Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года

• Название: Мартовскіе дни 1917 года
• Автор: Сергей Мельгунов
• Жанр: История
• Год: 1961

Историческое исследование известного русского историка посвящено Февральской Революции. Блестящая работа с источниками и бесценная возможность общаться с участниками исторических событий делают книгу интересной как для профессиональных историков, так и для любителей.

Текст в старой орфографии по парижскому изданию 1961 года

OCR boomzoomer 2007-2008 г.

---

Может быть, в архивах каких-нибудь мѣстных штабов найдутся несуразные для революціоннаго времени приказы от 15-17 марта о тѣлесных наказаніях розгами, о которых, как о фактѣ, говорил докладчик военной секціи в засѣданіи Совѣщанія Совѣтов 3-го апрѣля внѣфракціонный с.-д. Венгеров (докладчик конкретно не указал за "краткостью времени", гдѣ происходил этот "абсурд"). Отрицать наличность таких фактов нельзя. Как не повѣрить колоритному по своей безграмотности письму в Исп. Ком. — "Г.г. Депутатам государственной думы": "Братцы, Покорнѣйше просим Вас помогите нам (.) в нашем 13-м тяжелом артил. дивизіонѣ полк. Биляев, родственник бывшаго военнаго министра, который распространяет слухи, что неверьте свободе... ети люди сего дня Красный флаг, а завтра черный и зеленый... Еще командир 3 бат. того же дивезіона... кап. Ванчехизе безовсякой причины бил солдат... он изменик Государства и нашей дорогой родины... покорнѣйша просим убрать нашего внутренняго врага Ванчехазу... Не можем совершенно его требованія выполнять". Свой "Ванчихазе" — полк. Христофоров был в Слуцкѣ в одном из гвардейских полков, как свидѣтельствует офицер этой части в письмѣ к родителям 11-го марта — мы ниже его широко цитируем, — кричал по телефону: "сволочь получила свободу", вернувшись с фронта, отомстим. Думскій депутат от Литвы, Янушкевич, примыкавшій к трудовой группѣ, в докладѣ Временному Комитету 13 марта о поѣздкѣ на Сѣверный фронт разсказывал, что один из командиров дивизіи так выражался в его присутствіи, что депутат вынес впечатлѣніе, что "если он и не враг новаго правительства, то во всяком случаѣ слишком иронически на него смотрит". "Хорошо, что разговор оборвался добавлял депутат, — а то я думал, что придется его арестовать". Между прочим, он сказал: "всетаки эту сволочь сѣк и буду сѣчь, и если он что-нибудь сдѣлает, то я всыплю ему 50 розог". Пока Янушкевич бесѣдовал с дивизіонным командиром, солдаты не расходились, полагая, что депутат будет арестован командиром — "он сторонник стараго строя. Он вчера грозил разстрѣлом за снятіе портрета. Уже казаков сотня была приготовлена"...

