Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года

• Название: Мартовскіе дни 1917 года
• Автор: Сергей Мельгунов
• Жанр: История
• Год: 1961

Историческое исследование известного русского историка посвящено Февральской Революции. Блестящая работа с источниками и бесценная возможность общаться с участниками исторических событий делают книгу интересной как для профессиональных историков, так и для любителей.

Текст в старой орфографии по парижскому изданию 1961 года

OCR boomzoomer 2007-2008 г.

---

Не возлагая надежды на правительственную иниціативу, Рузскій обратился непосредственно к Совѣту — им была послана особая делегація, посѣтившая Исп. Ком. 6-го[344]. Дѣло касалось "крайне вреднаго" вліянія приказа № 1, который получил распространеніе на Сѣверном фронтѣ. Исп. Ком. отнесся с полным вниманіем к заявленію делегаціи ген. Рузскаго. Не надо забывать, что вліяніе большевиков в Исп. Ком. было невелико, и в "первыя недѣли"' преобладало в нем, по выраженію Шляпникова, "эсэровское мѣщанство". Исп. Ком. сознательно отнюдь не склонен был поддерживать анархію на фронтѣ, понимая, что эта анархія падет на "собственную голову" — через анархію при неустойчивом еще положеніи "могла придти реставрація стараго порядка" (Суханов). В протоколѣ Исп. Ком. записано: "Делегація от ген. Рузскаго сообщает, что ...начинается полное неподчиненіе власти[345]. Положеніе крайне тяжелое. Необходим пріѣзд на фронт извѣстных популярных общественных работников, чтобы внести хоть какое-нибудь спокойствіе в арміи. По обсужденіи этого вопроса признано необходимым командировать одного представителя в Псков, задержать приказ № 2[346] и послать телеграммы на фронт, разъясняющія, что приказы №№ 1-2 относятся к петроградскому гарнизону, а по отношенію к арміи фронта будут немедленно выработаны особыя правила в соотвѣтствіи с основным положеніем новаго государственнаго строя[347].

Гучков в воспоминаніях говорит, что он 4-го (3-го был занят отреченіем) телеграфировал в Ставку, прося принять мѣры против распространенія "приказа № 1". В опубликованных документах это распоряженіе военнаго министра не нашло себѣ никакой отмѣтки, но, как мы видѣли, имѣются указанія противоположнаго свойства. Из центра на "приказ № 1" по собственной иниціативѣ реагировал только Пуришкевич, пославшій главнокомандующему Западным фронтом телеграмму: ..."распространяемый агитаторами на фронтѣ приказ № 1 Совѣта Р. и С. Д. о неповиновеніи солдат офицерам и неисполненіи распоряженій новаго временнаго правительства является злостной провокаціей, что удостовѣрено особым объявленіем министра юстиціи Керенскаго и предсѣдателя Совѣта Р. и С. Д. Чхеидзе, напечатанным в № 7 "Извѣстій" комитета петроградских журналистов от 3 марта, а также в "Извѣстіях Совѣта Р. и С. Д.". Пуришкевич рѣшительно все перепутал, ибо заявленіе, на которое он ссылался, касалось вовсе не "приказа № 1", а той прокламаціи, которая была выпущена группой "междурайонных" и "лѣвых" с.-р. 1 марта и распространеніе которой, как мы говорили, пытался задержать Исп. Ком. Ген. Эверт запросил указаній Ставки: надлежит ли телеграмму члена Гос. Думы объявить в приказах арміям?

