Александр Крон - Дом и корабль

• Название: Дом и корабль
• Автор: Александр Крон
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Публицистика
• Год: 1980
• ISBN: 4-7020-1020-0

Действие романа «Дом и корабль» развертывается в осажденном Ленинграде в блокадную зиму 1941 - 1942 годов.

---

Каюров не удержался и присвистнул.

- Откуда?

- С Ханко. Говорит, при эвакуации можно было брать, сколько влезет. Я думаю - не врет. Ты соображаешь, что такое в осажденном городе шестнадцать банок мясных консервов?

- Жизнь человека, - буркнул механик.

- Жизнь в жестянках.

- Шутки в сторону, вам известно, сколько стоит нынче банка консервов?

- А разве ее можно купить?

- Святая наивность! В нашем доме живет один художник. Недавно он отдал за банку рыбных консервов и килограмм хлеба хорьковую шубу.

- Я бы таких сволочей - не художника, конечно…

- Мысль ясна: к стенке? Слушай, старпом, а что, этот художник - действительно тот самый?..

- Так точно. Будете жить как в музее. Доктору особенно полезно - он ведь никогда не был ни в Русском, ни в Эрмитаже.

- А из театров - только в анатомическом.

- Бросьте травить…

- Постойте-ка, - сказал Горбунов. - Где эти консервы?

- У меня, под замком.

- Прежде чем брать, не худо бы спроситься, герр доктор.

- Принято только на хранение. Прикажете вернуть - верну.

- Хитер лекарь, - сказал Каюров.

- Н-да, - проворчал командир, - эти шестнадцать банок по существу решают проблему торжественного ужина.

- Какого ужина? - не понял Митя.

- Надеюсь, вы помните, что в воскресенье корабельная годовщина?

- Да, конечно.

- Не забыли?

- Честное слово, не забыл. Упустил из виду.

- Различие, конечно, тонкое, - сказал Горбунов, вставая.

После чая Туровцев поднялся в «первую» и нашел кубрики в образцовом порядке. Соловцова уже не было.

- Разрешите обратиться, товарищ лейтенант, - сказал дневальный, когда осмотр кончился. Они стояли на кухне.

- Да-да, - рассеянно отозвался Митя. Он думал о Границе: отправить его на гауптвахту сегодня же или подождать до понедельника - жалко лишать парня праздничных харчей.

- Товарищ лейтенант, как насчет Соловцова?

- Насчет Соловцова? - повторил Митя, не очень понимая. - А что - насчет Соловцова?

- Возьмут его на лодку, товарищ лейтенант?

Митя внимательно посмотрел на дневального. Это был гидроакустик Олешкевич, невзрачный востроносый паренек, большой приятель Границы.

- Не знаю, - сказал Туровцев. - Посмотрим. А вам нравится Соловцов?

- Ох, отчаянный, - с восторгом выпалил Олешкович.

- Если появится, доложите немедленно.

Спускаясь по лестнице, Туровцев пришел к окончательному решению: Границу до понедельника не трогать. Будь что будет. Если командир спросит - совру, что звонил в комендатуру и мне отказали. А вообще-то с враньем пора кончать. На базе вранья никакую новую жизнь начать невозможно.

- Н-да, - бормотал он. - Так что же делать, братцы? Братцы ленинградцы, куда же мне деваться?..

«Чтоб начать новую жизнь, нужно прежде всего расстаться с Тамарой. Это не всякому объяснишь, и вряд ли Тамара что-нибудь поймет. У Горбунова погибла жена, у механика вся семья. Вывод: лейтенант Туровцев должен бросить любовницу. Нелогично и глуповато, однако совершенно необходимо. Нельзя жить общей жизнью с этими людьми и не приносить жертв. Как ни коротки наши встречи, Тамара занимает слишком много места. Достаточно ей надуться, и я ухожу с занозой в мозгу и уже не могу думать о деле. А сколько времени уходит на подготовку свиданий, каждый раз нужна новая версия, все должно быть продумано на десять ходов вперед. Расстаться - это значит прекратить утомительную и унизительную ложь, отравляющую мои отношения с командиром. Как знать, может быть, именно она и мешает нам стать друзьями. Ложь до сих пор не разоблачена, но от этого не легче, она висит в воздухе, командир ее подозревает. Впрочем, и это не важно - подозревает или нет, - важно, что мне так кажется, боязнь разоблачения лишает меня достоинства, а мне не к лицу никакая боязнь.

Раз решено - незачем откладывать. Сейчас это невозможно. Значит, вечером».

Под аркой Митя увидел Горбунова. Командир стоял у кипятильника, с каким-то батальонным комиссаром. Узнав Ивлева, Митя подошел и поздоровался.

- Здоров, штурман. Как она - жизнь?

- Как видите, товарищ батальонный комиссар. Живем.

- Говорят, богато живете.

- Желаете взглянуть?

- Обязательно. Только сперва покурим. - Он протянул Мите портсигар и дал прикурить. - Обстановку знаете?

Коротко и очень ясно, только однажды заглянув в блокнот, чтоб проверить цифру, Ивлев рассказал обстановку: освобожден Тихвин, вражеские войска под Ленинградом отброшены на исходные позиции. Затем бросил окурок в огонь.

- Пошли?

- Скажи мне, Николай Николаевич, - спросил Горбунов, не трогаясь с места. - Воевать мы будем?

