Ахмед Рушди - Сатанинские стихи

• Название: Сатанинские стихи
• Автор: Ахмед Рушди
• Жанр: Современная проза

---

Клубится пыль; это какая-то прекрасная леди Джахилии осматривает ярмарку, несомая на плечах восьмеркой анатолийских рабов. Абу Симбел хватает молодого Баала под локоть под предлогом удаления его с дороги; шепчет:

— Я надеялся найти Вас; если Вы желаете, Ваше слово.

Баал поражается этой способности Гранди. Ища человека, он может заставить свою добычу думать, будто это она охотится за охотником. Хватка Абу Симбела усиливается; он подводит своего компаньона за локоть к святая святых в центре города.

— У меня есть дело к Вам, — сообщает Гранди. — Литературного характера. Я знаю свои ограничения; навыки рифмованной злобы, искусство метрической клеветы совершенно вне моих полномочий. Вы понимаете.

Но Баал — гордый, высокомерный парень — напрягшись, держится с достоинством.

— Это позор для художника — стать слугой государства.

Голос Симбела становится ниже, приобретает шелковистые оттенки.

— Ах, да. Учитывая, что предоставлять себя в распоряжение наемных убийц — совершенно благородная вещь.

Культ мертвых свирепствует в Джахилии. Когда человек умирает, наемные плакальщики бьют себя, царапают себе грудь, рвут волосы. Верблюда с перерезанными сухожилиями оставляют умирать в могиле. И если человек был убит, его самый близкий родственник дает аскетические клятвы и преследует убийцу, пока не воздаст кровью за кровь; после чего принято составлять праздничную поэму; но немногие из мстителей одарены по части рифм. Много поэтов зарабатывает на жизнь, воспевая убийства, и, по общему мнению, лучшим из этих стихотворцев-кровопевцев является талантливый полемист Баал. Чья профессиональная гордость ныне хранит его от уязвления колкостями Гранди.

— Это вопрос культуры, — отвечает он, чем погружает Абу Симбела во все более глубокую шелковистость.

— Быть может, — шепчет он в воротах Дома Черного Камня, — но, Баал, позвольте: разве нет у меня некоторого маленького права на Вас? Мы оба служим — или мне так кажется — одной и той же госпоже.

Теперь кровь покидает щеки Баала; его доверительность трескается, опадая с него подобно скорлупке. Гранди, кажется, не обративший внимания на перемену, проталкивает сатирика вперед в Дом.

В Джахилии говорят, что эта долина — пуп земли; что планета, когда была сотворена, закрутилась вокруг этого места. Адам прибыл сюда и узрел чудо: четыре изумрудных столба, несущие наверху гигантский пылающий рубин, и под этим навесом — огромный белый камень, тоже пылающий собственным светом, будто бы демонстрируя свою душу. Он возвел прочные стены вокруг видения, чтобы навсегда связать его с землей. Таким был первый Дом. Он восстанавливался множество раз — сперва Ибрахимом, затем Агарью и выжившим благодаря ангелу Исмаилом, — и постепенно несчетные прикосновения пилигримов к белому камню за столетия изменили его цвет к черному. Тогда началось время идолов; ко времени Махаунда триста шестьдесят[567] каменных богов окружали личный камень Бога.

Что подумал бы старина Адам? Его собственные сыновья сейчас здесь: колосс Хубал,[568] посланный амаликитянами[569] из Хита,[570] возвышается над казначейством — Хубал-пастух, растущий серп луны; здесь же — глядящий волком жестокий Каин.[571] Он — убывающий месяц, кузнец и музыкант; у него тоже есть приверженцы.

Хубал и Каин глядят свысока на прогуливающихся Гранди и поэта. И набатианский прото-Дионис,[572] Он-Из-Шары;[573] утренняя звезда, Астарта,[574] и мрачный Накрах.[575] Вот — бог солнца, Манаф![576] Смотри: там машет крыльями гигант Наср,[577] орлоподобный бог! Взгляни: Квазах,[578] держащий радугу… Это ли не избыток богов, каменное наводнение, питающее неутолимый голод пилигримов, утоляющее их безобразную жажду? Божества, соблазняющие путешественников, приходят — подобно паломникам — изо всех волостей и весей. Идолы тоже являются своего рода делегатами международной ярмарки.

Есть бог, именуемый здесь Аллахом (сиречь просто богом). Спросите джахильцев — и они подтвердят, что этот товарищ имеет в некоторой степени верховные полномочия; но он не шибко популярен, этот всесторонний старикан среди статуй богов-специалистов.

Абу Симбел и снова вспотевший Баал достигают расположенных бок о бок святынь трех наилюбимейших богинь Джахилии. Они склоняются пред всеми тремя: Уззой сверкающеликой, богиней красоты и любви; темной, мрачной Манат, с ее скрытым лицом, с ее таинственными целями, просеивающей песок между пальцами (она отвечает за предначертание: она есть сама Судьба); и, наконец, перед самый высокой из этих трех, перед матерью-богиней, которую греки именуют Лато.[579] Ллат, называют ее здесь, или, чаще, Ал-Лат. Богиня. Даже имя делает ее противоположностью Аллаха и его ровней. Лат всемогущая. С внезапным облегчением на лице Баал бросается наземь и сжимается перед нею. Абу Симбел остается стоять.

