Игорь Зотиков - Я искал не птицу киви

• Название: Я искал не птицу киви
• Автор: Игорь Зотиков
• Жанр: Путешествия и география

Автор книги, известный советский гляциолог И. А. Зотиков, уже более двадцати лет занимается исследованием ледникового покрова Антарктиды. За это время он работал в составе шести советских и американских антарктических экспедиций.

Для совместного исследования образцов льда, добытых на шельфовом леднике Росса, где работал и автор, он неоднократно приглашался в различные научные учреждения США. Отсюда в книге — интересные впечатления и размышления об этой стране, которую автор видел «изнутри».

Книгу удачно дополняют цветные фотографии и репродукции с картин автора.

Рассчитана на широкий круг читателей.

---

Джордж долго потом сопел, обиженный за Новую Зеландию, с которой Европа сыграла такую злую шутку. А я уже лез в новую ловушку. Время от времени мы проезжали мимо больших, чувствовалось, очень мелких озёр, похожих у берегов на болота. Середины этих озёр были тёмными от стай каких-то чёрных птиц, и я поинтересовался, что это за птицы и почему они не подплывают к берегам.

— Как? Ты и этого не знаешь? Это ещё один бич страны. Чёрные лебеди. Их здесь тоже слишком много, и вред они приносят такой, что охота на них разрешается круглый год. Вот они и сидят на серединах озёр.

Машина вильнула. Это водитель сделал резкий поворот рулём и проехал по кошке, сбитой, по-видимому, предыдущей машиной. Я внутренне вздрогнул, но промолчал. А пейзаж опять начал меняться. Появлялось все больше деревьев. Горы стали выше, речушки, которые мы переезжали, стали быстрее. Снова встретилась сбитая кошка, и опять Джордж рывком изменил курс машины так, что мы переехали её. Теперь я успел разглядеть пушистый и толстый хвост. На нём отчётливо видны были тёмные коричневые поперечные полосы. И тут я снова не удержался и спросил. В глазах Джорджа блеснул жёсткий, стальной огонёк:

— Зачем я их давлю? Да их сто раз раздавить не жалко. Ведь это же опоссумы…

И, видя, что я всё ещё не понимаю, начал терпеливо и подробно, как маленькому, разъяснять:

— Опоссумов завезли сюда тоже. Маленький зверёк, лазает по деревьям, ест листья, неприхотлив, мех хороший. Ему понравились наши деревья, особенно верхушки их. Но там, где живёт много опоссумов, уже нельзя получить хорошей древесины. Леса просто гибнут. Страна несёт огромные убытки. Опоссумов ловят, травят, но меньше их от этого не становится. Да что деревья — они нам всю энергетику, всю связь испортили. Они даже на верхушки телеграфных столбов забираются. Любимое их развлечение — качаться на проводах, да так, чтобы передними лапами держаться за один провод, а отталкиваться от другого. Сколько обрывов, сколько коротких замыканий. Ничего не помогает, чего только не делаем… — Он безнадёжно махнул рукой. Я взглянул на один из столбов, мимо которых мы проезжали. И вдруг я понял, почему столбы выглядели странновато. Снизу они метра на три-четыре были обиты кровельным железом, чтобы хоть как-то затруднить опоссумам лазание по столбам.

Когда мы достигли перевала и начали спускаться на другую сторону острова, сразу пошёл дождь, и шёл этот очень тёплый дождь всё время, пока мы были на западной части острова. Полные влаги тучи, которые подходят к острову с запада и юга, выливаются именно здесь. Климат этой части острова не только дождливый, но и очень тёплый. Появились огромные папоротникообразные пальмы. Всё стало выглядеть, как картинка из учебника под названием «Лес в каменноугольном периоде».

Хоки-Тика располагалась на сравнительно ровном зелёном склоне холма вблизи от моря, среди до сих пор не заросших песчаных отвалов заброшенных карьеров, в которых добывался золотой песок. От золотой лихорадки осталась лишь ржавая драга, одиноко мокнущая под дождём.

Нас встретил Тревор и вся его семья: жена и куча ребятишек, не сводивших глаз с живого русского. Мы пообедали и тронулись в обратный путь. Когда добрались до перевала, наступила уже ночь. И стало ясно, что опоссумов здесь действительно много. Всё время из темноты на нас сверкали необычным фиолетовым огнём глаза зверьков, в которых отражался свет фар. Опоссумы — ночные животные, и теперь мы часто видели их перебегающими шоссе, и Джордж снова вилял, чтобы ударить их своей машиной. Некоторых кто-то уже посбивал только что перед нами. Они лежали, ещё не расплюснутые последующими машинами, и их открытые мёртвые глаза жутко сияли незнакомым фиолетовым светом в лучах наших фар.

Новые эмигранты

А вот ещё один мой антарктический киви. Высокий, худой, застенчивый, похожий на Дон-Кихота. Зовут его Манфред Хокштейн. Он ещё не очень хорошо говорит по-английски, так как лишь недавно переехал со своей семьёй на постоянное жительство в Новую Зеландию из Западной Германии. Он обосновался в пригороде столицы и стал работать в геологической службе. По профессии он был физик, а здесь занялся геофизикой. Ещё в Антарктиде мы понравились друг другу. Наверное, потому, что я иногда чувствовал себя одиноко и он тоже. Нам обоим ещё не хватало знания языка и обычаев страны, с жителями которой мы общались.

