Кэтрин О`Нил - Искусство обольщения

• Название: Искусство обольщения
• Автор: Кэтрин О`Нил
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-048429-4, 978-5-9713-6923-3, 978-5-9762-5440-4

Молоденькая американка Мэйсон Колдуэлл уже отчаялась добиться успеха на поприще живописи. Но неожиданные слухи о ее трагической гибели всколыхнули весь Париж – и теперь картины «погибшей» художницы пользуются бешеной популярностью.

Девушка не отказывает себе в удовольствии продолжить игру и решает сыграть роль собственной сестры и наследницы.

Однако в жизнь Мэйсон властно вторгается загадочный покровитель Ричард Гаррет, и теперь непонятно, чем закончится ее невинный обман…

---

Несколько раз Даргело подходил к двери расстроенный, вне себя от горя, но Ричард спускался с ним вниз и разговаривал внизу. Он не хотел, чтобы новости из внешнего мира мешали выздоровлению Мэйсон. Всякий раз, когда она задавала вопросы про Лизетту, Ричард уходил от ответа.

– Потом у нас еще будет много времени обо всем поговорить.

Наконец Мэйсон смогла встать с кровати и осторожно прошлась по комнате. Когда этот рубикон был перейден, она решила, что пришло время рассказать Ричарду о том, чему научило ее пограничное состояние. Что узнала она о себе, когда находилась между двумя мирами.

– Мне нужно поговорить с тобой, – сказала Мэйсон.

Ричард посмотрел на нее, словно оценивая, насколько она окрепла.

– Ты уверена, что набралась достаточно сил?

– Мне надо выговориться. Тогда я буду чувствовать себя намного лучше.

– Хорошо.

– Видишь ли, не тебя одного преследует проклятие. У меня тоже есть скелет в шкафу. Я думаю, что, наконец, готова тебе рассказать о нем. Уезжая из дома, я думала, что навеки прощаюсь с этой тайной. Я думала, что сожгла все мосты. Никто об этом не знает. Никто – даже Лизетта. Так бывает, теперь я это знаю: думаешь, что можешь забыть, свести счеты с прошлым. Делаешь для этого все. Но человек только считает себя всесильным, на самом деле он слаб. И прошлое настигает его, преследует. Оно будет возвращаться до тех пор, пока ты не найдешь в себе силы повернуться к нему лицом и взглянуть в глаза кошмару. Иными словами, я хочу рассказать тебе о том, что сделало меня художницей.

Ричард взял стул, поставил его перед кроватью и уселся на него.

– Я готов выслушать твою историю.

Мэйсон нервно сглотнула.

– Говорят, что в жизни каждого художника есть какая-то рана, душевный надлом. Эта рана, эта сосущая пустота и рождает ненасытную жажду творить, ибо этот зияющий свищ может излечить, пусть на время, лишь акт творчества. Если ты спросишь у художника, что это за рана, когда она появилась, то, скорее всего, он не ответит тебе на вопрос. Тот надлом, как правило, происходит с человеком в детстве, когда душа его еще нежна и восприимчива и не успела обрасти панцирем. Этот надлом может быть вызван чем угодно – случайный эпизод, который ребенок вскоре забывает, но шрам остается. Бывает и так, что человек точно знает, что с ним случилось и когда, потому что произошедшее слишком серьезно и глобально, чтобы быть забытым. Раньше мне не хотелось думать об этом, искать переломный момент, потому что поиски и воспоминания были сопряжены с болью. Но когда я лежала тут, и меня мотало между тем миром и этим, я увидела все воочию и поняла, что это за семя, из которого выросла вся моя жизнь.

Мэйсон взглянула на Ричарда и увидела, что он слушает ее с напряженным вниманием.

– Твоя мать?

– Это случилось, когда мне было лет тринадцать. Отец уехал по делам. Когда я вернулась домой из школы, то увидела большую дорожную сумку. Уже собранную. Мама была в мрачном настроении, в котором часто пребывала после того, как отец на нее накричит. А он постоянно пенял ей на то, что она все время посвящает живописи, вместо того чтобы заниматься мной, им и домом. И вот мама сообщила мне, что мы отправляемся в поездку. Когда я спросила маму, куда мы едем, она сказала, что хотела бы показать мне нечто важное. Нечто такое, что мой отец мне никогда не покажет, но что я обязательно должна увидеть своими глазами. И вот мы сели на поезд и отправились в Пенсильванию. Туда, где за год до моего рождения произошло сражение, получившее название Геттисбергское сражение. Ты знаешь, о чем я говорю?

– О битве времен Гражданской войны. Переломный момент.

– Все было так странно. Насколько я знаю, моя мать тоже никогда раньше там не бывала. Но она успела изучить все аспекты кампании и знала каждый дюйм поля битвы. Она устроила мне экскурсию по этому полю, так живо описывая то, что там происходило, что я воочию видела летящие ядра, чувствовала запах горелой плоти, слышала крики умирающих воинов.

Глаза Ричарда зажглись узнаванием.

