Елена Арсеньева - Безумное танго

• Название: Безумное танго
• Автор: Елена Арсеньева
• Жанр: Детектив

Невероятно, но бывшей медсестре Алене Васнецовой, оказавшейся на Ближнем Востоке, выпала участь рабыни. Чудом убежав от мучителя, Алена встретила своего земляка Юрия. Он тоже оказался в положении дичи, за которой шла охота сначала на Востоке, а затем и дома, в России. Пытаясь понять, кому и зачем понадобилось посылать их на смерть, Алена и Юрий обнаруживают, что они – всего лишь марионетки, которые пляшут под мелодию безумного танго политических дельцов. Хищники, чье место за решеткой, неудержимо рвутся к власти, не брезгуя никакими средствами, сминая все на своем пути…

---

Ужасно, ужасно хотелось напомнить Нинельке, что ее-то есть за что карать небесам! Например, за то, что сдала в дом престарелых своего отца, полупарализованного старика. Варвара в то время была в санатории, а иначе, может быть, и образумила бы соседку. Со стариком она была дружна: он ведь тоже воевал, правда, на Севере, но им было о чем вспомнить вместе. Когда Варвара Васильевна вернулась, дед уже умер, не пробыв в доме престарелых и двух недель. Тогда Варвара все высказала Нинельке в лицо – все, что о ней думала. Да толку-то! Вскоре соседка выжила из квартиры прописанную там внучатую племянницу, и теперь девочка скитается с ребенком по общежитиям, хотя у нее есть все основания поселиться в трехкомнатных хоромах, где Нинель сейчас обитает одна, даже без кошки и собаки. Только вот совестливая девочка не может пойти против бабки, хотя стоило бы. И бросить все это Нинель в лицо стоило бы, но Варвара Васильевна не смогла заставить себя сделать это. И не потому, что боялась… хотя нет, именно боялась! Боялась помойной свары, боялась грязи, которая разлетится вокруг зловонными липкими брызгами. А ей и так есть от чего отмываться. Поэтому она просто поглядела в глаза по очереди всем шестерым женщинам, которые жались на лавке (а все торопливо отдергивали от нее взгляды), и пошла своей дорогой.

За ее спиной раздалось шипящее:

– Я по крайней мере людей не убивала!

Варвара Васильевна резко вскинула голову, так что ее седые, легкие, коротко стриженные волосы взлетели облачком – и тут же послушно улеглись. Эта прическа была ужасно модной до войны и называлась «бубикоп» (женская стрижка под мальчика), но она так стриглась и потом, ведь трудно было с длинными волосами на фронте, а ей очень шли эти летящие кудряшки вокруг лица, и, главное, Даниле нравилось, ну а затем, все годы, прожитые без него, она делала только то, что одобрил бы Данила…

Нет, она не сбилась с ноги и не опустила плеч – зашагала еще четче, прямее, как в строю. Данила шел чуть впереди, оглядываясь через плечо, сверкал своими диковинными синими глазами:

– Тверже шаг, Варенька! Тяни носочек и ни о чем не думай!

Рядом с Данилой чеканил шаг угрюмый, тяжеловесный Серега Ухарев. Он тоже был влюблен в Варю, но безответно, мучительно, не скоро смирился с тем, что у его любимой любовь с другим и что самое тяжелое – с лучшим Серегиным другом, земляком и побратимом Данилой Громовым. Серега оглядывался, щурил глаза в улыбке, которая так редко освещала его лицо, совершенно преображая грубоватые черты, и хрипловато трубил своим прокуренным горлом:

– Варюша, держись! Ты теперь за всех за нас тут отстреливаешься – держись!

Рядом просигналил автомобиль – и дорогие, любимые лица исчезли. Варвара Васильевна даже не успела прощально улыбнуться им, но ничего, ей все-таки стало легче.

Она шла, не сбиваясь с твердого строевого шага, и думала: «А где эта Нинелька, интересно знать, была в 42-м, когда мы заживо сгорали от жары в курских степях? Когда брали Киев? Когда нас расстреливали на пражских улицах засевшие на чердаках фашисты-смертники?»

Этот вопрос, она знала, другие фронтовики тоже задавали тыловикам. Громогласно и возмущенно задавали его сразу после возвращения в чужую, странную и порою страшноватую мирную жизнь. Потом, спустя годы, – все тише, все горестнее звучал он. В последние годы спрашивали только мысленно – потому что все меньше оставалось тех, кто имел право задавать этот вопрос.

Варваре Васильевне в этом году исполнится семьдесят пять, Нинель младше ее года на четыре. Значит, в 45-м, когда Варя потеряла все самое дорогое в жизни, когда у нее оставалась одна Победа, воистину – одна на всех: и на нее, и на Данилу, и на Сережку, и на весь их скошенный пулеметным огнем взвод… и на ребенка, которого она потеряла, раненная в живот… сама едва выжила, какой тут ребенок! – значит, в 45-м, когда Варе исполнился двадцать один, Нинели было семнадцать. Она заканчивала среднюю школу – прелестная, высокая, немножко пухленькая девушка с загадочными фиолетовыми глазами, в которые не мог равнодушно глядеть ни один мужчина, особенно только что вернувшийся с этой мясорубки, которая называется войной.

