Ахмед Рушди - Сатанинские стихи

• Название: Сатанинские стихи
• Автор: Ахмед Рушди
• Жанр: Современная проза

---

— Маленькие дети, — пожурил их мистер Штейн, — ваше дело смотреть — не подслушивать.

К этому времени Чамча яростно давился своей пищей, сдерживая рвоту и зная, что такая оплошность лишь продлит его страдания. Он ползал по полу фургона, разыскивая шарики своей пытки, катающиеся из стороны в сторону, и полисмены, нуждающиеся в выходе из фрустрации, порожденной упреком иммиграционных офицеров, принялись жестоко измываться над Саладином, выдергивая волосы из его задницы, дабы увеличить и его смущение, и его смятение.[765] Затем пятеро полицейских нагло запустили свою собственную версию беседы представителей иммиграционных властей и принялись анализировать достоинства всевозможных кинозвезд, игроков в дартс,[766] профессиональных борцов и так далее; но, наткнувшись на придурковатый юмор высокомерного «Джока» Штейна, они оказались неспособны поддержать абстрактный и интеллектуальный тон своих старших и опустились до ссоры о сравнительных достоинствах Тоттенхем Хотспур[767] — команды-дублера[768] начала шестидесятых — и нынешней могущественной сборной Ливерпуля,[769] — в которой ливерпульские болельщики разгневали фэнов Спуров утверждением, что великий Дэнни Бленчфлор[770] был игроком-«роскошью», сливочной пенкой, белым цветочком по имени, голубой незабудочкой[771] по характеру; после чего оскорбленная сторона с криком отвечала, что ливерпульские болельщики сами — пидоры, банда Спуров могла бы послать их подальше со связанными за спиной руками. Разумеется, все констебли были знакомы с приемами футбольных хулиганов, проведя множество суббот за их спинами на играх и рассмотрев сверху донизу зрителей всех стадионов страны, и когда дискуссия накалилась, они возжелали продемонстрировать своим противостоящим коллегам, что такое «раздиралка», «яичница», «файерплей»[772] и тому подобное. Фракции в гневе вперили глаза друг в друга, а затем, как по команде, обратили свои пристальные взоры к персоне Саладина Чамчи.

Итак, гвалт в фургончике становился все громче и громче, — и, по правде говоря, в этом была частичная вина Чамчи, начавшего визжать подобно свинье, — а молодые бобби били-колотили различные детали его анатомии, используя его как морскую свинку и предохранительный клапан и оставаясь, несмотря на возбуждение, достаточно бдительными, чтобы ограничиваться ударами по наиболее мягким, наиболее мясистым деталям и минимизировать риск травм и ушибов; и когда Джок, Ким и Джой увидели, чем занимаются их подчиненные, они решили быть терпимыми, поскольку у ребят должна быть своя забава.

Кроме того, наблюдение этой беседы привело Штейна, Бруно и Новака к исследованию важных вопросов, и теперь, с торжеством на лицах и благоразумием в голосе, они заговорили о необходимости, в такие дни и годы, совершенствоваться в наблюдении, имея в виду не только «зрительство», но и «бдительность», и «наблюдательность». Констеблей юных опыт уместен чрезвычайно, декламировал Штейн: Следите за толпой — не за игрой.

— Вечная бдительность — вот цена «свободы»,[773] — провозгласил он.

— Ээк, — кряхтел Чамча, неспособный избежать перебивания. — Аарх, ууухх, ойоо.

* * *

Спустя некоторое время любопытство отделения перепало на Саладина. У того не оставалось уже ни идей о времени их путешествия на «воронке» в этом тяжелом падении с высот любезности, ни смелости в предположениях о близости конечного пункта назначения, несмотря на то, что шум в его ушах постепенно становился громче: эти призрачные бабушкины шаги, элёэн, дэоэн, Лондон. Удары, дождем льющиеся на него, воспринимались теперь мягкими, будто ласки любовницы; гротескное зрелище собственных телесных метаморфоз более не ужасало его; даже недавние шарики козьих экскрементов не смогли взбудоражить его оскорбленный желудок. Замерев, он погрузился в свой крохотный мирок, пытаясь стать все меньше и меньше и надеясь, что в конечном итоге ему удастся исчезнуть совсем и таким путем восстановить утраченную свободу.

