Сергей Мельгунов - Мартовскіе дни 1917 года

• Название: Мартовскіе дни 1917 года
• Автор: Сергей Мельгунов
• Жанр: История
• Год: 1961

Историческое исследование известного русского историка посвящено Февральской Революции. Блестящая работа с источниками и бесценная возможность общаться с участниками исторических событий делают книгу интересной как для профессиональных историков, так и для любителей.

Текст в старой орфографии по парижскому изданию 1961 года

OCR boomzoomer 2007-2008 г.

---

Пріѣзжавшим с фронта делегаціям "оборонческая позиція" Совѣта представлялась непріемлемой, — это засвидѣтельствовал никто иной, как один из членов Исп. Ком. Горев, которому было поручено принимать эти делегаціи. Слѣдовательно, не так уже был неправ докладчик о войнѣ на мартовском съѣздѣ к. д., вернувшійся с фронта Щепкин, в своем утвержденіи, что лозунги "долой войну" или "война в ничью" — эти главные лозунги февральско-мартовских дней, по словам Троцкаго — встрѣчают в арміи "страшнѣйшее негодованіе". Такое сужденіе отнюдь не было только субъективным воспріятіем человѣка, желавшаго видѣть в дѣйствительности подтвержденіе своих личных взглядов.

Упомянутый Горев скажет, что всѣ резолюціи с фронта этого времени не отражали подлинных настроеній и желаній солдатских масс, ибо онѣ вырабатывались '"почти исключительно армейской интеллигенціей" — тѣми "межеумочными" интеллигентами, которые, по характеристикѣ Суханова, шли па поводу у "буржуазіи". Шовинистическій задор первых недѣль явился результатом планомѣрно организованной агитаціонной кампаніи. Резолюціи повторяли как бы хорошо "заученный урок". Доля истины имѣется в этих одновременно преувеличеных и упрощенных заключеніях. Напр., интеллигентскій характер процитированнаго выше обращенія делегаціи пѣхотнаго полка г. Совѣт несомнѣнен. Была и нѣкоторая директива из центра. Так, напр., Селивачев записывает 18 марта со слов пріѣхавшаго из Петербурга подп. Каминскаго, что желательно, чтобы "по организаціи комитетов тѣ выносили резолюціи о довѣріи Врем. Правительству, подтверждая это телеграммами послѣднему, что необходимо, как противовѣс Совѣту Р. и С. Д., видимо, желающему подорвать престиж правительства". Патріотическіе "заученные уроки" во всяком случаѣ не меньше показательны, чѣм всякіе иные митинговые трафареты, свидѣтельствуюшіе о настроеніях противоположных[366].  Молніеносных результатов пропаганда не дает, если только она не падает на соотвѣтствующую почву и не находит среды, адекватной цѣлям, которых стремится достигнуть. В первые дни послѣ переворота организованной пропаганды на фронтѣ не было, и тѣм не менѣе мы видѣли примѣры довольно яркаго проявленія "военнаго задора".

Еще болѣе характерными надо признать "шовинистическія" проявленія в запасных частях петербургскаго гарнизона, среди котораго до переворота велась "пораженческая" пропаганда, и который в дни переворота находился в непосредственном контактѣ с рабочими кругами, естественно болѣе пропитанными крайностями Циммервальда. И нѣсколько неожиданно Шляпников признает, что "буржуазіи" и "оборонцам" в первое время на столичных митингах удалось создать "буквально погромное настроеніе против большевиков", т. е. против послѣдовательнаго отрицанія войны. Во время первых манифестацій воинских частей у Таврическаго дворца, т. е. манифестацій, которыя не могли быть хорошо подготовлены и извнѣ инспирированы (особенно "буржуазіей"), на знаменах красовались лозунги: "война до полной побѣды". По утвержденію Суханова, депутат Скобелев, тов. пред. Совѣта, за какое то неосторожное слово о войнѣ "был чуть не поднят на штыки"; такая же судьба едва не постигла какую-то неизвѣстную большевичку, при пріемѣ Родзянко запаснаго батальона Семеновскаго полка крикнувшую "долой войну". Таким образом "лѣвый" мемуарист цѣликом подтверждает наблюденія "праваго" мемуариста кн. Мансырева, засвидѣтельствовавшаго, что в Петербургѣ разговоры против войны в первые дни вызывали негодованіе. Довольно знаменательно, что делегаты Московскаго Совѣта солд. деп. на собраніи, гдѣ обсуждалась организація предполагаемой 12 марта обще-совѣтской демонстраціи мира, согласились в ней участвовать при условіи, что не будет плакатов "долой войну" ("Рус. Вѣд.").

