Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года

• Название: Мартовскіе дни 1917 года
• Автор: Сергей Мельгунов
• Жанр: История
• Год: 1961

Историческое исследование известного русского историка посвящено Февральской Революции. Блестящая работа с источниками и бесценная возможность общаться с участниками исторических событий делают книгу интересной как для профессиональных историков, так и для любителей.

Текст в старой орфографии по парижскому изданию 1961 года

OCR boomzoomer 2007-2008 г.

---

11 марта письмо начинается болѣе или менѣе оптимистической оцѣнкой: Слава Богу, теперь стало проясняться, все же возможность кровавых событій не совсѣм исключена. Надо помнить, что положеніе гвардіи особенно тяжело... ея старое офицерство и генералитет имѣют опредѣленную репутацію... Вот каким представляется мнѣ положеніе. Во-первых, ни одну воинскую часть так не волновали петроградскія новости, как гвардейцев... А свѣдѣнія из Петрограда приходили запоздалыя, преувеличенныя, часто нелѣпыя. Вѣрили всему, и ничего нельзя было опровергать. Во-вторых, когда пришло извѣстіе об установленіи новаго порядка, то офицеры стали подозрѣвать солдат, а солдаты офицеров. Мы не знали, как отнесутся нижніе чины к событіям, поймут ли они происходящее, а главное — не заразятся ли они петроградским примѣром, не вздумают ли у нас смѣнять начальников и заводить собственные порядки; не знали мы также, не захотят ли они прекратить войну, не предпримут ли они какого-либо насилія для ея прекращенія; наконец, мы не знали, одинаково ли воспримут новыя вѣсти всѣ части, или полк пойдет на полк и батальон на батальон, а вѣдь у нас до нѣмцев — нѣсколько верст, случись что-нибудь, и фронт будет прорван, может быть прорван в нѣскольких мѣстах, и что тогда? И мы томились и не знали, как лучше исполнить свой долг. А солдаты в то же время не довѣряли офицерам. Они не знали, на сторонѣ какого строя мы стоим и одинаковаго ли мы направленія; они боялись, что с нашей стороны будут попытки сдать позиціи нѣмцам ; они были увѣрены, что от них скрываются какіе-то новые приказы; они также боялись, перейдут ли всѣ части на сторону новаго порядка: они мучились тѣм, что свободу отнимут, что отечеству измѣнят; они вѣрили каждому нелѣпому слуху самаго темнаго происхожденія; они постоянно хватались за винтовки, и нѣсколько раз могло случиться побоище"... "Старшіе начальники не сдѣлали ничего для вселенія к ним довѣрія, а бездѣйствіе было истолковано, как приверженность их к павшему порядку. Атмосфера получилась ужасная"... "Между нами и ими пропасть, которую нельзя перешагнуть..." "Сколько бы мы с ними ни говорили... сколько бы ни старались предотвратить столкновенія, они не вѣрят нам. Нѣкоторым офицерам они прямо говорили, что в гвардіи всѣ офицеры — дворяне, и что поэтому офицеры не могут быть сторонниками новой власти"[325].

Как всетаки характерно, что всѣ инциденты, о которых разсказывает автор писем, вращаются около имен ген. Гольгоера, гр. Ротермунда, Клод-фон-Юренсбурга, бар. Штемпель и т. д. Вѣдь это они готовы "открыть фронт"[326], это они составляют "нѣмецкую партію", козни которой пытается раскрыть Чр. Сл. Комиссія Врем. Правительства, и о кознях которой так много говорили до революціи. Эти легенды и сплетни из среды придворной, бюрократической, военной и общественной перешли в народ. По всему фронту прокатилась волна недовѣрія — на позиціях около Риги в 80 сиб. стрѣлк. полку солдаты, как и в Особой арміи, высказывали опасенія, что офицеры сдадут позиціи нѣмцам; повсюду требуют удаленія "баронов, фонов и прочих шпіонов". Это отмѣчает позднѣйшій доклад (апрѣльскій) члена Гос. Думы Масленникова, посѣтившаго фронт... Нач. 3 пѣх. дивизіи ген. Шолп, устраивает манифестаціи, чтобы доказать, что он не нѣмец и вполнѣ сочувствует перевороту (Селивачев)... По истинѣ, что посѣешь, то и пожнешь[327].

