Наталья Галкина - Сказки для сумасшедших

• Название: Сказки для сумасшедших
• Автор: Наталья Галкина
• Жанр: Современная проза

---

«...так частенько говаривал по-русски садовник-чародей, знавший многие языки, но не понимавший значения многих слов, потому что не через слова открывался ему мир. Он слышал свет. Вообще-то он и звук видел. Запахи представлялись ему цветными, но не только: еще бывали они шероховатыми (кстати, о звуках: шорох всегда был шероховат), гладкими, колючими: некоторые напоминали волны отмелей или клочья тумана. Жить с людьми садовнику было затруднительно: люди жили плавно, а он скачками, в их жизни причины предваряли следствия, те, в свою очередь, представляли собой головы хвостов, то бишь причины других событий; а садовник жил скачками, потому что все время происходили в его жизни чудеса. Например, кусты роз, а иногда и плодово-ягодные кустики, выращенные его руками, превращались в животных, слуг или девушек. Все его дочери были взращены им на грядках либо клумбах: Хлория, Арбората, Мелинда и Ладза-Мелисса-Джилла-Бей (младшенькая и самая любименькая, получившаяся из красной смородинки). Соседи видели в происходящем в мире смысл, плохой или хороший; садовник не замечал никакого: и, правда, есть ли смысл в чуде? Тем более что садовник чудесами вовсе не управлял, их не подстраивал и не организовывал, о них не просил, они просто постоянно с ним случались и в некотором роде его преследовали. А поскольку человек он был простой и отходчивый, он чудес и не ждал; хотя уверенности особой не чувствовал, он даже не был уверен в том, что дочурки, когда подрастут, хотя были они девочки как девочки, чего-нибудь не отмочат волшебного. Соседи считали его могущественным чародеем, но ошибались. Соседей, например, ситуация все время ставила перед выбором: поскольку земли немного, надо выбирать, что в этот год сажать — кабачки или тыквы? а ему выбирать не приходилось, он все равно не мог предугадать, что у него вырастет. Посадит помидоры, а растет виноград.

Однажды садовнику привезли из города газету. В ней увидал он заголовок: «Был ли Герберт В. шпионом?» — и подумал, что для него так вопрос бы не стоял, а стоял бы так: «Был ли Герберт В.?» В конце газеты Хлория вычитала про конкурс стюардесс и, как отец ни противился, решила отправиться на конкурс. Отец запер ее в комнате; Хлория превратилась в синичку и, не долго думая, улетела. Бедный садовник не знал, продолжает ли она свое существование в качестве синички или в роли стюардессы, поскольку долго известий от улетевшей дочери не имел; наконец, лет через пять получил он от нее письмо с уверениями в вечном почтении и дочерней любви: к письму прилагались фотографии прехорошеньких внуков и симпатичного муженька, что было неудивительно, ибо все дочурки садовника были красотки, особенно старшая, Хлория: что и ожидать от дочери, образовавшейся из куста финских роз.

Поступок старшей сестры так подействовал на Арборату, что та поклялась никогда не покидать отца, вышла замуж за домового, родила от него домовеночка с ладошку, премиленького, превеселенького мальчика, личиком в маменьку, однако не желавшего ни взрослеть, ни расти; впрочем, садовник полюбил его таким, как есть, и внук доставлял ему немало веселья своими проказами: выскочит, бывало, утром из ботинка, который дед собирается надеть, и хохочет.

Мелинда стала ходить на танцы в клуб, и в результате танцев вскоре сыграна была вполне сельская, с размахом, с народными традициями, свадьба, и сделалась Мелинда лесничихой. Никаких за ней странностей не числилось, и жила она как обычная молодуха; поговаривали, правда, что по ночам все светлячки и гнилушки стягиваются к лесникову дому, и стоит дом в зеленоватом сиянии даже в безлунные ночи; но по сравнению с тем, что могло произойти с дочкой такого папы и сестрой таких сестричек, это были сущие пустяки.

Что же касается Ладзы-Мелиссы-Джиллы-Бей, самой младшенькой, самой любименькой (из красной смородинки получившейся), то судьба у нее вышла наособицу. Втюрился в нее Лесной царь, существо бессмертное и всемогущее, да так влюбился, что ничего от нее не требовал, не то что замуж, а даже и взаимности, а только чтобы подарки принимала. Хаживал, стало быть, и даривал. Подарил он ей бирюзовое колечко, бессмертие, земляничную полянку, вечную юность, а также возможность выбора участи — какую только пожелает: захочет — станет Лесной царицею, захочет — сельской учительницей, и так далее. И сидит, бывало, Ладза-Мелисса-Джилла-Бей у заиндевевшего окошечка с геранями, играет бусами речного жемчуга, очередным подарочком своего благодетеля, улыбается, держит на ладошке племянничка, да и сочиняет себе будущую жизнь. А садовник думает по-французски с умилением: «Шерше, — думает, — ля фам, се и есть ля ви»».

