Рита Мональди - Imprimatur

• Название: Imprimatur
• Автор: Рита Мональди
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель, Харвест
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-039929-4, 5-9713-3638-X, 5-9762-1194-1, 978-985-13-9040-9

Убийство престарелого французского путешественника – лишь первое из цепи загадочных преступлений, происходящих на тихом постоялом дворе в Риме.

За расследование берутся знаменитый дипломат и разведчик Людовика XIV аббат Мелани и его «доктор Ватсон» (или, точнее, «аббат Адсон») – поваренок постоялого двора.

Погоня за таинственным убийцей ведет их все дальше – то в мрачный подземный мир римских катакомб, то в алхимические лаборатории, то в лабиринты Ватикана, где готовится покушение на жизнь папы Иннокентия XI…

Однако загадка все еще остается загадкой, а преступник все еще идет на шаг впереди охотников!

---

Я поспешил заверить его в надежности средства, коим мы были обязаны досточтимому Антонио Фиорентино, открывшему его в эпоху Флорентийской республики для защиты от чумы. Состояло оно из левантийского териака, сваренного с лимонным соком, колючником, большой сливой, сокольницей, шафраном, белой печатной глиной и сандараком. Перечисляя ингредиенты лечебного состава, я потихоньку приступил к растираниям, Робледа постепенно успокоился и, казалось, перестал замечать дурной запах. Еще у Клоридии я обратил внимание, что сильные целебные испарения и то, как я применяю remedia Кристофано, успокаивающе воздействуют на пациентов и развязывают им язык.

– Словом, эти янсенисты почитай что еретики?

– Еще какие, – с довольным видом поддакнул Робледа. – К тому же Янсений выпустил книгу, чьи положения папа Иннокентий X осудил несколько лет тому назад[85].

– Но с чего вы взяли, что господин Дульчибени принадлежит к сторонникам янсенизма?

Оказалось, что задень до карантина отец Робледа видел, как Дульчибени возвращался в «Оруженосец» с книгами под мышкой, приобретенными скорее всего на ближайшей к нам площади Навона, где полно книжных лавок. И Робледа углядел название одной из них, относившейся к запрещенным и написанным как раз в духе этой еретической доктрины. Что означало одно – Дульчибени принадлежит к янсенистам.

– Как все же странно, что в Риме можно без труда купить подобное сочинение, – заметил я, – ведь, полагаю, папа запретил янсенизм.

На лице отца Робледы появилось какое-то новое выражение, которого до тех пор наблюдать мне не приходилось.

– В противоположность тому, что ты полагаешь, папа Одескальки проявил благосклонность в отношении этого направления мысли, так что и Наихристианнейший из королей, с большим подозрением относящийся к янсенистам, осуждает, и притом давно, папу за его симпатии к последователям этого учения.

– Как это возможно, чтобы наш Святой отец питал симпатию к еретикам? – искренне удивился я.

Отец Робледа лежал на спине, вытянувшись на постели и положив руки под голову. При этих моих словах он искоса метнул в меня засверкавшими вдруг глазками.

– Возможно, тебе известно, что Людовик XIV и папа Иннокентий XI давно уже в ссоре.

– Не желаете ли вы сказать, что понтифик поддерживает янсенистов с одной-единственной целью – досадить королю Франции?

– Не забывай, – с каким-то приторным видом отвечал он, – понтифик – это еще и государь, временно стоящий у власти, которая ему вверена с тем, чтобы он защищал ее и укреплял всеми возможными средствами.

– Но все так хвалят папу Одескальки, – запротестовал я. – Он устранил непотизм, избавился от долгов, сделал все, чтобы способствовать защите от турок…

– Все, что ты говоришь, верно. Он и вправду поостерегся передавать кое-какие должности в ведение своего племянника Ливио Одескальки, которого не возвел даже в кардиналы. Но лишь потому, что оставил все это в своем распоряжении.

Ответ Робледы показался мне хитрым, если впрямую и не шел в разрез с моими утверждениями.

– Как и все, кто поднаторел в торговле, он хорошо знает цену денег. Надо признать, он сумел поставить на ноги предприятие, завещанное ему дядей из Генуи, вложив в него что-то около… пятиста тысяч экю. Не считая разрозненных частей других наследств, которые он озаботился отсудить у своих родственников, – пробормотал он себе под нос.

Не успел я справиться с изумлением и еще раз получить подтверждение, что понтифик – обладатель огромного состояния, а и не одного, как Робледа заговорил об иных качествах папы. – Наш добрый понтифик вовсе не львиное сердце. Поговаривают – но это лишь наветы, тут нужно быть осторожным, – что он трусливо отбыл из Комо в юности, чтобы не быть судьей в споре друзей. – Помолчав, он продолжил: – Но он обладает треклятым даром постоянства и настойчивости! Что ни день, то письмо – брату или кому-то другому из родни с вопросом: как обстоит дело с достоянием семьи? Похоже, он двух дней не пропустит без того, чтоб не проверять, наставлять, поучать… Семья процветает, а рывок в накоплении богатств произошел после чумы 1630 года. На его родине в Комо поговаривают, что Одескальки воспользовались большой смертностью и с помощью не слишком строгих нотариусов присвоили себе добро вымерших семейств. Но это клевета. – Отец Робледа перекрестился. – Как бы то ни было, они уже и счет потеряли своему достоянию: земельные участки, строения, сдаваемые религиозным орденам, покупные должности, сдача подряда с торгов за право взимать подати, а еще векселя, займы различным важным персонам, в том числе кардиналам, – с деланным безразличием, изучая трещину на потолке, рассказывал иезуит.