Семейство Гранди, Абу Симбел — или, точнее, его жена Хинд, — управляет знаменитым храмом Лат в южных вратах города. (Они также имеют доход от храма Манат в восточных вратах и храма Уззы на севере). Эта дуга конфессий составляет основу состояния Гранди, так что он (и, разумеется, Баал понимает это) — слуга Лат. Преданность сатирика этой богине также известна всей Джахилии. Вот и все, что подразумевал Абу Симбел! Дрожа от облегчения, Баал остается распростертым, вознося хвалу своей Госпоже-патронессе. Благосклонно взирающей на него; но не стоит полагаться на экспрессивную богиню. Баал совершает серьезную ошибку.

Внезапно Гранди бьет поэта ногой по почкам. Подвергшийся нападению в тот миг, когда едва почувствовал себя в безопасности, Баал взвизгивает, переворачивается, а Абу Симбел следует за ним, продолжая пинать. Раздается звук треснувших ребер.

— Недоросток, — констатирует Гранди; его голос остается низким и безупречно естественным. — Тонкоголосый сводник с маленькими яичками. Ты думал, что мастер храма Лат ищет дружбы с тобою только из-за твоей юной страсти к ней?

И множество пинков, регулярных, методичных. Баал плачет в ногах Абу Симбела. Дом Черного Камня далеко не пуст, но кто посмеет встать между Гранди и его гневом? Неожиданно Баалов мучитель садится на корточки, хватает поэта за волосы и, притянув его голову, шепчет в самое ухо:

— Баал, это не та госпожа, которую я подразумевал, — и тогда Баал испускает вой отвратительной жалости к себе, ибо знает, что жизнь его вот-вот завершится: завершится, когда он еще столь малого достиг, бедный парень.

Губы Гранди касаются его головы.

— Говно испуганного верблюда, — выдыхает Абу Симбел, — я знаю, ты ебешь мою жену.

Он с интересом наблюдает, как у Баала начинается эрекция, словно бы воздвигающая насмешливый памятник его страху.

Абу Симбел, рогоносец Гранди, подымается, командует:

— На ноги! — и Баал в изумлении следует за ним наружу.

Могилы Исмаила и его матери Агарь-Египтянки находятся на северо-западном фасаде Дома Черного Камня, в нише, окруженной невысокой стеной. Абу Симбел приближается к ним и останавливается неподалеку. В нише — небольшая группа людей. Там — водонос Халид, и некий бродяга из Персии с диковинным именем Салман,[580] и завершает эту чудную троицу раб Билаль,[581] один из освобожденных Махаундом; этот последний — огромное черное чудовище с голосом, соответствующим его размеру. Трое бездельников сидят на стене ниши.

— Вот эта шобла-ебла,[582] — сообщает Абу Симбел. — Они — твоя задача. Пиши о них; и об их лидере тоже.

Баал, несмотря на весь ужас, не может скрыть своего недоверия.

— Гранди, эти балбесы — эти гребаные клоуны? Вам не следует волноваться о них. Что Вы думаете? Один-единственный Бог этого самого Махаунда сможет обанкротить ваши храмы? Триста шестьдесят против одного — и он победит? Быть такого не может.

Его смех близок к истеричному. Абу Симбел остается спокоен:

— Прибереги свои оскорбления для своих стихов.

Хихикающий Баал не может остановиться.

— Революция водоносов, иммигрантов и рабов… Ого, Гранди. Я действительно испуган.

Абу Симбел пристально смотрит на смеющегося поэта.

— Да, — отвечает он, — все верно, тебе следует бояться. Берись, пожалуйста, за перо, и я ожидаю, что эти стихи станут твоим шедевром.

Баал мнется, скулит:

— Но они — только растрата моего, моего скромного таланта…

Он спохватывается, заметив, что сказал слишком много.

— Делай, что тебе говорят, — напоследок говорит ему Гранди. — У тебя нет иного выбора.

* * *

Гранди развалился в своей спальне, пока наложницы оказывают внимание его потребностям. Кокосовое масло для шелковистости волос, вино для нёба, языки для услаждения. Мальчишка был прав. Почему я боюсь Махаунда? От нечего делать он начинает считать наложниц и, махнув рукой, отказывается от этого занятия на пятнадцатой. Мальчишка. Скорее всего, Хинд продолжает встречаться с ним; какой у него шанс против ее желаний? Это — его слабость, он знает, что слишком много видит, что слишком терпим. У него свои аппетиты, почему у нее не должно быть своих? Пока она благоразумна; и пока он знает. Он должен знать; знание — его наркотик, его пагубная привычка. Он не может терпеть неведения, и по этой причине, если нет никакой другой, Махаунд не враг ему — Махаунд со своей разношерстной бандой; мальчишка был прав в своем смехе. Ему, Гранди, смеяться труднее. Подобно своему оппоненту, он — человек осторожный, он летает на воздушных шарах своих ног. Он помнит великана, раба Билаля; помнит, как его хозяин велел ему, за пределами храма Лат, перечесть богов. «Один», — ответил тот на это своим глубоким музыкальным голосом. Кощунство, наказуемое смертью. Его протащили по ярмарке с валуном на груди. Сколько, говоришь? Один, повторил он, один. Второй валун был добавлен к первому. Один один один. Махаунд заплатил его хозяину большую цену и освободил его.