Теннесси Уильямс - Римская весна миссис Стоун

• Название: Римская весна миссис Стоун
• Автор: Теннесси Уильямс
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1978

---

– Вообще-то ни к какой. По рождению – к методистской. А что?

– Вот как, – сказала графиня. – Тогда он, пожалуй, наплетет вам целую историю про своего приятеля и некоего зловредного католического священника, который орудует на черном рынке.

– Что это за история? И зачем ему это все плести?

– Он непременно станет вам рассказывать, как зловредный священник гнусно обманул его друга, выудив у того десять миллионов лир для какой-то махинации на черном рынке, и уж постарается так все расписать, чтобы вы непременно растрогались и выложили ему эти деньги – для спасения его друга.

– Ну, вряд ли я растрогаюсь до такой степени, – возразила миссис Стоун. – То есть растрогать меня можно, но не на десять же миллионов лир! Видите ли, американцы вовсе не так сентиментальны, как их фильмы.

– И очень жаль! – искренне сказала графиня.

* * *

Несколько часов спустя, уже под вечер, миссис Стоун и Паоло сидели у нее на террасе; Паоло вдруг принял удрученный вид – как он объяснил, из-за головной боли. Миссис Стоун положила ему ладонь на лоб, и он тяжко вздохнул. Потом закинул ногу на бортик парусиновой скамьи-качелей.

– Может быть, выпьете негрони? – предложила она.

– Нет, не хочу я напиваться. А то еще расплачусь.

– Из-за чего, Паоло?

– С моим другом стряслась ужасная беда.

– А-а?..

– Он спекулировал на черном рынке. Я вам расскажу, как было дело. Приходит к нему этот священник, из очень высоких кругов Ватикана, и говорит ему, ну, этот священник, что знает один концерн, и у этого концерна пропасть всяких английских и американских товаров, остались от военных поставок после оккупации, и их можно с большой прибылью продать на черном рынке. И тогда он дает священнику десять миллионов лир, чтобы тот закупил побольше этих товаров, а священник взял да и прикарманил денежки, и мой друг остался ни с чем, а потом выясняется: тот священник нюхает кокаин и все десять миллионов промотал – на кокаин и на женщину. Тогда Фабио – это мой друг – пошел к кому-то там, в еще более высоких кругах Ватикана, и говорит: «Сейчас же верните мне десять миллионов, что я дал тому проходимцу-священнику, а не то пойду к коммунистам, разоблачу все это дело, поднимется жуткий скандал, и весной на выборах христианским демократам будет крышка. В Ватикане перепугались до смерти, говорят ему: „Не ходи к коммунистам, не ходи, не ходи!“ На коленях его умоляют, а мой друг очень религиозный, вот он и обещал им, что не пойдет, а они говорят: „Покажи расписку, которую тебе дал тот священник“. Он дает им расписку. Один из этих самых главных исчез куда-то с распиской, а другие остались с Фабио, пьют вино, молятся. Напоили его вдрызг, а он говорит: „Где расписка, где деньги?“ А они говорят: „Нет у тебя никакой расписки“. „Где расписка, отдайте ее мне!“ – говорит Фабио. А они: „Что-что тебе отдать? Мы никакой расписки в глаза не видели“.

Все это Паоло выпалил единым духом; он то закидывал ногу на бортик скамьи-качелей, то скидывал, вертелся, как заведенный, тяжко вздыхал и наконец в самом деле расплакался.

Миссис Стоун не слушала его. Она чувствовала только глубокую усталость и полное безразличие, словно слышала эту историю уже раз сто. Но цифра – десять миллионов лир – дошла до ее сознания, и к тому времени, как повествование было окончено, она успела прикинуть, сколько же это примерно будет в долларах.

– Паоло, – спросила она едва слышно, – а когда именно вашему другу нужны эти деньги?

– Как можно скорее, а то он откроет газ!

– Я уверена, он не сделает подобной глупости.

– Но он просто в отчаянии. Он вообще такой – пишет стихи. А тут еще его вера в церковь подорвана.

Паоло встал, надел пиджак.

– Десять миллионов лир – очень большие деньги, – сказала миссис Стоун.

– Что значат деньги, если речь идет о дружбе?

– Но когда речь заходит о такой большой сумме, обычно за этим стоит нечто поважней дружбы, я так понимаю, – сказала миссис Стоун.

– Что может быть важнее дружбы! – воскликнул Паоло. – Дружба прекрасней всего на свете!

– Это кто вам такое сказал? Неужели миссис Кугэн?

– Миссис Кугэн?

– Да, Паоло, да, но я-то не оставляю своих изумрудов и бриллиантов в мыльнице, – мягко проговорила миссис Стоун.

– Не понимаю, о чем вы.

– У меня изумрудов и бриллиантов нет, так, каких-нибудь два-три бриллиантика, но будь у меня изумруды и бриллианты, я б ни за что не оставила их на ночь в мыльнице. И потом. Паоло, caro, вот еще что: когда настанет такое время, что я уже ни для кого не буду желанной сама по себе, я, видимо, предпочту, чтобы меня не желали вовсе.