Всѣ подобные факты едва ли могут служить показательным барометром общих настроеній. Достаточно знаменательно, что Янушкевич и его товарищ по поѣздкѣ свящ. Филоненко, посѣтившіе "почти всѣ части'' 1-ой арміи, говорившіе со "многими офицерами", равно и с "высшим офицерским составом", и на офиціальных собраніях, и в индивидуальных бесѣдах, могли в своем отчетѣ в качествѣ "врага новаго строя'' (и то относительно) конкретно отмѣтить лишь одного командира дивизіи, который "слишком иронически" смотрѣл на революціонное правительство. "Многіе из них (т. е. офицеров) — говорилось в депутатском докладѣ Врем. Ком. — совершенно не оріентируются в положеніи и нас спрашивали: "неужели вы не могли спросить армію прежде, чѣм произвести революцію?" Мы говорили: "Так вышло. И вы сами, проснувшись, не узнали бы Петербурга". Они не представляют себѣ, что так могло быть. Они недовольны, что это сдѣлано, как то без их спроса, наскоро, штатскими людьми, которые не считаются с ними". В чем же "не считаются"? "Они не улавливают "сути"[317]— отвѣчает отчет — и думают, что у нас разрушена вся армія, что весь дух ея упал, и что нѣт основаній, на которых зиждилась вся армія". В одном собраніи школы прапорщиков, гдѣ собралось 250 человѣк, депутаты встрѣтились с особо ярким настроеніем "контр-революціонным" — "совершенно против переворота". Характерное поясненіе дѣлают депутаты: "говорило больше зеленое офицерство, прапорщики" — "недоучки", по их выраженію. Камнем преткновенія явилась все та же тема — опасность разрушенія арміи. Как "люди дисциплинированные", они требовали, чтобы приказы "издавались из центра, сверху": если "начальство потеряет свой авторитет... нельзя будет вести войска в атаку". Стремленіе поддержать дисциплину и является основным мотивом в обвиненіях "высшаго офицерства" в контр-революціонности. Нѣкоторые командиры были "очень тактичны": "когда произошел переворот, отреченіе и проч., они потихоньку убрали всѣ портреты, а в нѣкоторых частях портреты демонстративно висят. Когда солдаты требовали, чтобы портреты были убраны, то начальники отказывались" — отказывались (добавляли депутаты) не потому, что "находили, что он должен висѣть.... а потому, что, по их мнѣнію, дисциплина не позволяла... Этим создавались отношенія, грозившія большими послѣдствіями"... даже "ужасная атмосфера", по словам докладчиков, — могли быть "убійства". "Нетактичность" сказывалась в срываніи "красных бантов" — этих внѣшних атрибутов революціи[318].

Уполномоченные Врем. Комитета отмѣтили "подозрительное отношеніе" солдат к начальству. Этому настроенію, по их мнѣнію способствовал, с одной стороны, "приказ № 1", с другой — "неправильное истолкованіе событій"... "Мы замѣтили, что тѣм офицерам, которые пытались объяснить солдатам происшедшій переворот, даже прощались грѣхи прошлаго, они сразу как-то выростали в их глазах; но особое недовѣріе было там, гдѣ замалчивали, гдѣ не собирали солдат, не объясняли происшедшаго или давали тенденціозное объясненіе, там создавалась почва страшнаго недовѣрія. Старое недовѣріе как то слабо, а недовѣріе послѣ переворота.—новое — ужасно[319]. В тѣх же частях, гдѣ собирали и объясняли событія, там сразу возстанавливалось довѣріе: даже в тѣх частях, гдѣ его раньше не было. Эти части могут в огонь и в воду пойти"... Депутаты дѣлали любопытное поясненіе: "знаменитый приказ № 1 и всевозможные слухи породили извѣстную дезорганизацію в "зеленых" частях, гдѣ мужики. В частях, болѣе революціонных (?), ничего подобнаго не было. Там и с офицерами уживаются очень хорошо". Может быть, еще болѣе интересны их наблюденія по мѣрѣ приближенія к фронту: "что касается общаго настроенія войск, то вблизи позицій оно у них такое веселое, радостное и хорошее, что отрадно становится. Там мы видѣли настоящіе революціонные полки с полнѣйшей дисциплиной, полное объединеніе с офицерами"[320]. Уполномоченные многократно во всѣх частях бесѣдовали с солдатами в отсутствіе команднаго состава. Бесѣды эти начертали цѣлую программу мѣр, которыя надлежало осуществить, и которыя соотвѣтствовали желанію солдат (о программѣ мы скажем ниже). Политическое настроеніе армейской массы характеризуется достаточно заявленіем Янушкевича Временному Комитету: "Я должен сказать откровенно, насколько я видѣл, настроеніе сплошь республиканское" — вѣроятно, правильнѣй было бы сказать: "за новый строй"[321].