Разговор о методах наблюдения воссоединил иммиграционных офицеров и полисменов, исцеляя разрыв, причиненный словами пуританского порицания Джока Штейна. Чамча, насекомое на полу фургона, слышал — словно через телефонный скремблер[774] — далекие голоса своих похитителей, охотно обсуждающих потребность в увеличении количества видеооборудования на общественных мероприятиях, выгоды от компьютеризированной информации и, что казалось полным противоречием, эффективность размещения особенно богатой смеси в кормушках полицейских лошадей в ночь перед большим матчем, поскольку лошадиные желудочные расстройства вели к потокам дерьма, льющимся на демонстрантов, что всегда призывало их к насилию, вот тогда-то мы можем действительно оказаться среди них, а это не так-то просто. Неспособный найти путь для соединения этой вселенной мыльных опер, спортивных новостей,[775] плащей и кинжалов вместе в какое-либо распознаваемое целое, Чамча закрыл уши на весь этот треп и слушал шаги в своей голове.

Тут в его сознании что-то щелкнуло.[776]

— Запросите Компьютер!

Трое иммиграционных офицеров и пятеро полицейских затихли, когда вонючая тварь уселась и заорала на них.

— Что это? — спросил самый молодой полицейский — один из сторонников Тоттнема, ибо случилось — невероятное. — Надавать ему, что ли, еще пенделей?

— Мое имя — Салахаддин Чамчавала, профессиональный псевдоним — Саладин Чамча, — промямлил полукозел. — Я являюсь членом Гильдии Актеров, Ассоциации Автомобилистов и Гаррик-клуба.[777] Регистрационный номер моего автомобиля — такитак. Запросите Компьютер. Пожалуйста.

— Что за козлячьи шуточки?[778] — спросил один из ливерпульских болельщиков, но голос его тоже звучал неуверенно. — Взгляни на себя. Ты — гребаный неотесанный Паки. Сальный-кто?[779] Что это еще за имя для англичанииа?

Чамча обнаружил где-то в себе остатки гнева.

— А как же у них? — требовательно проговорил он, мотнув головой в сторону офицеров по делам иммигрантов. — Их имена, по-моему, тоже звучат не слишком по англо-саксонски.

На мгновение показалось, что сейчас они все набросятся на него и разорвут на части за такое безрассудство, но резкий череполикий офицер Новак всего лишь влепил ему несколько пощечин, отвечая:

— Я — из Вэйбриджа,[780] ты, пизда. Обрати внимание: из Вэйбриджа, где обычно жили гребаные битлы.

Штейн сказал:

— Лучше проверить его.

Через три с половиной минуты «воронок» остановился, и три иммиграционных офицера, пять констеблей и один полицейский водитель провели кризисную конференцию — что за прелестный рассол! — и Чамча отметил, что в своем новом настроении все девять стали выглядеть одинаково, демонстрируя равенство и идентичность своих опасений и напряженности. А незадолго до этого он сообразил, что запрос Полицейского Национального Компьютера, который быстро идентифицировал бы его как британского гражданина первого класса, не улучшит его положения, но создаст для него, если такое возможно, большую опасность, чем прежде.

— Мы можем сказать, — предложил один из девяти, — что он лежал без сознания на пляже.

— Не сработает, — поступил ответ, — из-за старой леди и второго гусака.

— Тогда он мешал аресту и оказал сопротивление и пострадал в последующей драке.

— Или старая кошелка твердила га-га, лишенные всякого смысла, а второй неизвестный парень ничего не говорил, а что до нашего недоразумения, Вы только гляньте на этого малокровного, он ведь похож на самого дьявола, что мы, думаете, еще могли предположить?

— И затем он встал и ринулся на нас, так что мы могли сделать, во всей справедливости, спрошу я Вас, Ваша честь, но мы предоставили ему необходимую медицинскую помощь в Центре Задержания, с надлежащей заботой, сопровождаемой наблюдением и опросом, используя презумпцию невиновности в качестве нашего руководящего принципа; вы хотите чего-то в таком духе?

— Это — девять против одного, но старая кляча и второй тип играют на руку этому выблядку.

— Смотрите, мы можем дополнить нашу историю позже, первым делом нам надо сказать о том, что мы нашли его бесчувственным.

— Верно.

* * *

Чамча пробудился на больничной койке с зеленой слизью, вытекающей из легких. Кости ныли, словно кто-то надолго поместил его в холодильник. Он закашлялся, а когда приступ закончился девятнадцать с половиной минут спустя, упал обратно в поверхностный, болезненный сон, необходимый для любого аспекта его действительного местонахождения. Когда он выплыл из забытья, дружелюбное женское лицо взирало на него сверху, успокаивающе улыбаясь.

— С Вами все будет прекрасно, — молвила женщина, поглаживая его плечо. — Слизистая пневмония — все, что Вы получили.

Она представилась как его физиотерапевт, Гиацинта[781] Филлипс. И добавила: