Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года

• Название: Мартовскіе дни 1917 года
• Автор: Сергей Мельгунов
• Жанр: История
• Год: 1961

Историческое исследование известного русского историка посвящено Февральской Революции. Блестящая работа с источниками и бесценная возможность общаться с участниками исторических событий делают книгу интересной как для профессиональных историков, так и для любителей.

Текст в старой орфографии по парижскому изданию 1961 года

OCR boomzoomer 2007-2008 г.

---

Наличія таких разговоров не отрицает и офиціальная сводка Алексѣева — их слышали, как было упомянуто, депутаты Янушкевич и Филоненко, в одном полку первой арміи при объѣздѣ Сѣвернаго фронта. Командующій 5-ой арміей на Сѣверном фронтѣ Драгомиров в донесеніи Рузскому 29-го марта совершенно ясно опредѣлил эту психологію "опаснаго свойства", которая стала замѣчать ея в его арміи послѣ "нѣкотораго успокоенія" "в первые дни", и которая свидетельствовала, по его мнѣнію, об упадкѣ боевого настроенія. "Первые дни подряд — писал Драгомиров — ко мнѣ приходили полки, стоявшіе в резервѣ, с заявленіем своей готовности по первому моему требованію итти, куда угодно, и сложить голову за родину". На практикѣ "крайне неохотно отзываются на каждый приказ итти в иконы"[356]; "Всѣ помыслы солдат обращены на тыл. Каждый только думает о том, скоро ли ему очередь итти в резерв, и всѣ мечты сводятся к тому, чтобы быть в Двинскѣ. За послѣдніе дни настойчиво живут мыслью, что они достаточно воевали, и пора их отвести в далекіе тыловые города, а на их мѣсто поставить войска Петроградскаго округа и других больших городов".

Большевицкіе изслѣдователи спѣшат (не слишком ли опрометчиво!) сдѣлать вывод: мир — "таков был первый непосредственный вывод каждаго солдата", получившаго извѣстіе о революціи. Правда, сама по себѣ это нѣсколько иная постановка вопроса, нежели та, что формулируется словами: "под знаком отрицанія войны родилась русская революція". Подобная концепція связана с утвержденіем, принявшим, естественно, парадоксальный вид у Троцкаго: "Революція обнаружила то, что случилось до нея"... "безнадежно было нравственное состояніе. Его можно опредѣлить так: арміи, как арміи, уже не было". Парадокс поддержал Чернов: новой властью армія "была унаслѣдована от старой в состояніи еле сдерживаемаго разложенія. Не революція разложила армію. Противоположное мнѣніе основано на том, что только послѣ революціи это подспудное разложеніе цѣликом вышло наружу". Тайное стало явным. "Что раньше проявлялось в ней спорадически, в видѣ отдѣльных внезапных судорожных конвульсій, то проступило ясной для всѣх наружной синью"... Этот тезис развивал и Керенскій в воспоминаніях, предназначавшихся для иностранных читателей — он утверждал, что в арміи к 17 году исчезла "всякая дисціплина". Еще доныне, в качествѣ формальнаго главы революціонной арміи, на московском Государств. Совѣщаніи, Керенскій шел дальше и называл старую армію, связанную "ненавистными цѣпями механическаго принужденія", "тѣлом на глиняных ногах и почти без головы".

Конечно, отрицать наличность до революціи явленій, которыя могут быть отнесены к числу признаков "разложенія" арміи на фронтѣ, не приходится, равно, как и зарожденіе "солдатской вольницы" в тылу. Соотвѣтствующіе примѣры могут быть многочисленны, начиная со свидѣтельства ген. Крымова, пріѣхавшаго с фронта и утверждавшаго в Петербургѣ среди общественных дѣятелей (по крайней мѣрѣ в передачѣ Родзянко — явно преувеличенной) за нѣсколько мѣсяцев до переворота, что армія "постепенно разлагается" и что "в теченіе зимы может просто покинуть окопы и поля сраженія". "Из сказаннаго ясно — замѣчает мемуарист Родзянко — что почва для окончательнаго разложенія арміи имѣлась на лицо задолго до переворота"... Еще болѣе мрачную картину "разложенія арміи" в концѣ 16 г. набрасывала записка петербургскаго жанд. управленія в октябрѣ 16 г., передавая отчасти наблюденія кадетских парламентаріев и уполномоченных земскаго и городского союзов, рисующих "чудовищную картину жизни тыла и настроенія войск", которая предвѣщает "скорый конец войны". В этих наблюденіях, переданных через жандармских освѣдомителей, "моральное разложеніе" войск смѣшивается подчас с ростом в них настроеній революціонных... Очевидно, это не одно и то же. И записка сама совершенно парализует свой вывод, сообщая наблюденія тѣх же "уполномоченных", что "дух арміи был бы великолѣпен, если бы был хотя нѣсколько выше состав офицеров"...