Детство Манфреда прошло в маленьком городке под Мюнхеном и пришлось на конец войны. Пришли американцы, началась неразбериха, старые порядки рухнули, новые ещё не родились.

— В дома приходили солдаты, изломанные поражением, отрешённые от всех домашних дел. Они доставали где-то бутылки шнапса или самогона, садились в кружок, напивались, а потом спорили и пели песни… — грустно рассказывал Манфред. — А потом снова и снова обсуждали ступени поражения… Истощённые, измученные годами одинокой тяжёлой жизни женщины подходили к ним, уговаривали: «Ну, а работать-то на поле когда, герой?» Но обожжённым войной бывшим солдатам было не до мирной жизни…

Жизнь была тяжёлая, голодная, неопределённая. Манфред и его сверстники-ребятишки, пожалуй, меньше всего страдали от нас. Они научились прогуливать школу и целые дни проводили на рынке, обменивая у американских солдат домашние старинные безделушки на сигареты, ну а уж американские сигареты тогда были главной, не девальвируемой валютой… Манфред окончил школу, потом университет, женился. Но чувство неустроенности, опасности после войны осталось. И вот теперь он с женой и двумя дочерьми стал новозеландцем, работает в новозеландской антарктической программе геофизиком. Я был в его маленьком домике в пригороде Веллингтона. Уютный домик, маленький садик. Травяная площадка для игр детей. Встретили меня Манфред и Гретхен. Обе восторженные, рады показать, как хорошо наконец живут.

В гости, кроме меня, пришли две молодые женщины — учительницы, почти девочки. Ужин неожиданно удивил. Так много всего на столе: сосиски, колбасы, отварная картошка, чего только нет. Отвык я уже здесь от такого. В Новой Зеландии в понятие «гостеприимство» понятие «много хорошей еды» не включается. Девочки-учительницы смотрели на груды яств с удивлением.

— Знаешь, Манфред, — сказал я, — это ведь очень по-русски — встречать гостя богатым угощением, стараться как следует его накормить, — Манфред и его жена — оба вдруг рассмеялись умилённо, и Манфред сказал:

— Нет, Игорь, это теперь и наш обычай.

И он начал рассказывать девочкам-учительницам, что до войны у них в Германии этого не было.

— Но в конце войны и сразу после неё мы пережили очень голодные времена. Тогда в Мюнхене и окрестностях ели кошек, а за буханку хлеба могли даже убить. В это время и появился, а может возродился, этот обычай — угощать гостей огромным количеством всякой еды.

А в ответ я стал рассказывать Манфреду о том, как тяжело было нам — и в войну, и сразу после войны, стал рассказывать об ужасном неурожае 1946 года… И вдруг я увидел, как притихли девочки-учительницы, боясь спугнуть наш с Манфредом разговор — разговор представителей двух главных противников в той войне. «Победителя» и «побеждённого». Конечно, разговор шёл на дружеской ноте, но между слов сквозило: какая ужасная вещь — война…

Потом мы отошли, развеселились. Манфред играл на виолончели, и под её аккомпанемент вся его семья пела немецкие песни, потом играли в крокет на кусочке лужайки, которой Манфред так гордился…

— Счастливого пути, Игорь, — говорил он мне, прощаясь. — Передай привет Европе. Я уже не вернусь туда. Я хочу остаться здесь навсегда, Я буду киви, и пусть мои дети тоже называют себя киви. Здесь так спокойно…

Да, если бы Манфред был в Крайстчерче, у меня не было бы никаких проблем.

Менеринги

Я перебирал в голове моих киви, и они отпадали один за другим. Но я был спокоен — я твёрдо знал, что мой главный, самый старинный, самый постоянный друг, он-то живёт здесь, в Крайстчерче. И зовут его Гай Менеринг.

Первый раз я встретил Гая в 1965 году. Мы вместе летели из Крайстчерча в Антарктиду. Он — на Скотт-Бэйз, я — на зимовку в Мак-Мёрдо. Гай Менеринг был в то время на вершине своей славы. Альпинист, путешественник, снискавший широкую известность благодаря снятому им фильму о плавании нескольких моторных лодок по Большому каньону реки Колорадо. Река эта на всём своём пути зажата между отвесных стен, на протяжении сотен километров из каньона невозможно выбраться, а высота бурунов достигает десятков метров. И вот десяток смельчаков сели на моторные лодки с водомётными движителями и во главе с изобретателем и создателем этих лодок Джоном Гамильтоном, тоже из Крайстчерча, прошли этот, казалось, непроходимый маршрут. Гай был в этом походе кинооператором и фотографом. Его фильм обошёл весь мир. Потом Гай поехал в Антарктиду. Результатом этой поездки явилась книга его художественных фотографий из жизни Антарктиды под названием «Этот Юг». Книга сделала Гая ещё более знаменитым.