Ахмед Рушди - Сатанинские стихи

• Название: Сатанинские стихи
• Автор: Ахмед Рушди
• Жанр: Современная проза

---

— Ничего, ничего, — Саладин Чамча автоматически принялся утешать своего гостя. — Все будет в хорошо, я уверен. Будьте мужественны.

Существо взяло себя в руки.

— Все, — сказало оно свирепо, — кое-кто из нас собирается прекратить это. Мы намерены бежать отсюда прежде, чем они превратят нас во что-нибудь похлеще. Каждую ночь я чувствую, что какая-то часть меня начинает меняться. Я начал, например, постоянно пускать ветры… Пардон… Понимаете, о чем я? Кстати, попробуйте, — он протянул Чамче пачку мятно-перечной жвачки. — Она поможет вашему дыханию. Я подкупил одного из охранников, чтобы организовать поставку.

— Но как они делают это? — поинтересовался Чамча.

— Они пишут нас, — торжествующе шепнул гость. — Это все, что я могу сказать. У них есть сила писания, и мы становятся картинами, которые они создают.

— Трудно поверить, — возразил головой Чамча. — Я прожил здесь много лет, и никогда прежде не случалось ничего подобного…

Его слова замерли, ибо он заметил, что мантикор подозрительно взирает на него сквозь щелочки глаз.

— Много лет? — переспросил человек-тигр. — Как же так? Может быть, ты — информатор? Да-да, именно так: шпион?

В этот миг раздался вопль из дальнего угла камеры.

— Выйти, — завывал женский голос. — О Иисусе, я хочу выйти. Иисус Мария, мне нужно выйти, выйти, о Господи, Господи Иисусе!

Выглядящий весьма вульгарно волк просунул голову через ширму Саладина и торопливо обратился к мантикору.

— Охранцы скоро будут здесь, — зашипел он. — Это опять она, Стеклянная Берта.

— Стеклянная?.. — поперхнулся Саладин.

— Ее кожа превращена в стекло, — нетерпеливо объяснил мантикор, не зная, что выволок наружу страшнейший из Саладиновых кошмаров.[796] — И эти ублюдки разбили ей все что могли. Теперь она даже не может сходить в туалет.

Новый голос зашипел сквозь зелень ночи:

— Ради Бога, дамочка! Ходите на гребаное судно!

Волк оттащил мантикора в сторонку:

— Он с нами?

Мантикор пожал плечами:

— Он еще не определился. Не может поверить собственным глазам, в этом его беда.

И они скрылись, лишь только раздался тяжелый топот ботинок охранников.

* * *

На следующий день не обнаружилось ни малейшего следа доктора или Памелы, и Чамча запутался в череде пробуждений и снов, словно эти две формы существования воспринимались теперь не как две противоположности, но как состояния, постоянно перетекающие друг в друга, создавая при этом непрерывную череду бредовых ощущений… Он начал грезить о Королеве, о нежных занятиях любовью с Монархом.[797] Она была телом Британии, олицетворением Государства, и он выбрал ее, слился с нею; она была его Возлюбленной, луной его восторга.[798]

Гиацинта явилась в назначенное время, чтобы ездить на нем и колотить, и он подчинился безо всякой суеты. Но, закончив, она шепнула ему на ухо:

— Вы с остальными? — и он понял, что она тоже вовлечена в большой заговор.

— Если с ними Вы, — услышал он собственные слова, — тогда можете включать и меня.

Она кивнула, выглядя довольной. Чамча почувствовал наполняющее его тепло и подивился чрезвычайному изяществу маленьких, но крепких кулачков физиотерапевта; но в этот момент раздался крик с той стороны, где находился слепой:

— Моя палка, я потерял свою палку.

— Бедный старый негодник, — молвила Гиацинта и, спрыгнув с Чамчи, ринулась к слепцу, подняла упавшую палку, вручила ее владельцу и вернулась к Саладину. — Теперь, — сказала она, — я увижусь с Вами после полудня; все окей, какие-нибудь проблемы?

Он хотел, чтобы она осталась, но она спешила:

— Я занятая женщина, мистер Чамча. Занимаюсь делами, присматриваю за людьми.

Когда она ушла, он лег на спину и улыбнулся впервые за долгое время. Вряд ли его метаморфозы продолжаются до сих пор, поскольку его действительно развлекали романтичные мысли о черной женщине; и прежде, чем он успел обдумать такие сложные вещи, слепой сосед заговорил снова.

