Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года

• Название: Мартовскіе дни 1917 года
• Автор: Сергей Мельгунов
• Жанр: История
• Год: 1961

Историческое исследование известного русского историка посвящено Февральской Революции. Блестящая работа с источниками и бесценная возможность общаться с участниками исторических событий делают книгу интересной как для профессиональных историков, так и для любителей.

Текст в старой орфографии по парижскому изданию 1961 года

OCR boomzoomer 2007-2008 г.

---

Так было в разгар солдатскаго мятежа[79]. Конечно, были насилія, были убійства и в Петербургѣ Но могут ли отдѣльные эксцессы свидѣтельствовать о специфической атмосферѣ убійств, которая создалась в первые дни революціи? Общій колорит эпохи настолько очевиден и ясен, что испытываешь нѣкоторое чувство неловкости за озлобленіе мемуариста, который в своих личных переживаніях стремится изобразить перед потомством дѣйствительность в сугубо мрачных тонах. Он возводит клевету на тогдашнюю современность — она была очень далека от фанатичной проповѣди своего рода "варфоломеевской ночи". Трудно случайной статистикой что-либо доказать. В свое время в статистическом отдѣлѣ петербургская комитета союза городов был составлен список "пострадавших" в дни февральско-мартовской революціи.  Данныя тогда же были опубликовали в газетах с указаніем, что они были собраны студенческой организаціей союза. Основаніем для составленія списка послужили свѣдѣнія, доставленныя из больниц и лазаретов. Немало пострадавших в такую регистрацію, понятно, не было включено. Ген. Мартынов, пользовавшійся архивным матеріалом Чр. Сл. Ком., куда эти данныя были представлены, приводит Цифру 1.315 пострадавших (убитых и раненых)[80]. Распредѣляется это число так: офицеров 53, солдат 602, чинов полиціи 73, граждан обоего пола 587. Сколько среди них было убитых, мы не знаем. Число "жертв революціи" (их было по офиціальной статистикѣ 181), торжественно похороненных 23 марта на Марсовом полѣ, ничего не говорит, ибо это была революціонная демонстрація, мало считавшаяся с реальностью[81]. Запись Гиппіус 7 марта, говорящая об "уродливом" копаніи могил для "гражданскаго там хороненія собранных трупов, державшихся в ожиданіи", повидимому, не очень далека от дѣйствительности[82]. Сколько среди этого неизвѣстнаго количества убитых погибло от шальной "революціонной" пули в дни безсмысленной уличной перестрѣлки, носившей или демонстративный характер, или вызванной паникой, неумѣніем обращаться с оружіем, а нерѣдко служившей забавой подростков? Мы этого никогда не узнаем. Шкловскій, непосредственный участник революціонных дѣйствій, убѣжден, что большинство погибших надо отнести к числу случайных жертв. Конечно, воспріятія современников были крайне субъективны, — напр., ген. Селиванов на фронтѣ заносил в дневник со слов письма от "Тамуси": "в газетах не было 1/8 того, что было на дѣлѣ. Ужасно! Вот вам и свобода печати и слова".

Посколько мы можем признать относительную цѣнность приведенной статистики, посколько приходится заключить, что она опровергает граничащая с инсинуаціей сужденія мемуаристов, пытающихся подчас сознательно каким-то кровавым туманом окутать первые дни февральской революціи. Как ни далека была от уличной жизни придворная дама Нарышкина, все же она не могла бы написать в свой дневник 28-го: на улицах полный порядок, нигдѣ ни малѣйшаго насилія. Не только люди в "офицерской формѣ", но и люди в ненавистном массѣ полицейском мундирѣ не подвергались на улицах Петербурга жестокой расправѣ в дни "солдатскаго бунта". Когда бывшій член Гос. Думы Бородин (к. д.) в день десятилѣтія революціи вспоминал в нью-іоркском "Новом Русском Словѣ", как "полицейских безпощадно убивали в участках и на улицѣ", его память, быть может, и безсознательно воспроизводила под напором послѣдующих переживаній нѣчто такое, что было очень далеко от дѣйствительности — слишком разительна была та цифра  —  70, которую давала "статистика". Наблюдавшіе уличную толпу, реально отмѣчают нам "озлобленность" против полицейских в моменты, когда обнаруживалась стрѣльба с крыш из пулеметов (воображаемых), или когда ловили переряженных "фараонов". На этих расправах особо останавливается в своих воспоминаніях бар. Врангель (отец); ряженые городовые, — по его словам, — становились "гипнозом, форменным сумасшествіем" толпы, их ловили и убивали, принимая подчас бѣднаго трубочиста с метлой за коварнаго и хитроумнаго фараона. Но, — должен отмѣтить мемуарист, — очень скоро интерес к городовым пропал.

