Эльза Триоле - Розы в кредит

• Название: Розы в кредит
• Автор: Эльза Триоле
• Издательство: Головна спеціалізована редакція літератури мовами національних меншин України
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-7707-4068-Х

Наше столетие колеблется между прошлым и будущим, между камнем и нейлоном: прошлое не отступает, будущее увлекает – так оно ведется испокон веков. Человечество делает открытия, изобретает, творит, но отстает от собственных достижений. Скачок вперед, сделанный XX веком, так велик, что разрыв между прошлым и будущим в сознании людей ощущается, может быть, сильнее и больнее, чем в былые времена. Борьба между прошлым и будущим, как в большом, так и в малом – душераздирающа, смертельна.

«Розы в кредит» – книга о борьбе тупой мещанской пошлости с новым миром, где человек будет достоин самого себя. Это книга о трудной любви, и автор назвал ее романом. Одни называют ее сказкой, а другие былью. Пусть читатель сам судит – роман ли это, сказка или быль.

---

Теперь плакали уже все трое.

Мадам Донзер выходила замуж за одного парижского парикмахера; она знала его еще когда была девушкой, но тогда им не удалось пожениться, она вышла замуж за отца Сесили, а парикмахер остался холостяком, и вот чем все это кончилось… судьба!… Мадам Донзер продаст свой салон и переедет в Париж.

– А что будет со мной?! – воскликнула Мартина, когда улеглось первое волнение и все трое уселись вокруг горячего пирога. Она вновь расплакалась, осознав, что для нее означает этот отъезд. Кошка, мурлыкавшая у нее на коленях, почувствовала себя неуютно и спрыгнула, потом проскользнула сквозь штору из пластмассовых полос в маленький садик, наполненный до краев, как корзинка, цветами и травами. Там кошка принялась кататься по траве, под простынями, сушившимися на солнце. Мадам Донзер продаст все это… Не будет ни кошки, ни цветов, ни простыней на солнце, ни клетки с кроликами, ни погреба с его прохладой, бутылками, углем… ни светящейся богоматери на ночном столике у кровати, ни шума газа в титане, ни запаха шампуня и лосьонов, ни радио, откуда, музыка течет, как вода из водопроводного крана… Ни прохожих за вывеской «Парикмахерская», буквы на которой изнутри читаются наоборот… а среди этих прохожих, возможно, когда-нибудь окажется и Даниель Донель… Не будет больше ни мамы Донзер, ни Сесили!

– Мартина, перестань плакать! Я поговорю с твоей матерью, и, если она разрешит, я возьму тебя с собой, Все это не делается по мановению волшебной палочки! Мартина, милая, не плачь! Пока еще ничего страшного не произошло! Идемте все вместе распаковывать подарки.

Мама Донзер не любила чрезмерных нежностей, но всегда была заботлива и предусмотрительна: на этот раз она привезла девочкам из Парижа юбки, зная, что это развлечет их, несмотря на все волнения. Мама Донзер предоставила им полную возможность сколько угодно вертеться перед зеркальным шкафом в новых юбках; ей необходимо было прилечь и отдохнуть после парижской сутолоки и всех переживаний. Мартина и Сесиль могут пойти на озеро искупаться – ведь стоит такая жарища! Нет, сегодня им было не до того… Когда Анриетта пришла за ними с целой бандой бездельников – будто мало ей скандала, разразившегося в прошлое воскресенье, – они холодно спровадили ее, и это совсем их успокоило. Они начали говорить об этой бесстыднице Анриетте и о несчастьях, которые ее ожидают… Обе без умолку трещали и сплетничали, вертясь перед зеркалом, меняли прииски, губную помаду. Недостатка в косметике у них ведь не было: представители фирм оставляли сколько угодно образчиков мадам Донзер, с которой они все были в приятельских отношениях. Но что там Анриетта – это уже прошлое… Впереди у них – Париж! Их ждет Париж!…

VII. По образчику мечты

Душистый, свежий, покойный, как мягкое кресло, гигиенический, насквозь пропитанный вежливостью и улыбками, уставленный цветами – таков «Институт красоты», весь розовый и голубой. Флаконы, коробочки, безделушки, кружева, прозрачность, блеск. Женщины, пройдя через руки массажисток, маникюрш, парикмахеров, как бы заново отремонтированные, чувствовали себя прекрасно. Мартина, став маникюршей, вплотную приблизилась к своему идеалу красоты, она жила как бы на глянцевых страницах роскошного журнала мод. «Институт красоты» – драгоценный камень, упавший в самый центр Парижа, от него расходились все расширяющиеся и по мере удаления от центра все менее заметные круги, окончательно исчезающие в предместьях. Весь Париж был лишь футляром для «Института красоты»; его великолепием сверкали площади Согласия и Вандом, улица Мира, но уже на Больших Бульварах его сияние начинало меркнуть, а на Елисейских полях оно вообще становилось едва заметным. В Париже, как до этого в лесу, Мартина в первую очередь замечала только изъяны – облупленные дома, гнойник проституции; ей была ненавистна усталая толпа, наполняющая метро после работы, толкотня в магазинах стандартных цен, а в Сене ей чудились утопленники, ее волны казались плохо «уложенными», уносящими по течению всяческую падаль. Она очень быстро привыкла к городу и чувствовала себя в Париже, как в родном лесу, сразу превратившись в настоящую парижанку: всегда находила то, что искала – новое, блестящее, хорошо отполированное, абсолютно чистое. Она утверждала, что любит все современное и безукоризненное. Особенно Мартина настаивала на безукоризненности, ей нравилось это слово, и она часто его употребляла.