— Я заметил Вас, — услышал Чамча его слова, — я заметил Вас и оценил Вашу доброту и внимание. — Саладин понял, что он беседует с пустым местом, где, как ему казалось, до сих пор стоит физиотерапевт. — Я не тот человек, который забывает доброту. Когда-нибудь, возможно, я смогу отплатить Вам за это, но пока, пожалуйста, знайте, что я помню это и благодарен Вам…

У Чамчи не нашлось храбрости сообщить: ее там нет, старик, она давно ушла. Он слушал несчастного, пока слепец не спросил у тонкого воздуха:

— Смею надеяться, Вы тоже будете вспоминать меня? Немножко? При случае? — Затем наступила тишина; сухой смех; шорох койки, в которой садятся тяжело, внезапно. И, наконец, после невыносимой паузы, глубоко: — О, — проревел солист, — о, столько страданий моему телу!..

Мы стремимся к высотам, но наша природа предает нас, думал Чамча; клоуны в поисках короны.[799] Горечь одолела его. Прежде я был легче, счастливее, теплее. Теперь черная вода течет по моим венам.

По-прежнему никакой Памелы. Какого черта. Этой ночью он сказал мантикору и волку, что он с ними, всей душой.

* * *

Великий побег[800] случился несколько ночей спустя, когда легкие Саладина стараниями мисс Гиацинты Филлипс почти освободились от слизи. Оно оказалось хорошо организованным и на диво крупномасштабным мероприятием, охватившим не только обитателей санатория, но и détenue,[801] как назвал их мантикор, содержащихся за проволочными заборами в расположенном поблизости Центре Задержания. Не будучи великим стратегом эвакуации, Чамча, как был проинструктирован, просто ожидал возле постели, пока Гиацинта не принесла ему весточку, а затем они покинули эту кошмарную камеру и выбрались к ясности холодного, залитого лунным светом неба, связав и заткнув кляпами рты нескольким мужчинам: своим прежним сторожам. И было множество темных фигур, бегущих сквозь сверкающую ночь, и Чамча то и дело бросал взгляды на тварей, которых никогда прежде не мог вообразить: на мужчин и женщин, бывших также наполовину растениями или гигантскими насекомыми, или даже, случалось, сделанных частично из кирпича или камня; на мужчин с носорожьими рогами вместо человеческих носов и женщин с шеями столь же длинными, как у жирафа. Чудовища мчались быстро и молча к краю территории Центра Задержания, где мантикор и другие острозубые мутанты прогрызали большие отверстия в сетке забора, а затем, вырвавшись на свободу, они разбегались своими дорогами, без надежды, но и без стыда. Саладин Чамча и Гиацинта Филлипс бежали рядом, его козьи копыта цокали по мостовой: на восток, сказала она ему, и он услышал, что его собственные шаги сменили звон в ушах, на восток восток восток — они бежали по узким дорогам в центр Лондона.

4

Мужчина приходит к врачу:

— Доктор, помогите! Мне жена изменяет уже полгода, а рога у меня почему-то до сих пор не выросли!

— Ну что вы! Они и не должны вырасти. Это же просто поговорка такая!

— А-а… А я-то думал, может быть, кальция не хватает…

Анекдот

Нервин Джоши стал любовником Памелы Чамчи в ту ночь, когда она узнала о смерти мужа при взрыве Бостана. По чистой случайности именно он ответил на телефонный звонок и потому узнал голос Саладина, своего старого друга по колледжу, заговорившего из могилы посреди ночи, произнеся пять гномьих словечек: извините, простите, пожалуйста, ошибся номером, — заговорившего, к тому же, меньше чем через два часа после того, как Нервин и Памела превратились, при помощи пары бутылок виски, в двуспинного зверя,[802] — и это привело его в состояние напряжения. «Кто это?» — спросила, перевернувшись на спину, Памела, как следует не проснувшаяся, со слипшимися ото сна глазами, и он решил ответить: «Дышали в трубку,[803] не волнуйся», — и все было весьма неплохо, разве что теперь ему пришлось беспокоиться одному, сидя в кровати голышом и посасывая для комфорта, по своему обыкновению, большой палец правой руки.

Он был скромной персоной с покатыми плечами и огромной вместимостью для нервозных волнений, подчеркнутой его бледным, влажноглазым лицом; его тонкие волосы — все еще совершенно черные и вьющиеся — столь часто ерошились его исступленными руками, что более почти не требовали заботы щеток или гребенок, но знали каждый свой путь и давали своему обладателю бесконечный простор для поздних побудок и спешки; и его привлекательно высокое, застенчивое и самоуничижительное, но также отрывистое и возбужденное хихиканье; все это позволило превратить его имя, Мервин, в это Нервин,[804] автоматически используемое теперь даже случайными знакомыми; всеми, кроме Памелы Чамчи. Жена Саладина, думал он, продолжая лихорадочно сосать. — Или вдова? — Или, Бог мне в помощь, все-таки жена. Он обиделся на Чамчу. Возвращение из водяной могилы: столь опереточный случай, в такие дни и годы, казался почти неприличным актом дурной веры.