"В основѣ всѣх этих нелѣпостей, обнаружить которыя перед ними иногда все-таки удается — пишет наш офицер родителям с просьбой довести до свѣдѣнія Гучкова о положеніи на фронтѣ — лежит одно соображеніе, которое нельзя опровергнуть. Переворот совершился в тылу, а у нас все остается по старому; высшая власть ввѣрялась при павшем правительствѣ его приверженцам, а они всѣ на мѣстах. Надо немедленно смѣстить всѣх генералов с нѣмецкими фамиліями и других, которые навлекут на себя подозрѣніе. Надо сдѣлать это скорѣе, иначе начнется солдатская самоуправа...[328]. Нужны немедленныя и рѣшительныя мѣры — иначе власть ускользнет из наших рук, иниціатива преобразованій перейдет от нас к ним, армія начнет разлагаться, и пораженіе будет неизбѣжно". Слѣдующее письмо, написанное на другой день — 12 марта — когда в ротах "уже начали смѣщать офицеров и выбирать себѣ новых", полно пессимизма: "Конечно, надо надѣяться до самой послѣдней минуты, но я считаю солдатскій бунт вполнѣ возможным. Еще вчера они качали Тимохина, говоря, что вѣрят ему, что ничего без его согласія не предпримут. А сегодня, когда оп пришел в роту, они кричали ему "вон" и объявили затѣм, что выбрали себѣ новаго ротнаго командира. Измѣненій и колебаній их настроенія ни предугадать, ни направить нельзя. Вчера вечером положеніе казалось прояснившимся. Сегодня оно ухудшилось. Мы все время переходим из одной полосы в другую. У нѣкоторых начинают опускаться руки, до того эти волненія утомляют. Нѣкоторые говорят, хоть бы скорѣе на позиціи, там все будет лучше, поневолѣ люди сдержат себя". "Вообще положеніе безвыходно" — заключает автор, — "руководить событіями уже нельзя, им просто надо подчиниться". "Армія погибла" — это становится лейтмотивом всѣх послѣдующих писем.

Итог индивидуальных переживаній сгущал картину, как можно усмотрѣть хотя бы из позднѣйшаго доклада депутата Масленникова, посѣтившаго по полномочію Врем. Комитета территорію Особой Арміи в апрѣлѣ. В этом докладѣ уже не будет нѣсколько сантиментальнаго мартовскаго флера, но он все же будет очень далек от пессимизма "умнаго... классоваго врага" пролетарской революціи. Реалистическій итог для марта, пожалуй, можно охарактеризовать записью ген. Селивачева 26-го: "Вчера в газетѣ "Кіевская Мысль" было сообщено, что от Особой арміи выѣхали в Петроград делегаты в Совѣт Р. и С. Д. и в запасные гвардейскіе батальоны, чтобы заявить, что Особая армія с оружіем в руках будет защищать Временное Правительство и не потерпит ничьего вмѣшательства в дѣла правленія до созыва Учредительнаго Собранія".

* * *

Общее впечатлѣніе, что эксцессы на фронтѣ, имѣвшіе мѣсто далеко не повсемѣстно, в значительной степени связаны были с нѣкоторым чувством мести в отношеніи начальников, злоупотреблявших своими дисциплинарными правами[329]. Революція с перваго же момента, независимо от "новых законов о бытѣ воинских чинов", конечно, должна была перестроить в бытовом порядкѣ систему отношеній между командным составом и солдатской массой. "Рукоприкладство" в арміи должно было исчезнуть, но "оно настолько вкоренилось — говорили в своем отчетѣ депутаты, посѣтившіе Сѣверный фронт, — что многіе не могут от него отстать. Когда солдаты спрашивали нас, можно ли бить, то мы при офицерах говорили: "нѣт, нельзя", и ничего другого, конечно, говорить не могли". Отрицать явленіе, о котором с негодованіем говорила даже ими. А. Ф. в одном из писем к мужу (офицеры, по ея выраженію. слишком "часто" объясняются с солдатами "при помощи кулака") нельзя. Если для начальника одной казачьей части, который на Сѣверном фронтѣ "морду набил" в революціонное время, эта несдержанность сошла благополучно, то на Западном фронтѣ проявленіе подобной же бытовой служебной привычки 8 марта стоило жизни виновнику ея, как разсказывает прикомандированный к фронту француз проф. Легра (полковник ударил солдата за неотданіе чести и был растерзан толпой). Едва ли к числу "лучших" военачальников принадлежал тот командир 68 сиб. стрѣл. полка, который был арестован "письменным постановленіем депутатов от офицеров и солдат этой части", равно как и три его подчиненных, удаленных от командованія, причем к постановленію депутатов "присоединились почти всѣ офицеры полка". Мотивом ареста и удаленія выставлялось: рѣзкое и грубое обращеніе, недовѣріе к боевым качествам и несочувственное отношеніе командира полка к перевороту. Этот эпизод дошел до военнаго министра в силу настойчивости, которую проявил полк. Телеграмма нач. корпуса, посланная Алексѣеву, сообщала, что "продолжительныя увѣщеванія и бесѣды с офицерскими и солдатскими депутатами 18 и 19 марта не привели к возстановленію законнаго порядка". Командующему корпусом удалось добиться освобожденія из-под ареста командира полка, но депутаты продолжали настаивать на оставленіи избраннаго ими командира полка, ссылаясь на газетное сообщеніе о разработкѣ комиссіей ген. Поливанова вопроса о подборѣ высшими начальниками своих помощников. Для уговора полка выѣхали два члена Гос. Думы. Алексѣев законно негодовал на самоуправство, признавая невозможным руководиться проектами, не санкціонированными к проведенію в жизнь и толкуемыми солдатами "вкривь и вкось", и требовал, чтобы в полку были возстановлены офицеры или полк был бы раскассирован: "при таких условіях работа арміи не может итти" — телеграфировал он военному министру. Но в данном случаѣ, повидимому, формальная правота входила в коллизію с бытовой правдой, и тот факт, что дѣлу 68 сиб. стр. полка придали такое значеніе, показывает, что оно не было явленіем рядовым в жизни арміи в первый період революціи. Почти несомнѣнно, что политика сама по себѣ в этих бытовых столкновеніях на фронтѣ стояла на втором планѣ.