Приходилось уже упоминать о том энтузіазмѣ, с которым на фронтѣ были встрѣчены члены Гос. Думы солдатской массой. Их поѣздка вообще носила характер какого-то тріумфальнаго шествія: их встрѣчали "вездѣ" торжественно, с музыкой: словами "невѣроятная овація", "царскій пріем", "носили на руках", "склонялись знамена" пестрит их отчет... "Были полки, гдѣ нас болѣе сдержанно принимали — замѣчали депутаты — но общее впечатлѣніе в громадном большинствѣ случаев такое, что послѣ обмѣна привѣтствій, послѣ такого рода бесѣд, они нас поднимали и выносили до наших саней. Мы не могли распрощаться. Они цѣловали нам руки и ноги". Могли, конечно, депутаты нѣсколько самообольщаться[322], но все же не настолько, насколько это представлено в секретной телеграммѣ 18 марта, посланной в Токіо японским послом. Он передавал своему дипломатическому начальству, что сообщеніе членов Врем. Ком., командированных на фронт, составлено "весьма оптимистически, но на самом дѣлѣ положеніе діаметрально противоположное . Я в этом убѣдился из разговоров с офицером, возвратившимся с фронта". Пессимизм освѣдомителя виконта Уциды, дѣйствительно, не соотвѣтствовал выводу думской делегаціи, говорившей в заключеніе своего, повидимому, устнаго отчета: "У нас вообще впечатлѣніе отрадное, и если бы офицеры сумѣли перестроить свои отношенія на новых началах, а это необходимо, то дѣло было бы сдѣлано. Теперь самый острый вопрос , по нашему мнѣнію, как свою задачу исполнит офицерство"...

Отчет делегаціи коснулся лишь ближайшаго к столицѣ фронта. Путем сравненія можно дать, пожалуй, и лучшій отвѣт на вопрос, как отнеслась фронтовая армія к перевороту, и как этот переворот повліял на армію. Возьмем два мѣста, гдѣ было хуже всего: гвардейскій корпус и Балтійскій флот. Относительно гвардіи это особо подчеркнул Алексѣев в разговорѣ с Гучковым 11 марта: "здѣсь событія нарушили равновѣсіе, и замѣчается нѣкоторое броженіе и недовѣріе к офицерскому составу". Для характеристики этих отношеній у нас имѣется интересный "дневник" неизвѣстнаго офицера-интеллигента, написанный в видѣ писем к родным из Луцка[323]. "Дневник" имѣет нѣсколько резонерскій оттѣнок — наблюденія смѣняются разсужденіями. Автор отмѣчает сложность и трудность положенія гвардіи в силу той двойственности, которая получилась от того, что революцію совершили запасные батальоны стоящих на фронтѣ полков, и что из тѣх же полков направлялись в Петербург части для подавленія революціи. Впечатлѣнія наблюдателя до полученія извѣстія об отреченіи формулировано им 4 марта так: "сознательное меньшинство (солдат) довольно, но хочет отомстить вождям павшаго режима, большинство же относится ко всему происшедшему с полным безразличіем и хочет только одного — мира... Офицеры, понурые, убитые страхом за будущее, ходили один к другому, нервничали, строили планы и тут же сами их опровергали. Я не знаю такого тяжелаго дня. Полумертвый я заснул"... 4-го получено было сообщеніе о назначеніи Вел. Князя главнокомандующим. "Я сообщил это солдатам. Они опять молчали". Вечером пришла телеграмма о новом министерствѣ — "среди офицеров общее ликованіе... Всѣ увѣрены, что Николай II отрекся от престола". Любопытным сообщеніем кончает наш своеобразный мемуарист свое письмо: "У нѣмцев — ликованіе. Выставляют плакаты, салютуют, играют оркестры[324]. Попытались наступать на VII корпус..., но были отбиты. Наше высшее командованіе растеряно... не знают, что им дѣлать. Надо было устроить парад, самим салютировать, выставлять побѣдные плакаты, заставить играть оркестры, воспользоваться моментом для подъема духа солдат... Но... жизнь вот течет так, будто ничего не случилось. Это ужасно, но я надѣюсь, что послѣ манифеста у нас что-нибудь сдѣлают"...