В Петербургѣ, гдѣ происходили уличныя столкновенія, неизбѣжно эксцессов было больше, нежели там, гдѣ переворот по инерціи совершался в мирном порядкѣ, и в силу этого носил характер переворота, дѣйствительно, безкровнаго. Таков, однако, был характер революціи почти по всей Россіи, и он опредѣляет собой общее настроеніе в гораздо большей степени, чѣм отдѣльные, всегда возможные эксцессы; как передавал корреспондент "Русских Вѣдомостей.", в Кіевѣ говорили, что в революціонные дни в городѣ погиб всего один человѣк, да и тот из мѣди (памятник. Столыпину)[83]. Убійства офицеров в Петербургѣ были единичными случаями. Этот факт тогда же отмѣтил французскій генерал Лавери в донесеніи шефу своей военной миссіи в Ставкѣ ген. Женену (донесеніе 28-го помѣченное 1 1/2 час. дня). Черным пятном на революціи остаются происшедшія в специфической обстановкѣ трагическія событія в Кронштадтѣ и Гельсингфорсѣ: по офиціальным приблизительным данным в Кронштадтѣ погибло около 60 офицеров, в Гельсингфорсѣ 39 (этих событій мы еще коснемся в другом контекстѣ).

Для того, чтобы понять психологію эксцессов, в сущности надлежит разслѣдовать каждый случай в отдѣльности, ибо подчас вовсе не "офицерскій мундир" сам по себѣ, а случайно сопутствующія обстоятельства приводили перемѣнчивую в настроеніях толпу к эксцессу... Никакой "правильной, организованной облавы" на офицеров, конечно, не было (утвержденіе Врангеля-отца). Среди таких случайных причин едва ли не на первом мѣстѣ надо поставить злостную провокацію. В революціонной толпѣ, вѣроятно, шныряло немало "озлобленных, мстительных людей", пытавшихся сдѣлать ставку на разнуздываніе стихіи (это отмѣчает Петрищев). Их пропаганда успѣха не имѣла, преломляясь в миролюбивом скорѣе настроеніи толпы. Есть и еще нѣкоторая особливость и этих первых эксцессах против офицеров, спеціально отмѣченная адм. Колчаком в телеграммѣ Алексѣеву 6 марта. В Черноморском флотѣ было спокойно: "только на нѣкоторых кораблях., — сообщал Колчак. — существует движеніе против офицеров, носящих нѣмецкую фамилію". Эху особливость надлежит отмѣтить и в отношеніи Петербурга. Ген. Врангель, прибывшій в началѣ марта в Петербург, упоминает среди "жертв обезумѣвшей толпы и солдат" нѣсколько своих знакомых: "престарѣлый гр. Штакельберг, бывшій командир Кавалергардскаго полка гр. Менгден, лейб-гусар гр. Клейнмихель"... Послѣдніе два были убиты в Лугѣ своими же солдатами запасных частей гвардейской кавалеріи[84].

Трудно не увидать здѣсь проявленіе рикошетом в примитивной, грубой формѣ революціоннаго эксцесса той псевдонаціоналистической пропаганды, которая в атмосферѣ военнаго психоза родилась в предреволюціонное время, нервируя массы, распространяя фантастическіе слухи о предательствѣ и измѣнѣ даже в царской семьѣ. Надо призадуматься еще над тѣм, кто является подлинным виновником рожденія чреватой по своим послѣдствіям легенды "о генералах-измѣнниках" (см. мои книги "Легенда о сепаратном мирѣ" и "На путях к дворцовому перевороту"). С 1 марта нельзя зарегистрировать ни одного факта убійства ''офицера" в столичном градѣ Петра. Это само за себя уже говорит. Показательно и то, что в тѣх немногих случаях, которые могут быть зарегистрированы, месть почти всегда производилась выстрѣлом неизвѣстнаго "из толпы".

Конечно, никакой непроходимой попасти между офицером и солдатом на исходѣ третьяго года войны не было. Много ненормальнаго оставалось в быту, порожденном сословными перегородками стараго режима) но совершенно неизбѣжно взаимное общеніе в окопных бивуаках и измѣненіе, демократизація состава низшаго командованія смягчали искусственно устанавливаемую рознь. Но условія, в которых произошла революція, когда солдатская масса почти всегда выступала без офицерскаго состава, совершенно естественно порождали недовѣріе к настроеніям верхняго слоя арміи — что в значительной степени вытекало при неувѣренности еще за будущее из страха отвѣтственности за содѣянное. Этот безотчетный страх "отвѣтственности" спаивал до нѣкоторой степени массу и заставлял ее держаться за коллектив. Пѣшехонов разсказывает, какія огромныя трудности предстали перед ним, как комиссаром Петербургской стороны, когда из Ораніенбаума 28-го пришел в столицу "дѣлать революцію" второй пулеметный полк и потребовал отвода себѣ помѣщенія. Солдат было... 16 тысяч. "До нельзя испуганные, чуть не в паникѣ, они ужасно боялись расправы, которая может их постигнуть за то, что они надѣлали", я потому требовали "помѣстить их и одном мѣстѣ"[85]. Их помѣстили в знаменитом Народном Домѣ, Вся масса производила впечатлѣніе "потревоженнаго улья", — солдатам казалось, что их с умыслом завели в стоящее особняком помѣщеніе, гдѣ их могут взорвать или иначе как-нибудь уничтожить. Офицерам была отведена небольшая комната, гдѣ они должны были проводить все время, оставаясь в сущности под арестом. Через образовавшійся полковой комитет комиссар убѣдил полк вернуться в Ораніенбаум, если будет "такой приказ от Совѣта". Но получить "такой приказ" оказалось не так легко, ибо "революціонныя войска не могут быть выводимы из Петрограда и должны оставаться здѣсь, чтобы защищать завоеванія революціи", — сказали в Исп. Ком. Пѣшехонову, а нѣкоторым в его просьбѣ почудилась даже "контр-революціонная затѣя"....