Насколько знала Варвара Васильевна, Нинель рано вышла замуж и рано овдовела: муж ее, фронтовой лейтенант, спился года через три, когда какая-то тыловая крыса в очках сообщила ему, что он не годен ни к какой работе, а бесконечно травить байки об убитых фрицах – не тот род деятельности, за который начисляется зарплата. Так и умер. Может быть, тыловая крыса была и права: много знавала Варвара Васильевна таких ребяток, которым война оставила жизнь, отняв умение пользоваться ею… Потом Нинель еще четырежды выходила замуж: кого-то из мужей хоронила, с кем-то разводилась, но, как и Варвара, осталась бездетной и теперь одиноко доживала свой век.

Они кое-чем были похожи – этим своим одиночеством, например, даже без кошек и собак… Но одно существенное различие все-таки имелось. Нинель Петровна и впрямь никогда и никого не убивала. А Варваре Васильевне приходилось… Нет, не только на фронте: там это и убийством-то не считалось. Уже в мирной жизни. Причем совсем недавно – каких-нибудь три месяца назад.

Алёна Васнецова. Май 1999

Алёна сглотнула ком, внезапно образовавшийся в горле. Интересно, почему Юрий так решил? Уж не она ли сама что-то сболтнула?

Напряглась, пытаясь вспомнить, что кричала, когда началась эта постыдная истерика. Нет, вроде бы про Фаину речь не шла. Про Амман – да, про Алима, про то, как оттолкнула его с силой последнего отчаяния, а он возьми да и шарахнись виском о тяжелую бронзовую цацку в виде львиной головы с кольцом в зубах, исключительно в целях украшательских прибитую к гардеробу… Нет, не только в украшательских – еще и в человекоубийственных целях, как выяснилось!

Человек… Алёна не единожды сомневалась, человек ли вообще Алим или животное, лишенное даже понятия о жалости, милосердии, обо всем том, что отличает зверя от человека.

Она вонзила ногти в ладони, прогоняя морок ужаса, вновь подползающий к сознанию. Алим сладко улыбается ей в аэропорту и, прижав руку к груди, наклоняет голову, а его темные, непроницаемые глаза не отрываются от лица Алёны… Алим бьется в ее распятое на кресле тело своим телом, извергается в нее, размазывая по их слившимся бедрам кровь, смеется: «Если бы я знал, что ты девушка, оставил бы тебя любителям!» Алим показывает ей альбом , сладострастно дышит в ухо: «Это гурия Наргис[5], видишь, какая она была красавица? Настоящий скандинавский тип, моим гостям очень нравилась. К сожалению, гурия Наргис оказалась глупа, никак не хотела меня слушаться и была за это наказана. Вот это тоже она. Не узнаешь? Можешь поверить на слово. А это гурия Лу-лу[6]. Здесь она очень хороша, ничего не скажешь, а вот здесь ее опять не узнать, верно? Она тоже оказалась очень непослушной… А это гурия Туба[7], та самая девушка, про которую я тебе говорил. Она заработала здесь очень хорошие деньги и до сих пор вспоминает меня добрым словом!» Алёну снова передернуло от отвращения к приторным, отдающим дешевым одеколоном прозвищам девушек и от ужаса перед тем, во что превратило их «непослушание» Алиму.

Нет, не думать, не надо думать об этом!

Она перевела дыхание, попыталась расслабиться. Но не скоро удалось прорваться сквозь судорогу, стиснувшую горло, не скоро удалось найти слова для ответа на вопрос Юрия.

– Я ненавижу Фаину за то… за то, что она продала меня в рабство.

Тамара Шестакова. Май 1998 – август 1999

Роман вдруг споткнулся и захохотал.

Тамара покосилась испуганно. Он смотрел на рекламный щит: красивая бутылка с прозрачной, ключом кипящей водой, даже на вид ледяной, вкусной и удиви-тельно полезной, просто-таки жизнетворящей. Об этом же вещал и текст рекламы: «Вода «Серебряный источник» наполнит жизнью край родной!».

– Бред собачий, – прокомментировал Роман. – Мы что, в пустыне Гоби обитаем? Вода полезна для организма, об этом и должен быть текст. – Он прищурил лукавый карий глаз и, ни на минуту не замедлясь, выдал: – Вода «Серебряный источник» наполнит жизнью… мочеточник!

Тамара издала короткий смешок, но не сказала ни слова. Роман обиженно дернул углом рта. Ну конечно, он привык слышать в ответ восхищенный смех, видеть, как сверкают от восторга глаза Тамары. А вместо этого – скупое хмыканье, и снова на ее лицо наползла та же тень раздражения, которая затемняла его с самого утра.

Тамара опустила голову. Мысли Романа словно начертаны на том же рекламной щите. Только ей ведь куда печальнее оттого, что нет у нее сил по-прежнему реагировать на все эти милые глупости. Что-то изменилось в душе… Да и он тоже изменился. Раньше забеспокоился бы сразу, схватил бы в объятия, зацеловал, бормоча встревоженно:

– Том, ты что, Том? Ты меня, что ли, не любишь больше? А ну-ка улыбайся!

Или какую-нибудь такую же чепуху, которая ни ему, ни ей тогда вовсе не казалась чепухой.