Как всякому молодому неискушенному начинающему автору, Кайдановскому очень понравился собственный текст. После слов «есть ля ви» он нарисовал Люсин профиль и записал несколько отрывков для следующей сказки под названием «Магазинчик»:

«— Мне бы ветчинки поколбасистей, — сказал разболтайчик.

— Свиной бочок — самый торчок, — ответствовала продавалка.

— Слева-то, чай, сальца избыточек, а справа, знамо дело, ноликов перебор, — заметил покупец.

— А если я нолик отрежу, а сальца убавлю?

— Как вы думаете, что мне лучше выбрать: калоши или книгу?

— Какие, право, странности: калоши или книгу! Я бы, не задумываясь, на вашем месте купил бы вон тот чайник со свистком.

Чуя опытного и бывалого, обратилась нерешительная покупалка в панамке:

— Я уже час думаю, решить не могу, выбить мне три метра клеенки, или четыре кило сыра, или зонтик, или сарафанчик?

— Берите галстук мужу импортный, мячик ребенку, кастрюльку в горошек и туалетный набор; все это не «или-или-или-или», а «и-и-и-и».

— У меня нет ребенка, — пролепетала покупалка, — и мужа нет.

— Извините, гражданка. Тогда берите торшер.

— Может, вы и мне посоветуете? — протиснулся к бывалому юноша в ковбойке, — что мне лучше сделать: жениться или купить велосипед?»

Записав все это, Кайдановский хотел передохнуть, как вдруг рука его, словно сама по себе, словно выводя слова диктанта, начертала ни к чему не относящийся фрагмент:

«...и в полураспаде задохлого петербургского утра, в ореоле мертвенных фонарей засветится мерцающий зеленцой фасад дома напротив, столетней городской фосфоресцирующей гнилушки, и замигает непонятным кодом многоглазие разноцветных окошечек: то лимонная занавеска мелькнет, то красный фонарь, то оранжевый абажур, то вечная зеленая лампа».

В кармане заветный ключ, в суме холщовой через плечо — два фонарика, свеча, спички, бельевой шнур.

— Мансур, дорогой, придется тебе пойти со мной.

— Я-то тебе зачем?

— А вдруг там капканы? перед золотой кладовой?

— Неужели тебе клады мерещатся?

— Мне капканы мерещатся. Подземелье. Ход подземный. Обвал. Лестница полуразрушенная. Я тебя туда не тащу. Ты просто постоишь наверху.

— На шухере, что ли?

— На атасе. Если я буду сильно задерживаться, стало быть, я влип, ты меня спасешь, и мы выберемся до того, как Солнце и Комендант встанут.

— Зимой, — сказал Мансур, — эти два подъема во времени не совпадают.

И вот распахнулись врата барочного шкафа с тремя резными сатирами-привратниками. Мансур, памятуя о шкафах, образующих карнавальную арку между его комнатой и апартаментами Ван И, вгляделся в заднюю стенку и даже прошарил по ней быстренько длинными пальцами с голубоватыми виноградинами ногтей и чуть преувеличенными суставами.

— Нет, — сказал Кайдановский. — Это должно быть на дне.

Они осматривали дно шкафа. Дно как дно. Мансур провел рукой по штапику, обводящему периметр шкафа наподобие плинтуса на линии соединения вертикальных плоскостей с горизонтальной.

— Понял.

Он вытащил из углов соединительные детали, потом четыре профилированные рейки, затем лист днища. Далее откидывалась крышка люка, и открывался трап, кованая или литая металлическая лесенка, уводящая в кромешную тьму. Веяло холодом, сыростью, воздухом подвала.

— Оставляю тебе один фонарик. Засекай время.

— А через сколько минут считать тебя попавшим в капкан?

— Понятия не имею. Может, перед нами подземный ход в Петропавловку или в Мраморный дворец.

— Все ясно, — сказал Мансур.

Кайдановский спускался по темным ступеням, фонарик висел у него на груди, сначала он видел перед собой только торец узкого коридора; спустившись, он осветил и сам коридор: пол, устланный плиткой, оштукатуренные стены, некогда окрашенные в терракотовый цвет, с орнаментом под потолком. Кайдановский пошел, миновал поворот, шел, потеряв счет шагам, неверно оценивая и время, и пространство, не соотнося траекторию коридора с планировкой этажа, на котором остался Мансур. Наконец путь завершился: в конце коридора увидел он металлическую внушительную дверь с круглой ручкой-штурвалом, напоминающую дверцу сейфа. «Все, — подумал Кайдановский, — как ее откроешь без автогена?» Он положил фонарик на пол, шагнул к двери, чтобы посмотреть — что за замок, под каблуком звякнуло, дверь пошла на него, распахнулась: за дверью была темная кубистическая комната, в центре, ему показалось, стояла витрина, как в золотой кладовой, Кайдановский шагнул через порог, и опять звякнуло под ногами; он не успел сообразить, что происходит, дверь закрылась за ним, он остался в кромешной тьме.