И она ушла с террасы в комнаты. Еще не зажглись фонари и воздух был восхитительно чистого синего цвета, как в ночных эпизодах старых немых фильмов, цвета воды, куда добавили самую чуточку чернил.

Если Паоло решил ее бросить, вот-вот хлопнет дверца лифта и раздастся мерное жужжание тросов, уносящих его вниз. Боязливо ждала она этих прощальных звуков, но их не было – лишь доносился с улицы едва слышный посвист ласточек, пролетающих мимо ее окон. У миссис Стоун отлегло от сердца, и она честно призналась самой себе, почему. Ведь ей не хочется, чтобы он ушел. А когда стало ясно, что он остается, впервые в жизни в ней вспыхнуло ничем не замутненное желание. Неподвластное ни рассудку, ни воле. Ибо это же безрассудно, да и вовсе ей ни к чему – желать мальчишку, который только что сам сорвал с себя привычную маску галантности, отбросил всякую видимость благоприличия, показал, что он и на самом деле такой, как о нем только сегодня говорила графиня, желая предостеречь ее от опасности. «Паоло – он, как бы это выразиться, немножко…» – какое она употребила слово? Ах, да – marchetta! Значит, чуть повыше достоинством, чем шлюха, но все-таки продажная тварь, а выше шлюхи он, пожалуй, единственно в том смысле, что намного дороже, предмет роскоши, только более изысканной, – то, что французы именуют «poule de luxe»[15]…

Тут миссис Стоун рассмеялась жестким смехом – такой звук мог бы издать ястреб, изготовясь к броску. Ясно ведь, что сейчас произошло на террасе. Мальчик выложил счет и потребовал предварительной оплаты услуг, которые готов оказать ей, она же счета не оплатила, нет, но и не выгнала торгаша, а столь же хитроумно, как он, дала понять, – дала, не так ли? – что соглашение возможно, но лишь на приемлемых условиях: если цена будет без запроса. «Когда речь идет о такой большой сумме, обычно за этим стоит нечто поважней дружбы». И разве она не прикинула мысленно, сколько же это будет в долларах, и разве сейчас, вот в эту минуту, не ждет, чтобы он назвал цену без запроса? С тремя предшественниками Паоло ей удалось сохранить достоинство – она оплатила вперед их благосклонность, но не потребовала ее доказательств. И все-таки графиня раскусила ее: недаром после каждого отказа старуха выкладывала на прилавок новый, более заманчивый товар, покуда дело не дошло до Паоло и не закончилось им. И вот тут миссис Стоун почему-то позволила себе впасть в заблуждение, довольно, впрочем, невинное: вообразила, что коль скоро ей предложен новый товар, то он и качеством лучше прежних, а значит, здесь возможен союз достойный и честный. Ну что ж, теперь с этой нелепой иллюзией покончено: то, что казалось ей отвратительной нелепостью, как раз и есть истина. Да, она совсем одинока. Но достоинство только и можно сохранить, оставаясь одинокой. Вот она и одинока сейчас в своей спальне над высокой Испанской лестницей. С тех самых пор, как она поселилась здесь, на нее смотрят лишь ее собственные глаза – из зеркала, а постель у нее широкая и белая, словно заснеженный пейзаж, на который легла с наступлением сумерек синеватая тень. «Letto» по-итальянски «постель, ложе», и спит она на этом «letto matrimoniale»[16] одна, простыни смяты ею одною.

И все-таки миссис Стоун не могла скрыть от себя того, что чувствовала впервые в жизни – и это сейчас, под лунным знаком климакса. Она думала, что отныне избавлена от подобного рода ощущений, а на поверку выходит, что, наоборот, целиком оказалась в их власти. Неудержимое желание завладело ею, и хоть оно самой ей казалось отталкивающим, острое ощущение бытия вдруг пронзило ее: она жива, жива! Если бы лифт унес Паоло вниз, ее вновь подхватило бы течение, горестный поток времени; заливая все вокруг, он смывает и бесславно уносит прочь бессчетное множество жертв, на какой-то миг они сталкиваются, а потом вновь расходятся в безостановочном хаотическом движении, смысла в котором не больше, чем в чередовании образов, сменяющих друг друга во сне. А вот теперь она словно остановилась, ее не тащит течением, не кружит в пустоте. И владеющее ею чувство разительно отличается от того, что ей довелось раза два пережить в прошлом. В том прошлом, когда тело ее еще было водоемом, в берега которого, повинуясь четкому ритму, бил красный прибой – залог продолжения рода человеческого. Теперь прибой прекратился, поверхность водоема стала недвижной, и желание упокоилось на ней, словно лунный лик на глади вод. И вдруг миссис Стоун поняла, что удивляться этой разнице ощущений нечего. Ведь красный прибой нес в себе опасность, ибо его назначение шло вразрез с поставленной ею целью: удержать достигнутые в жизни высоты. А к желанию, которое она испытывала теперь, уже не примешивалось, как прежде, чувство опасности. Теперь-то уже никаких осложнений ждать не приходится – остается только желание и возможность удовлетворить его. И, осознав это, она впервые поняла, что и в самом деле вышла замуж, чтоб избежать супружеских отношений, а ведь именно это, по словам Мег Бишоп, о ней говорили.