– Твой автопортрет. На заднем плане Геттисберг.[6]

– Да. Я не понимала, зачем мама все это мне показывает. Но потом она опустилась на колени, взяла в ладонь горсть земли… и сказала: наш дом, каждый кусочек хлеба, что мы едим, все, что носим, – все это плоды того побоища. Это мы сделали. Мы нажились на крови погибших солдат. И во всем мире не сыщется в достатке воды, чтобы смыть эту грязь с наших душ.

Глава 27

Мэйсон замолчала, морщась от боли. Ричард протянул руку и сжал в ладонях ее ладонь.

– Как можно такое сказать ребенку!

– Но все, что сказала мама, – правда.

– Как это может быть правдой?

– Во-первых, я должна признаться тебе, что родилась я не в Бостоне. Я это все придумала. Моя семья родом из Гринфилда, что на другом конце штата.

– Поэтому в Бостоне не нашлось никаких записей о Мэйсон Колдуэлл.

– Когда я приехала во Францию, я хотела похоронить прошлое, поэтому придумала для себя новую биографию. Гринфилд – мой дом. Когда в 1860 году мои родители поженились, отец владел небольшим плавильным цехом. Он учился на оружейника, и у него был настоящий талант механика. Он также, как оказалось, обладал недюжинным талантом коммерсанта. Как бы там ни было, когда на следующий год после свадьбы моих родителей началась война, отец, как и многие владельцы мелких мануфактур в Новой Англии, переоборудовал свой цех под нужды войны. Но он сделал это с большим воображением и мастерством, чем его конкуренты, и к 1862 году литейный цех Амоса Колдуэлла была самым крупным предприятием по производству оружия в штате Массачусетс. К следующему году он уже был главным крупным производителем оружия во всей Новой Англии. Почти все оружие, которое использовалось в Геттис-Овергском сражении, битве при Чикамоге и Вайлдернесе, было сделано нами.

– Кто-то должен был производить оружие, – заметил Ричард.

– Не пойми меня неправильно. Вначале мы гордились этим, даже хвастались. В честь моего отца устраивались приемы. Сам президент Линкольн наградил его медалью и похвальной грамотой. Наши соседи хотели выдвинуть его в конгресс. И такое отношение продолжалось в течение нескольких лет после войны. Но потом, постепенно, это отношение начало меняться. Из зависти к состоянию моего отца многие добрые люди в Гринфилде начали шептаться о том, что богатство свое он нажил на крови молодых американцев. Когда мне было десять лет, бостонская газета напечатала длинную статью, в которой перечислялись все сражения, послужившие росту состояния Колдуэллов, с указанием числа погибших в каждой из этих битв. Вскоре после этого обезумевшая женщина, потерявшая в битве при Шило троих сыновей, остановила моего отца на улице и публично назвала его убийцей.

Ричард сжал руку Мэйсон.

– Это несправедливо.

– Справедливо или нет, подобные случаи стали повторяться с пугающей регулярностью. И мать, и отец принимали все это близко к сердцу. Отец старался делать вид, что его это не трогает, но о том, что происходило у него внутри, можно было лишь догадываться. Он становился все более желчным, злым и пристрастился к алкоголю. Мама, будучи очень чувствительной и артистичной натурой, была близка к саморазрушению. Все так называемые подруги ее бросили. Она стыдилась нашей состоятельности, того, что имели мы и не имели другие, того, что скрывали мы от мира за высоким забором нашей усадьбы. Мать стала фаталисткой. Часто она повторяла одни и те же слова: «Твой отец хотел стать самым крупным промышленником в Новой Англии, и он преуспел. Будь осторожна со своими желаниями, Мэйсон». Следующие десять лет нашей жизни были особенно трудными. Мама, наконец, раскрыла мне глаза. Я узнала о той печати позора, что лежала на нашей семье, когда мне исполнилось тринадцать. Когда она отвезла меня в Геттисберг. Она хотела, чтобы я поняла, в тени какой тучи я родилась, и осознала, что своей жизнью я должна каким-то образом смыть это позорное клеймо, это семейное проклятие. Мама научила меня рисовать и работать маслом, и я с самого начала влюбилась в живопись. Мне нравились покой и умиротворение, нравилось, когда мы обе тихо писали вместе. То был способ уйти от мира, который мне теперь казался уродливым и страшным. Мама возила меня с собой на художественные выставки в Бостон и Нью-Йорк, чтобы показать, что делают другие художники. Это было чудесное время. Но всякий раз, когда мы возвращались, нам приходилось расплачиваться. Отец обвинял мать в том, что она пытается сделать из меня такую же чокнутую, как она сама. Он говорил мне, что живопись сделает меня жалкой, такой же, как мать. Между тем отец пил все больше.

Он тоже пытался вырваться из враждебного окружения, но по-своему…

– Что в конечном итоге стало с твоими родителями? – спросил Ричард.

– Мать умерла, когда мне исполнилось восемнадцать. Я винила в том отца. Я наговорила ему такого, что и представить страшно. Я сказала ему, что он убил ее, как в свое время убил тех мальчишек в Геттисберге. Я действительно это сказала.