, что довоенное процвѣтаніе промышленности и ея искусственная взвинченность в первый період войны были уже в безвозвратном прошлом, что эти прибыли истощились в дни изнурительной и затяжной міровой катастрофы, и что промышленность — как доказывают нѣкоторые экономисты — вошла в революціонную полосу разстроенной и ослабленной — побороть укоренившуюся психологію нельзя было отвлеченным, научным анализом, тѣм болѣе, что свѣдѣнія о "колоссальных военных барышах" отдѣльных промышленных и банковских предпріятій продолжали появляться на столбцах періодической печати и на устах авторитетных дѣятелей революціи, не вызывая опроверженій. Даже такой спокойный и по существу умѣренный орган печати, как московскія "Русскія Вѣдомости", нѣсколько позже в связи с августовским торгово-промышленным съѣздом, негодовал на то, что съѣзд "совершенно закрыл глаза на вакханалію наживы". В годы войны неслыханные барыши (50-71%) 15-16 гг. — признавала газета — "внесли заразу в народныя массы". "Чудовищность" требованій повышенія заработной платы в революціонное время все же была относительна, как ни далека была жизнь от тезы, что "смысл русской революціи" заключался в том, что "пролетаріат выступил на защиту русскаго народнаго хозяйства, разрушеннаго войной". (Покровскій). Когда мемуаристы говорят о требованіях прибавок в 200-300% и болѣе (утвержденія эти безоговорочно переходят па страницы общих исторических изысканій), они обычно не добавляют, что эти прибавки разсчитывались по довоенной шкалѣ: поправка на систематическое паденіе цѣнности рубля во время революціи сводит эту "чудовищность" к прозаической конкретности — данныя статистики, как будто объективно устанавливают, что рост заработной платы и общем продолжал отставать от цѣн на продукты питанія[488]. Ненормальность положенія, когда заработную плату приходилось выплачивать в счет основного капитала предпріятія, как неоднократно указывали представители промышленников в совѣщаніях, созываемых впослѣдствіи министерством торговли и промышленности, приводила к требованіям повышенія государством цѣны на фабрикаты, производимые на оборону: уступки промышленников рабочим — говорил Некрасов на Московском Государственном Совѣщаніи — фактически перекладывались на государство. Послѣднее обращалось к главному своему ресурсу — выпуску бумажных денег.

Выход из заколдованнаго круга мог быть найден только в опредѣленной экономической политикѣ, которой не было у Временнаго Правительства, загипнотизированнаго концепціей рисовавшагося в отдаленіи вершителя судеб — Учредительнаго Собранія... Только противопоставив такую опредѣленную программу для переходнаго времени, можно было свести на землю соціалистическія "утопіи".

3. Земля — народу.

В параллель к постановкѣ вопроса о нормировкѣ трудового дня можно привести иллюстрацію из области недостаточно отчетливой земельной политики Временнаго Правительства, расширявшей рамки мѣстнаго революціоннаго правотворчества и свидетельствовавшей, что у Правительства не было конкретнаго плана аграрных мѣропріятій временнаго характера для переходнаго періода. В этой области положеніе Правительства "цензовой общественности", конечно, было особенно трудно, так как надлежало примирить не только діаметрально противоположные интересы, но и в корень расходящіеся принципы[489]. При отсутствіи единаго общественнаго мнѣнія не могло быть и той самопроизвольно рождающейся директивы, которую впослѣдствіи Временное Правительство в деклараціи, подводившей итоги его двухмѣсячной дѣятельности, называло "волею народа".