Ахмед Рушди - Сатанинские стихи

• Название: Сатанинские стихи
• Автор: Ахмед Рушди
• Жанр: Современная проза

---

— Нет бога кроме Бога![600] — рычит Билаль.

И его товарищи поддерживают его:

— Йа-Аллах!

Махаунд выглядит сердитом:

— Будут ли верные слушать Посланника?

Они затихают, шаркая ногами по пыли.

— Он просит об одобрении Аллахом Лат, Уззы и Манат. Взамен он гарантирует, что нас разрешат, даже официально признают; в знак этого я буду избран в совет Джахилии. Таково предложение.

Салман Перс говорит:

— Это — западня. Если ты поднимешься на Конус и спустишься с таким Посланием, он спросит: как ты смог заставить Джибрила дать нужное откровение? Он сможет назвать тебя шарлатаном, фальшивкой.

Махаунд качает головой.

— Знаешь, Салман, я научился внимать.[601] Это внимание не обычного вида; это также своего рода вопрошание. Обычно, когда является Джибрил, он будто бы знает, что находится в моем сердце. Я чувствую это большую часть времени, будто бы он является из моего сердца: из самых моих глубин, из моей души.

— Или это — другая ловушка, — упорствует Салман. — Как долго мы проповедуем вероучение, принесенное тобою? Нет бога кроме Бога. Чем станем мы, если откажемся от этого теперь? Это ослабит нас, придаст нам абсурдность. Мы перестанем быть опасными. Никто не сможет больше принимать нас всерьез.

Махаунд смеется, искренне удивленный.

— Похоже, ты не был здесь слишком долго, — говорит он любезно. — Разве ты не заметил? Люди не принимают нас всерьез. Не больше пятидесяти в аудитории, где я говорю, и половина из них туристы. Разве ты не читаешь пасквили, которые Баал развесил по всему городу?

Он зачитывает: Посланник, пожалуйста, подставьте чуткое ухо. Ваша монофилия,[602] ваш один один один, не для Джахилии. Возвращайтесь к отправителю.

— Они дразнят нас повсюду, а ты называешь нас опасными, — восклицает он.

Теперь уже Хамза выглядит взволнованным.

— Ты никогда не беспокоился об их мнениях прежде. Почему теперь? Почему после разговора с Симбелом?

Махаунд качает головой.

— Иногда я думаю, что мне следует сделать мою веру легче для людей.

Гнетущая тишина охватывает учеников; они обмениваются взглядами, переминаются с ноги на ногу. Махаунд кричит снова:

— Вы все знаете, что произойдет. Наш отказ превратится в победу. Люди не оставят своих богов. Они не оставят, нет.

Он встает, стремительно удаляется от них, омывается один на дальней стороне Земземского источника, становится на колени для молитвы.

— Люди погружены во тьму, — говорит несчастный Билаль. — Но они увидят. Они услышат. Бог един.

Страдание заражает всех четверых; даже Хамза поник. Махаунд в сомнении, и его последователи потрясены.

Он встает, кланяется, вздыхает, огибает круг, чтобы воссоединиться с ними.

— Послушайте меня, вы все, — говорит он, обхватив одной рукой плечи Билаля, другой — своего дядюшку. — Послушайте: это — интересное предложение.

Необхваченный Халид прерывает горько:

— Это заманчивая[603] сделка.

Остальные выглядят ужасно. Хамза очень мягко обращается к водоносу:

— Разве это не ты, Халид, только что хотел драться со мной, несправедливо допустив, что, назвав Посланника человеком, я в действительности назвал его слабаком? Что теперь? Теперь моя очередь бросать тебе вызов на бой?

Махаунд просит мира:

— Если мы ссоримся, нет никакой надежды. — Он пытается поднять обсуждение на теологический уровень. — Это и не предлагалось, что Аллах примет этих трех как равных себе. Даже Лат. Только то, что они обладают неким посредническим, меньшим статусом.

— Подобно дьяволам, — вспыхивает Билаль.

— Нет, — Салман Перс хватает суть. — Подобно архангелам. Гранди умный человек.

— Ангелы и дьяволы, — говорит Махаунд. — Шайтан и Джибрил. Все мы давно принимаем их существование на полпути между Богом и человеком. Абу Симбел просит, чтобы мы признали только еще трех вдобавок к этой большой компании. Только трех — и, отмечает он, души всей Джахилии будут наши.

— И Дом будет очищен от статуй? — спрашивает Салман.

Махаунд отвечает, что это не оговаривалось. Салман качает головой.

— Это будет сделано, чтобы уничтожить тебя.

А Билаль добавляет:

— Бог не может быть четырьмя.

И Халид, чуть не плача:

— Посланник, что ты говоришь? Лат, Манат, Узза — они все — женщины! Помилуйте! У нас теперь должны быть богини? Эти старые гусыни, цапли, ведьмы?

Усталость напряжение страдание, выгравированные глубоко на лице Пророка. Которого Хамза, как солдат на поле битвы, успокаивающий раненного друга, заключает в кольцо объятий.