Останемся в предѣлах понятія "разложенія арміи" в прямом смыслѣ слова. Каждый лишній день войны, дававшій пищу для "пораженческой" пропаганды, должен был усиливать симптомы, грозившіе цѣлости и боеспособности арміи, как это наблюдалось на всѣх фронтах сражавшихся держав[357]. Но не всякая заразная бацилла, вошедшая в организм, обязательно приводит к болѣзни. Болѣзнь возникает всетаки тогда, когда бациллы захватывают весь организм, т. е. тогда, когда организм перестает сопротивляться. Выло ли это в русской арміи наканунѣ переворота? Конечно, нѣт. Неужели не прав был Алексѣев, отнюдь не скрывавшій болѣзненных симптомов в жизни старой арміи и говорившій в критическій момент революціи на августовском московском Госуд. Совѣщаніи, что в "руки новой власти поступила армія, которая способна была выполнить и далѣе свой долг и вести многострадальную Россію к скорому окончанію войны". Это была армія относительно "прочная и твердая", сохранившая свою "внутреннюю дисциплину" и сознаніе своих "нравственных обязанностей", несмотря на всѣ, быть может, тѣневыя стороны своего быта. Опровергать это положеніе могут публицисты и политики, но не историки. "Смѣшно и неумно", по мнѣнію Чернова, сваливать вину за разложеніе арміи на революцію, но с еще большим правом такіе эпитеты могут быть приложены к утвержденіям противоположнаго характера. Факт слишком очевиден: если не февральскій переворот сам по себѣ, то дальнѣйшій ход революціи содѣйствовал постепенному распаду арміи — вовсе не надо быть "реакціонером", как думает Керенскій, чтобы "поддерживать" подобную версію. Однако, всѣ преувеличенія, как в ту, так и в другую сторону, надо отнести в плоскость обостреннаго чувства воспріятія современников или позднѣйшей политической полемики[358]. На военном совѣщаніи в Ставкѣ 17-18 дек. шестнадцатаго года, исполнявшій тогда временно обязанности Алексѣева ген. Гурко на пессимистическую оцѣнку Рузскаго исключительно неблагопріятных условій, в которых находится Сѣверный фронт, имѣющій такое распропагандированное гнѣздо, как Рига, сдѣлал, как видно из офиціальнаго протокола, замѣчаніе, что, если бы дѣйствительность вполнѣ соотвѣтствовала этому пессимизму, то противник давно прорвал бы фронт[359]. В параллель к той трезвой оцѣнкѣ, которую давал Гурко на декабрьском совѣщаніи в Ставкѣ, можно сказать, что вопреки многочисленным авторитетным свидѣтельствам военных спеціалистов, фронтовыя арміи, несмотря на всѣ послѣдующіе эксперименты, которые производили над ними кентальскіе выученики, в теченіе восьми мѣсяцев революціи сохраняли боевыя возможности до послѣдняго дня своего cуществованія[360], т. е. в теченіе всего до-большевицкаго періода революціи организм арміи противодѣйствовал заразным бациллам.

Наиболѣе ярким проявленіем разложенія арміи должно было явиться дезертирство с фронта. Современная молва до февральской революціи доводила это явленіе в старой арміи в годы войны до колоссальной цифры в 2 милліона чел. Ген. Гурко в своих воспоминаніях называет подобное утвержденіе "легендой", — и это дѣйствительно было легендой, родившейся в дни военных неудач в 15-м году[361]. Припомним заявленія министра вн. д. Щербатова в истерической обстановкѣ, царившей в Совѣтѣ Министров в дни лѣтняго кризиса и описанной в протокольных записях Яхонтова, заявленія о "повальной" сдачѣ в плѣн под вліяніем пораженческой пропаганды. Военные историки старой школы присоединяются в мнѣнію ген. Гурко и склонны ограничиться признаніем лишь скромной офиціальной цифры дезертиров — около 200 т. Но метод измѣняется, когда дѣло касается революціи — здѣсь внѣ всякой статистики старая ходячая цифра в 2 милл. выступает, как нѣчто-несомнѣнное: проф. Парс, прикомандированный к русской арміи и імѣвшій связи в общ. кругах, утверждает даже в предисловіи к книгѣ Керенскаго, что двухмилліонной цифры дезертирство достигло в первые два мѣсяца революціи. Откуда заимствовал англійскій историк свои свѣдѣнія? Вѣроятно, он механически повторил ходячую цифру, ибо в основной своей работѣ он ссылается только на свои личныя воспоминанія — так, очевидно, "говорили". 2 милліона и два мѣсяца — это чрезвычайная гипербола, которую ввел на страницы своих исторических работ о русской революціи и ген. Головин[362]. В концѣ концов реальных данных, свидѣтельетвующих об увеличеніи в революціонное время дезертирства по сравненію с тѣм, что было до переворота, нѣт. Если бы уже в мартѣ происходило такое массовое бѣгство с фронта, которое было облегчено отсутствіем надзора в тылу, то не стал бы Алексѣев в офиціальном рапортѣ в апрѣлѣ отмѣчать факт недѣльнаго дезертирства (с 1 по 7 апрѣля) с Сѣвернаго и Западнаго фронта в размѣрѣ 8 тыс. человѣк. Очевидно, эта цифра казалась выходящей из ряда обычных. "Эпидемія дезертирства" в революціонное время носила нѣсколько специфическій характер — это было как бы дезертирство "временное", мотивом котораго являлось опасеніе, что солдаты на фронтѣ при даровом раздѣлѣ земли останутся без надѣла. Черту эту отмѣтил на Сѣверном фронтѣ Рузскій, жаловавшійся в письмѣ в Ставку 17 марта на "значительное дезертирство" в его арміи, оговариваясь, что точных свѣдѣній об этом явленіи пока не имѣется. Говорит об этом Парс, изображая дѣло в крайне преувеличенном видѣ и объясняя пропагандой большевиков, призывавших армію расходиться для того, чтобы принять участіе в раздѣлѣ земли. В первые два мѣсяца вліяніе большевиков на армію было совершенно незначительно, и оставленіе фронта никогда массоваго характера не имѣло. Любопытен факт, отмѣченный нѣкоторыми членами Врем. Комитета, ѣздившими на фронт, что временные "дезертиры", возвращаясь в полк и узнав о продленіи срока явки дезертиров, объявленном правительством, "немедленно ѣдут обратно на родину".