При сопоставленіи отправленной Алексѣевым поздно вечером 6-го телеграммы, в которой он говорил о неполученіи отвѣтов от правительства и необходимости или довѣрія или смѣны начальников, с вечерним же болѣе ранним разговором по юзу с Львовым и Гучковым бросается в глаза противорѣчіе — Львов опредѣленно освѣдомлял нач. верх. штаба: "сегодня ночью выѣзжают на всѣ фронты офиціальные депутаты Думы, вчера было напечатано объявленіе от Врем. Правит, гражданам, сегодня печатается такое-же обращеніе к войскам". Но это противорѣчіе только кажущееся. В дѣйствительности никакого отвѣта на тѣ реальныя проблемы, которыя стали перед фронтом, командованіе не получило. Одно только — Гучков "убѣдительно" просил еще 4 марта "не принимать суровых мѣр против участников безпорядка": "онѣ только подольют масло в огонь и помѣшают тому успокоенію в центрѣ, которое теперь наступает. Без центра мы не успокоим и фронт". Договориться в данном случаѣ оказалось невозможным, так как Гучков прервал бесѣду, будучи "спѣшно вызван в Совѣт министров". Психологію момента Гучков, конечно, учитывал правильно, и всетаки остается непонятным, почему ни Правительство, ни военный министр в частности не выступили с рѣшительным протестом и формальным запретом тѣх сепаратных дѣйствій самочинных делегацій, против которых взывало фронтовое командованіе.

Внутренне Алексѣев негодовал. Значительно позже, когда Алексѣев был отстранен от руководства арміей, он писал находившемуся в отставкѣ ген. Скугаревскому: "за этот "контр-революціонный" приказ разнузданная печать... требовала в отношеніи меня крутых мѣр. Ко мнѣ правительством был командирован генерал, имя котораго послѣ возрожденія нашей арміи будет записано на позорную доску, чтобы убѣдить меня в необходимости отмѣнить приказ" (в своем дневникѣ Алексѣев пояснил, что здѣсь имѣется в виду Поливанов). Молчаніе правительства приводило к тому, что весь одіум борьбы с эксцессами революціи на фронтѣ во внѣ, в сознаніи широких кругов "революціонной демократіи", вновь переносился на реакціонность Ставки. В запоздалых (сравнительно с требованіями фронта) правительственных воззваніях к арміи, появишихся 8 и 9 марта, признавалось, что перемѣны в армейском быту могут происходить лишь распоряженіем правительства, что повиновеніе — основа арміи, что "глубоко прискорбны и совершенно неумѣстны" всякія самоуправства и оскорбительныя дѣйствія в отношеніи офицеров, героически сражавшихся за родину, и без содѣйствія которых "невозможно укрѣпленіе новаго строя", но в этих воззваніях не было того конкретнаго, чего требовала армейская жизнь. Слов говорилось уже достаточно. Что это безволіе, диктуемое "психозом свободы" — своего рода болѣзнь времени или боязнь раздражить лѣваго партнера, с которым представители военнаго министерства договорились в учрежденной уже так называемой поливановской комиссіи по реформированію армейскаго быта? Отсутствіе времени для продуманнаго дѣйствія в лихорадочной обстановкѣ общественнаго кипѣнія?[348].

Мы знаем, как сами члены Правительства в офиціальных бесѣдах с представителями высшаго военнаго командованія на фронтѣ объясняли свое поведеніе — напомним, что Львов жаловался Алексѣеву 6-го: "догнать бурное развитіе невозможно, событія несут нас, а не мы ими управляем", а Гучков в письмѣ 9-го, помѣченном "в. секретно", "в собственныя руки"[349], пытаясь "установить одинаковое пониманіе современнаго положенія дѣл, считаясь в оцѣнкѣ послѣдняго лишь с жестокой дѣйствительностью, отбросив всякія иллюзіи", давал свою знаменитую характеристику безсилія Врем. Правительства: "Врем. Пр. не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряженія осуществляются лишь в тѣх рзамѣрах, как допускает Совѣт Р. и С. Д., который располагает важнѣйшими элементами реальной власти, так как войска, желѣзная дорога, почта и телеграф в его руках. Можно прямо сказать, что Вр. Правит. существует лишь, пока это допускается Совѣтом. Р. и С. Д. В частности, по военному вѣдомству нынѣ представляется возможным отдавать лишь тѣ распоряженія, которыя не идут коренным образом вразрѣз с постановленіями вышеназваннаго Совѣта": Хотя военный министр и просил врем. и. д. наштоверха "вѣрить, что дѣйствительное положеніе вещей таково", едва ли надо еще раз подчеркнуть, что Гучков безконечно преувеличивает тѣ дефекты, которые существовали в организаціи власти, и совершенно игнорировал тогда тот моральный авторитет и ту исключительную популярность, которые имѣло в странѣ в первые дни революціи, а, может быть, и недѣли, Временное Правительство. Думается, объясненіе надо искать в другом — в извѣстном гипнозѣ, порожденном событіями. Казалось, что Петербург в революціонное время — это пуп русской земли[350]. Надо добиться положительных результатов в центрѣ — все остальное приложится само собой; мысль эту и выразил Гучков в болѣе раннем разговорѣ с Алексѣевым.