– Неужто семейство понтифика станет обогащаться за счет представления векселей? – прямо-таки обомлел я. – Но ведь папа Иннокентий запретил евреям быть ростовщиками!

– Вот-вот, – загадочно подтвердил иезуит.

После чего стал бесцеремонно выпроваживать меня под предлогом вечерней молитвы и сделал вид, что встает.

– Я еще не закончил, – запротестовал я. – А пластырь на сердце?

Он вновь с задумчивым видом покорно вытянулся на постели.

Поглядывая в записи Кристофано, я вооружился куском кристаллического мышьяка, который обернул шелковым лоскутком. Это и был пластырь, который следовало наложить на левый сосок. Теперь оставалось дождаться, когда он высохнет, и дважды смочить его уксусом.

– Но прошу тебя, не слушай, что болтают о папе недоброжелатели. Эти слухи повелись со времен дамы Олимпии.

– А что болтают?

– Да так, ничего, всякие бредни. Которые будут посильнее, чем яд, от которого загнулся наш бедный Муре.

Он прикусил язык, напустив на себя загадочный и, как мне показалось, подозрительный вид.

Я забеспокоился. С чего бы это он заговорил о яде? Случайность? Или за этим что-то скрывалось? Имело ли это отношение к подземным ходам? Я обозвал себя глупцом, но это слово – «яд» так и вонзилось, словно гвоздь, в мои мозги.

– Прошу прощения, святой отец, но что вы имели в виду?

– Для тебя же лучше пребывать в неведении, – рассеянно отвечал он.

– Кто эта дама, Олимпия?

– Только не говори, что слыхом не слыхивал о папессе, – прошептал он, удивленно вскинув на меня свои поросячьи глазки.

– Какая еще папесса?

Повернувшись на бок и опершись на локоть, отец Робледа принялся едва слышно рассказывать, всем своим видом давая понять, что делает мне огромное одолжение, о том, что папа Одескальки был возведен в сан кардинала папой Иннокентием X Памфили сорок лет тому назад. Последний правил среди роскоши и великолепия, сведя на нет впечатление о неприятных событиях, случившихся во время правления предыдущего понтифика Урбана VIII Барберини. Однако было замечено, – тут голос иезуита стал на октаву выше, – что папа Иннокентий X из рода Памфили и жена его брата Олимпия Майдалкини питают друг к другу симпатию. Поговаривали – о, это не более чем низкие наговоры! – что узы, связывающие их, были как-то уж очень, очень тесны, даже для родственников, какими они являлись друг по отношению к другу, – выдавил он из себя, прямо глядя мне в глаза. – Папа Памфили был столь снисходителен к своей свояченице, что она хаживала в его покои во всякий час дня и ночи, вмешивалась в его дела и даже в дела государственной важности: назначала аудиенции, распоряжалась привилегиями, от имени папы принимала решения. При этом она не пользовалась своей внешностью, поскольку была на редкость отталкивающей, зато обладала невероятной, почти мужской силой духа и характера. Зная, какова ее роль при папе, послы иностранных держав заваливали ее подарками. Понтифик же был слабым, неспособным настоять на своем человеком меланхолического склада. В Риме только и разговору было о них, один анонимный посланник даже высмеял папу, прислав ему медаль, на которой его родственница предстала облаченной во все атрибуты папской власти включая тиару, а сам Иннокентий X фигурировал на оборотной стороне в женском платье и за рукоделием.

Кардиналы восстали и добились удаления Олимпии, но некоторое время спустя ей удалось вновь оказаться на коне, и тут уж она вцепилась в папу до самой его кончины, когда повела себя весьма своеобразно: два дня скрывала от всех факт его смерти, чтобы иметь возможность прибрать к рукам все самое ценное, что имелось в папских покоях. Тело было брошено на произвол судьбы, им занимались только крысы. Во время похорон кардиналы явили полное равнодушие, простой же люд смеялся и издевался над усопшим.

Так вот, Олимпия любила играть в карты, и якобы однажды вечером в приятной компании дам и господ оказался один молодой священник, который принял ее вызов и сел с ней за карточный стол после того, как остальные проигрались. Наблюдать за столь необычным поединком собралась толпа любопытных. Более часа длилось их сражение, на кон были поставлены большие деньги, в конце вечера Олимпия оказалась обладательницей кругленькой суммы, точно никто не скажет, какой именно, но по всеобщему свидетельству, огромной. И что интересно, юный незнакомец, по слухам незаурядный игрок, будто бы по рассеянности держал карты так, чтобы их видел слуга Олимпии, и проигрывая, сохранял хорошую мину при плохой игре (галантность прежде всего), с полнейшим безразличием отнесясь к колоссальному проигрышу. А некоторое время спустя папа Памфили возвел этого священника в сан кардинала. Звали его Бенедетто Одескальки, и было ему в то время тридцать четыре года.