Сам Суханов в своих "записках" почувствовал бросающіяся в глаза натянутость и фальшь антивоенной характеристики массовых настроеній и заговорил о "мужицко-казарменной" психологіи — о той "толщѣ атавизма" и "примитивнаго націонализма", которые должна была преодолѣть революція. Вѣдь этим все и сказано. Идеологическая платформа циммервальдцев всѣх оттѣнков была чужда психологіи масс в момент, когда произошла революція, и нужно было время и благопріятствующія внѣшнія условія для того, чтобы большевицкая пропаганда, облачившись в ленинскія формы, возымѣла надлежащее дѣйствіе. (См. "Золотой ключ"). В предѣлах марта обстановка была иная. Поэтому искусственным и рискованным представляется тезис, который пытается защитить военный историк Головин, принявшій без критики фактическую канву троцкистской схемы. Я говорю о том "психически коллективном процессѣ отказа от борьбы", который якобы назрѣл в массах к моменту революціи, и осознать который мѣшала интеллигенціи ея оторванность от низов — попытка итти наперекор стихіи вела государство к гибели[367].

С такой апріорной характеристикой народных переживаній связывается столь же апріорное сужденіе о примитивности патріотических устремленій масс, не понимавших государственнаго смысла слова ''отечество". Ген. Селивачев в дневникѣ от 11 марта опредѣлил это так: "Ожидать счастливаго окончанія для нас войны невозможно... Выборный начальник "хам", не зная Россіи и не понимая ея исторических задач, несомнѣнно будет разсуждать так, как и его гражданин-солдат, который знает только свою волость и ее только считает своим отечеством". Не поддаваясь соблазну сдѣлать экскурс в область народной психологіи, ограничимся лишь замѣчаніем, что в ходячей формулѣ: "мы — пензенскіе, тамбовскіе или вятскіе", столь часто находящей себѣ мѣсто в мемуарных откликах[368], в сущности в гораздо большей степени проявляется фигуральное выраженіе довольно элементарной истины, что Россійская Имперія в силу своих географических, топографических и экономических условій располагает огромными оборонительными рессурсами, которых нѣт в других европейских странах — рессурсами, в борьбѣ с которыми может спасовать самая усовершенствованная военная техника. В дни второй міровой войны фландрское пораженіе, предопредѣлившее судьбу Парижа, означало для Франціи катастрофу; захват 11 русских губерній (правда, польских, незначительных по размѣрам), в эпоху перваго мірового катаклизма, никакой государственной катастрофы Россіи не предвѣщал. Во времена Наполеона западно-европейская практика установила неизбѣжность капитуляціи страны при захватѣ непріятелем столицы. Военный геній французскаго полководца не ожидал встрѣтить иного в варварской Москвѣ — надежды его оказались обманчивыми и отнюдь даже не в силу особаго народно-патріотическаго подъема (исторія 1812 года полна прозы). Означало ли «то, что "Россія", как таковая, ничего не говорила крѣпостному населенію, как яко бы не говорила и через столѣтіе народу, освобожденному от помѣстнаго ига? Отнюдь нѣт[369].

Воспроизведем в видѣ иллюстраціи довольно яркую сцену, описанную в мартовском дневникѣ 17 г. ген. Болдыревым. В Псковѣ 5 марта парад. Войска по "нелѣпому" распоряженію нач. гарнизона Ушакова выведены без оружія "в видѣ какой-то сборной команды". "В глазах рябило от красных ленточек и флагов с надписью: "Да здравствует Свободная Россія". На мѣстѣ собралась огромная толпа. Настроеніе, как сообщили в штаб, "крайне тревожное". Надо было найти выход для скопившейся энергіи. И Болдырев своим зычным голосом, поздравив войска с переходом к новому государственному строю, крикнул: "Да здравствует Россія!" "Раздалось бѣшенное "ура"... Толпа ревѣла вмѣстѣ с солдатами, чувствовалось, что... в этот момент толпу, опьяненную и взвинченную до послѣдняго предѣла, легко можно было бросить и на подвиг, и на преступленіе"... Послѣ "нѣскольких горячих слов" Болдырев заявил, что главнокомандующій будет удивлен, видя войска на парадѣ "безоружными", и приказал разойтись по квартирам и прибыть вновь в "положенном уставом видѣ". Отвѣт — "громовое ура". Парад состоялся. Говорил Рузскій — "тихо, тепло, по-отечески". Его любили, и при отъѣздѣ ему была устроена овація и войсками, и народом, хотя "вензеля на его погонах с буквой Н как-то особенно коробили глаза среди моря революціонных знаков"... Русская армія неразрывно связана с мужицкой Русью. Никакой подготовленностью, никаким посторонним вліяніем и воздѣйствіем нельзя объяснить тот факт, что во всѣх резолюціях, принимавшихся на крестьянских собраніях в мартѣ, требовалось довести войну "до побѣднаго конца" и сохранить неприкосновенность территоріи. Если вліяніе большевиков в деревнѣ было незначительно[370], то связи с партіей, выставившей на своем знамени "Земля и воля", были значительны. В партіи сильно было и циммервальдское теченіе. Очевидно, не крестьяне должны были приспособляться к своим политическим руководителям, а обратно. Не приходится поэтому поддерживать тезис, получившій извѣстную популярность в нѣкоторых русских общественных кругах и нашедшій отклик в первых обозрѣніях революціонных событій, который вышли из-под пера иностранцев (напр. Chessin), — тезис, согласно которому, русскій солдат на войнѣ сражался не за Россію, а за Императора и с устраненіем этого символа отпали побудительныя причины для героизма и жертвенности.