Мартина и сама была безукоризненна. «Институт красоты» одевал своих служащих в небесно-голубое, блузы менялись ежедневно, а весь женский персонал носил белые босоножки на толстых пробковых подошвах. Волосы Мартины легко укладывались в любую прическу, а маникюр она делала себе сама, тщательно полируя свои длинные блестящие ногти. «Институт» был связан с одним из «Домов моды», и Мартина научилась покупать на распродажах, ведь у нее фигура манекенщицы, и все ей приходилось впору, к тому же она так молода и хороша собой, что каждому хотелось помочь ей принарядиться – ей все к лицу, этой Мартине! Когда она шла по улице, никто не сомневался, что перед ним истая парижанка. В том Париже, который она облюбовала, Мартине не хватало лишь одного – Даниеля. Желания Мартины были скромны, она жила в призрачном свете роскоши, и вполне этим удовольствовалась, ее удовлетворила бы и тень надежды увидеть Даниеля, пусть даже издали, как случалось в деревне. Здесь, в Париже, не было никакой надежды на встречу, а это равносильно смерти. Вернуться же в деревню Мартина тоже не могла: перед отъездом, когда Мартина сказала матери, что навсегда уезжает с мадам Донзер в Париж. Мари отправилась в деревню и под окнами парикмахерской буйствовала и ругалась последними словами. Мартине, как несовершеннолетней, пришлось бы покориться и остаться в деревне… Тогда, ночью, после страшной сцены перед окнами салона, Мартина возвратилась в хижину. Мать спала… Мартина растолкала ее и сказала: «Предупреждаю тебя, я приду и повешусь вот здесь – она показала на большой крюк, на котором висела керосиновая лампа, – и оставлю письмо, что это ты довела меня… Потому что никогда, слышишь, никогда я не буду жить в этом дерьме». Мари принялась причитать тоненьким голосом, походившим на плач новорожденного. Мартина ждала. «Уходи, – сказала наконец Мари, – убирайся ты, выродок, но не смей никогда показываться мне на глаза». – «Хорошо, – ответила Мартина, – но и ты не смей посылать за мной. Если я вернусь, то лишь для того, чтобы повеситься вот здесь!» И она еще раз показала на крюк, где была подвешена лампа. После всего этого возвращаться в деревню…

Нет, тут надо что-то придумать, надо действовать. Во всем огромном мире для Мартины существовал лишь один мужчина – Даниель Донель. Она жила в Париже, но Париж – без Даниеля… Ее охватывали приступы острой тоски, отчаяния.

Так было и в тот вечер, когда она шла под темными, холодными, пустынными арками галереи, между улицами Сен-Флорантен и Руайяль. Погода тоже сказывалась. Шел проливной дождь. Мартине было холодно и тоскливо, и она чувствовала себя такой же одинокой, как эта пустынная галерея за железной решеткой. Мартина возвращалась домой с работы. Она промочила ноги, устала, замерзла. Утром мама Донзер тщетно уговаривала ее надеть под чересчур тоненький непромокаемый плащ еще одну вязаную кофточку, и Мартина жалела, что не послушалась ее. Она ждала, чтобы дождь унялся и можно было, перебежав улицу, спуститься в метро, но сколько еще придется ждать? А дождь все лил да лил. Деревянная мостовая площади Согласия блестела, как огромное озеро, в него вниз головой ныряли фонари, за ними тянулись светлые полосы, в которых безостановочным волчком сновали машины. Палата депутатов на противоположном берегу Сены была совсем невидима.

Под арками – тени… Мартина подошла к висевшим на железных прутьях промокшим газетам, возле них на складном стуле сидел продавец, скорчившись, поджав ноги и пытаясь укрыться от дождя. Прохожие под зонтиками, с которых текли ручьи, бросали деньги, брали газету и ныряли в метро. Автобусы были до того набиты, что, казалось, им тяжело двигаться с такой начинкой. Обычно Мартина возвращалась домой автобусом, но сегодня это было невозможно, уж лучше спуститься в метро и в подземном тепле перетерпеть запах мокрой шерсти, тяжкие испарения одежды и людского дыхания. Надо решиться… Мартина шагнула под арку к выходу, как вдруг чей-то взгляд поверх железной решетки приковал ее к месту, неожиданный, как обвал, – прямо напротив нее с непокрытой головой и мокрым от дождя лицом стоял Даниель Донель, он держал в руках газету и в упор смотрел на Мартину.

– Мартина, – сказал он голосом, раздававшимся не из-за железной решетки, а откуда-то издалека, издалека, с противоположной стороны разверзшейся под ногами Мартины бездны, – идемте выпьем грогу, все-таки станет теплее.

Мартина пошла по галерее под темными арками, а Даниель шел рядом по тротуару, то исчезая за каменными столбами, то вновь появляясь в пролетах за решетками. Каждый раз при его исчезновении сердце у Мартины падало. На углу улицы Сен-Флорантен они столкнулись лицом к лицу. Даниель взял Мартину за локоть, чтобы перевести ее через улицу, и они зашли в первый попавшийся бар.