- Подводный флот?

Горбунов кивнул.

- Обязательно, - сказал Ивлев. - Я, например, собираюсь идти.

- С кем?

- С первым, кто пойдет.

- А! Тогда, значит, со мной.

Они поглядели друг на друга.

- Возьмешь?

- Как я могу не взять?

- Свои права я и без тебя знаю. Я по существу спрашиваю. На малых лодках каждый лишний человек - обуза.

- Это когда он лишний.

- Спасибо.

- Не за что. Только уж будьте любезны - справочку…

- Какую тебе еще справочку?..

- Медицинскую.

Поднялись в «первую». Открывший дверь Олешкевич поначалу немножко растерялся, но, впустив пришедших в кухню, отступил назад, гаркнул «смирно» и с шиком отрапортовал. Ивлев пожал руку дневальному, а Горбунову подмигнул: служба!

- А как же, - сказал Горбунов с высокомерным видом. - Чай, мы флотские…

Осмотром кубриков военком остался доволен. Похвалил за ленуголок. Горбунов жестом переадресовал похвалу помощнику. Митя вспыхнул.

- Я тут ни при чем, товарищ батальонный комиссар, это комсомольцы сами…

Ивлев посмотрел на него и засмеялся.

- Ты, лейтенант, я вижу, еще не проник в суть руководства. Матрос отличился - и ты молодец. Значит, обеспечил. А завтра он напьется, надебоширит, ты тут ни сном ни духом, а я с тебя спрошу.

- Кстати, о дебоширах, - сказал Горбунов. - Был у нас такой рулевой…

- Знаю, Соловцов. Заходил ко мне.

«Всюду поспел», - подумал Митя с неприязнью. А вслух сказал:

- Интересно, как он вам показался, товарищ батальонный комиссар?

Ивлев задумался.

- Ничего, - сказал он. - Ничего. У меня в МТС тракторист был Кащеев, вот в таком же духе. Очень злой мужик. Надо Соловцова выручать из экипажа. Вы не возьмете - на другой лодке сгодится.

- А вы бы взяли?

- Взял бы. Коллектив у вас сильный, один бузотер его не разложит. И даже остроту придаст - вроде как перец в борще.

- Или как гвоздь в сапоге, - вставил Митя.

- Э, нет, не говори. Он немца не в бинокль видел, а вот - как я сейчас лейтенанта. - Комиссар протянул к Митиной шее свои изуродованные пальцы, и в его добрых глазах на мгновение вспыхнул бешеный огонек. Митя невольно отстранился. Ивлев засмеялся и хлопнул Митю по плечу.

- Я поручил помощнику поговорить с Соловцовым по душам, - сказал Горбунов. - И пусть он сам решает.

- Толково, - согласился Агроном. Его взгляд задержался на чашечке звонка. - Да, чуть не забыл. Сколько у вас уходит на сбор по тревоге?

- Минуты четыре, что ли, - небрежно сказал Горбунов. - Сколько, штурман?

- Три двадцать восемь.

- А на плавбазе?

- Примерно то же самое.

- Толково, - повторил Ивлев.

На лестнице командир и помощник переглянулись. Оба понимали, что Ивлев явился неспроста и что выигранные утром секунды обеспечили им поддержку военкома дивизиона.

После ужина Туровцеву доложили, что пришел Соловцов и находится в «третьей», у художника.

На Набережной заливался свисток. С мостика Туровцев увидел Джулая, он потрясал винтовкой, свистел и нехорошо ругался. В незамаскированных окнах второго этажа метались дрожащие отсветы. Не теряя времени на расспросы, Митя бросился в дом. Уже на лестнице он понял, что пожара нет, был бы дым. Дверь в «третью» оказалась незапертой, вбежав, он увидел ярко пылающий камин. На подоконнике, широко расставив ноги и выпятив обтянутую полосатой тельняшкой грудь, стоял Соловцов. Возле него, наподобие ассистентов при знаменосце, стояли художник и Граница. Иван Константинович держал молоток, Граница натягивал шнур маскировочной шторы. Свисток по-прежнему заливался.

Митя освирепел. Не стесняясь присутствия художника, он рявкнул:

- Соловцов!

Матрос оглянулся и неловко спрыгнул, зацепив подкованным каблуком ветхий подоконник. Подошел, прихрамывая.

- Станьте, как положено, - сказал Туровцев. - И выньте гвоздь изо рта.

Соловцов выплюнул гвоздь и стал, как положено, но Митя продолжал кипеть. Его бесило все - и развалистая походочка, и небрежный плевок, но самым нестерпимым было то, что от матроса исходил самоуверенный покой, в то время как он, лейтенант Туровцев, волновался. Мите очень хотелось накричать и выгнать Соловцова, но он понимал, что это было бы не победой, а поражением. Формально он поставит на своем. Соловцов не такой дурак, чтобы лезть под трибунал, он с презрительным спокойствием выслушает сбивчивую ругань и нестрашные угрозы и уйдет, провожаемый влюбленным взглядом Границы и молчаливым сочувствием художника. Горбунов спокойно выслушает запальчивые объяснения помощника, взглянет и чуть-чуть усмехнется. Это будет значить: «Ну что ж, я сказал, что решать будете вы, и сдержу слово. Ну, а по существу - я был о вас лучшего мнения, штурман».