Централистическая гипертрофія приводила к тому, что взаимоотношенія Правительства и Ставки устанавливались разговорами по юзу, командировками офицеров, "осведомленных... в деталях создавшейся и Петербургѣ обстановки" и т. д., и не являлась даже мысль о необходимости в первые же дни непосредственнаго свиданія для выработки однородной совмѣстной тактики. Казалось бы, что это было тѣм болѣе необходимо, что военная психологія (не кастовая, а профессіональная) неизбѣжно должна была расходиться с навыками общественными. Много позже, будучи временно не у дѣл в Смоленскѣ, ген. Алексѣев писал Родзянко (25 іюля): ..."Я сильно отстал и психологіи дѣятелей нашей революціи постичь не могу". Дѣло не в том, что Алексѣев "отстал" — он был, кончено, органически чужд тому революціонному процессу, который происходил. Лишь присущій ему особо проникновенный патріотизм сдѣлал его "революціонером" и заставил его приспособляться к чуждому міру. "Цензовая общественность" — думскій политическій круг должен был служить мостом к общественности революціонной, которая своими крайними и уродливыми подчас проявленіями должна была отталкивать честнаго военнаго дѣятеля, отдавшаго душу свою исполненію долга во время войны и боявшагося, что "соціалистическія бредни" заслонят собой "Россію и родину".

Необходимость контакта почувствовал и Гучков, когда писал свое конфиденціальное сообщеніе 9 марта. И тѣм не менѣе военный министр незамедлительно не выѣхал в Ставку и не вызвал к себѣ ген. Алексѣева: "подробности современнаго положенія дѣл вам доложат — писал Гучков — командируемые мною полк. Соттеруп и кн. Туманов, вполнѣ освѣдомленные... в деталях создавшейся в Петроградѣ обстановки, ибо оба названные штаб-офицера находились с первых же дней революціи в Гос. Думѣ и в близком общеніи, как с членами Врем. Правит., так и членами Совѣта Р. и С. Д.". Сам же Гучков, выѣхавшій на другой день на фронт, начал свой объѣзд с периферіи. 11 марта он был в Ригѣ — в районѣ 12 арміи Радко Дмитріева[351]. 13-го прибыл в Псков, гдѣ "сразу же было... совѣщаніе... по вопросам, связанным с броженіем в войсках". "Гучков — записывает в дневник Болдырев — как единственное средство успокоенія, рекомендует различныя уступки"; "Мы не власть, а видимость власти, физическія силы у Совѣта Р. и С. Д.". "Безпомощность" Врем. Пр. — странный тезис в устах представители власти на фронтѣ — была основной темой рѣчи военнаго министра и на послѣдующих совѣщаніях, и на разных фронтах: через двѣ недѣли почти в таких же выраженіях говорит он в Минскѣ: "мы только власть по имени, в дѣйствительности власть принадлежит нѣскольким крайним соціалистам, водителям солдатской толпы, которые завтра же нас могут арестовать и разстрѣлять (в записи Легра, которую мы цитируем, не упомянуты Совѣты, как таковые). Что это: реалистическая оцѣнка безвыходнаго положенія[352], или совершенно опредѣленная тактика, подготовлявшая среди команднаго состава, прінявшаго переворот, осуществленіе плана, который намѣтил себѣ Гучков?