— Мы не можем пойти на это ради тебя, племянник, — говорит он. — Подымайся на гору. Иди спрашивать Джибрила.

* * *

Джибрил: сновидец, чей угол зрения — иногда таковой камеры, в другие же моменты — зрителя. Взирая с позиции камеры, он вечно в движении и ненавидит статичные кадры, поэтому плывет на высотном кране, глядя вниз на фигуры попадающих в поле съемки актеров; или же он надвигается, пока не встанет незримо меж ними, медленно поворачиваясь на своей пяте на трехсотшестидесятиградусной площади; или же, быть может, он применяет операторскую тележку, отслеживающую идущих Баала и Абу Симбела, или карманный компьютер, скрытой камерой изучающий тайны спальни Гранди. Но большей частью сидит он на Конусной Горе, словно клиент, купивший билет в бельэтаж,[604] и Джахилия — его серебряный экран. Он наблюдает и взвешивает действия, будто какой-нибудь кинофанат, наслаждается битвами изменами моральными кризисами, но не хватает девочек для настоящего хита, мужик, и где эти чертовы песни? Они могли бы выстроить эту ярмарочную сцену, может быть, с камео-ролью[605] в шоу-шатре для Пимпл Биллимории, трясущей своими знаменитыми титьками.

И тут вдруг Хамза говорит Махаунду: «Иди спрашивать Джибрила», — и он, мечтатель, сновидец,[606] чувствует, как сердце его тревожно вздрагивает: кого, меня? Я, полагают они, знаю здесь все ответы? Я сижу, наблюдая отсюда эту картину, и тут этот актеришка тычет в меня пальцем; да где это слыхано, чтобы проклятая аудитория устанавливала проклятый сценарий в теологическом кино?

Но изменение грезы всегда изменяет форму; он, Джибрил, более не просто зритель, но центральный персонаж, звезда. Со своей старой слабостью брать слишком много ролей: да, да, он играет не только архангела, но и его, Бизнесмена, Посланника, Махаунда, подымающегося на коническую гору. Мода требует убрать эту двойную роль: двое никогда не будут замечены в одном кадре, каждый должен говорить с пустым воздухом, с воображаемой другой своей инкарнацией, и надеяться на технологии, создающие отсутствующие образы с помощью ножниц и скотча или, что более экзотично, с помощью бегущих дорожек. Не путать — ха-ха — с ковровыми дорожками и волшебными коврами.[607]

Он понимал: его страх перед вторым, перед Бизнесменом, — разве это не сумасшествие? Архангел, дрожащий пред смертным мужем. Это верно; но это тот страх, что ты испытываешь, собираясь участвовать в фильме, где будет сниматься какая-нибудь живая кинолегенда; ты думаешь: я опозорюсь, я засохну, я стану трупом; ты как безумный хочешь быть достойным. Ты будешь затянут в воздушную струю его гения, он может заставить тебя выглядеть превосходно, словно высотный летчик, но ты будешь знать, что не ты тянешь свой вес, и от этого будет только хуже… Страх Джибрила, страх перед им самим созданной грезой заставляет его бороться против прибытия Махаунда, пытаться отсрочить его, но Пророк все же приходит, неотвратимо, и архангел чувствует его дыхание.

Эти сны выбрасывают тебя на этап, когда у тебя появляется работа; ты не знаешь, какова сюжетная линия, но есть совершенно домашний просмотр; просмотр: похоже на то. Или на подлинную историю белой актрисы, играющей черную женщину в Шекспире. Она продолжает свою сцену и затем понимает, что на ней все еще очки, упс, да еще она забыла вычернить руки и потому не может снять свои стекляшки, двойной упс: на это похоже тоже. Махаунд приходит ко мне за откровением, спросить меня, чтобы выбрать между монотеистической и генотеистической[608] альтернативами, но я — всего лишь какой-то идиотский актер с бхенхудскими[609] кошмарами, яар, какого хуя ямогу знать, что тебе сказать, помогите. Помогите.

* * *

Чтобы добраться до Конусной Горы из Джахилии, нужно идти сквозь темные ущелья, где песок — не белый, чистый песок, отфильтрованный в древности телами морских огурцов,[610] но черный и грубый, пьющий солнечный свет. Конни приседает под тобой, словно фантастическая бестия. Ты ползешь по ее хребтине. Оставляя позади последние деревья, белоцветочные с толстыми млечными листьями, ты поднимаешься среди валунов, которые становятся все крупнее по мере твоего восхождения, пока не уподобятся огромным стенам, скрывающим солнце. Изгиб ящерицы, синей, словно тень. Теперь ты на вершине, Джахилия позади тебя, безвидная пустыня впереди. Ты спускаешься в сторону пустыни и примерно через пятьсот футов достигаешь пещеры, достаточно высокой, чтобы стоять в полный рост; пол ее покрыт удивительным песком-альбиносом.[611] Пока ты поднимаешься, ты слышишь диких голубей, выкликающих твое имя, и даже камни приветствуют тебя на своем собственном языке, восклицая Махаунд, Махаунд. Когда ты достигаешь пещеры, ты утомлен, ты ложишься, ты засыпаешь.