Александр Пушкин - Домик в Коломне

• Название: Домик в Коломне
• Автор: Александр Пушкин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1959

---

Сии октавы служили вступлением к шуточной поэме, уже уничтоженной[9].

Восьмая строфа (с другой редакцией окончания) имела в рукописи продолжение:

И табор свой писателей ватага
Перенесла с горы на дно оврага.

*

И там колышутся себе в грязи[10]
Густой, болотистой, прохладной, клейкой,
Кто с жабой, кто с лягушками в связи,
Кто раком пятится, кто вьется змейкой...
Но, муза, им и в шутку не грози —
Не то тебя покроем телогрейкой[11]
Оборванной и вместо похвалы
Поставим в угол «Северной пчелы»[12].

*

Иль наглою, безнравственной, мишурной
Тебя в Москве журналы прозовут,
Или Газетою Литературной
Ты будешь призвана на барский суд, —
Ведь нынче время споров, брани бурной.
Друг на друга словесники идут,
Друг друга жмут, друг друга режут, губят
И хором про свои победы трубят.

*

Читатель, можешь там глядеть на всех,
Но издали и смейся то над теми,
То над другими. Верх земных утех
Из-за угла смеяться надо всеми.
Но сам в толпу не суйся... или смех
Плохой уж выйдет: шутками однеми
Тебя как шапками и враг и друг,
Соединясь, все закидают вдруг.

*

Тогда давай бог ноги... Потому-то
Здесь имя подписать я не хочу.
Порой я стих повертываю круто,
Все ж, видно, не впервой я им верчу,
А как давно? того и не скажу-то.
На критиков я еду, не свищу.
Как древний богатырь — а как наеду...
Что ж? поклонюсь и приглашу к обеду.

*

Покамест можете принять меня
За старого, обстрелянного волка
Или за молодого воробья,
За новичка, в котором мало толка.
У вас в шкапу, быть может, мне, друзья,
Отведена особенная полка,
А может быть, впервой хочу послать
Свою тетрадку в мокрую печать.

*

Когда б никто меня под легкой маской
(По крайней мере долго) не узнал!
Когда бы за меня своей указкой
Другого строго критик пощелкал,
Уж то-то б неожиданной развязкой
Я все журналы после взволновал!
Но полно, будет ли такой мне праздник?
Нас мало. Не укроется проказник.

*

А вероятно, не заметят нас,
Меня, с октавами моими купно.
Однако ж нам пора. Ведь я рассказ
Готовил — а шучу довольно крупно
И ждать напрасно заставляю вас.
Язык мой враг мой: все ему доступно,
Он обо всем болтать себе привык!..
Фригийский раб, на рынке взяв язык,

*

Сварил его... (у господина Копа[13]
Коптят его). Езоп его потом
Принес на стол... Опять! зачем Езопа
Я вплел с его вареным языком
В мои стихи — что вся прочла Европа,
Нет нужды вновь беседовать о том.
Насилу-то, рифмач я безрассудный,
Отделался от сей октавы трудной.

Комментарий

Написано в 1830 г., напечатано в 1833 г. Содержанием поэмы является литературная борьба, которую приходилось Пушкину вести в это время.

С конца 20-х гг. Пушкин сделался предметом настоящей травли со стороны критиков и журналистов. Его новые произведения, выходившие в это время, не имели успеха у читателей. Критики упрекали Пушкина в мелкости содержания его поэзии, в отсутствии серьезной идеи или «цели», как тогда говорили. Они отрицали какое-нибудь серьезное содержание и в «Полтаве», и в «Евгении Онегине», а позже — в «Борисе Годунове». За этими упреками скрывалось требование реакционного общества (и правительства), чтобы поэт прославлял, воспевал существующий режим, военные успехи правительства, воспитывал своими стихами общество в духе традиционной казенно-обывательской морали, как это делал в своих «нравственно-сатирических» романах Булгарин. В этих требованиях морализации и оценках пушкинской поэзии, как легковесной и даже безнравственной, объединялись критики всех лагерей, от Надеждина до Булгарина. Пушкин, решительно не принимавший этих упреков и считавший, что он должен делать свое большое дело независимо от того, что «толпа его бранит» и «плюет на алтарь», где горит его поэтический огонь, — ответил на все обвинения в безыдейности и требования моральных поучений в стихах — поэмой «Домик в Коломне» (1830). Автор самых глубоких по идейному содержанию произведений, Пушкин в то же время отстаивал для поэзии право на несерьезные, легкие, шутливые темы. «Есть люди, — писал он, — которые не признают иной поэзии, кроме страстной или выспренней...» («Путешествие В. Л. П.»). Он считал более правыми «тех, которые любят поэзию не только в ее лирических порывах или в унылом вдохновении элегии, не только в обширных созданиях драмы и эпопеи, но и в игривости шутки, и в забавах ума, вдохновенных ясной веселостию...» (там же). Об упреках в безнравственности его поэзии он писал: «...Шутка, вдохновенная сердечной веселостию и минутной игрою воображения, может показаться безнравственною только тем, которые о нравственности имеют детское или темное понятие, смешивая ее с нравоучением, и видят в литературе одно педагогическое занятие» («Опровержение на критики»).

В «Домике в Коломне» все полемично, начиная с совершенно анекдотического ее сюжета. Сначала Пушкин думал так начать свою поэму:

Пока меня без милости бранят
За цель моих стихов — иль за бесцелье, —
И важные особы мне твердят,
Что ремесло поэта не безделье...
Пока сердито требуют журналы,
Чтоб я воспел победы россиян... —

вместо всего этого он пишет поэму на «пустяковый» сюжет. Отказавшись от этого начала, Пушкин перенес свое вышучивание критиков-моралистов в конец поэмы:

Как, разве все тут? шутите! — «Ей-богу».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . .
— Да нет ли хоть у вас нравоученья?
«Нет... или есть: минуточку терпенья...

И дальше, перечислив ряд издевательских «выводов» из своей поэмы, заключает:

        ...Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего».

Полемический характер носит и непропорционально длинное вступление, где Пушкин рассуждает о технических вопросах поэтического искусства: о рифмах, о стихотворных размерах, цезурах, о трудности выбранной им строфической формы — октавы[14]. Сами по себе эти рассуждения очень интересны, несмотря на их шутливую форму, но вне полемической цели, всерьез, Пушкин никогда не стал бы посвящать им столько места в стихотворном произведении. Известно его отрицательное отношение к писателям, которые «...полагают слишком большую важность в форме стиха, в цезуре, в рифме, в употреблении старинных слов, некоторых старинных оборотов и т. п. Все это хорошо; но слишком напоминает гремушки и пелёнки младенчества». Так писал Пушкин в том же 1830 г., в котором написан «Домик в Коломне», в рецензии на книгу «Жизнь, поэзия и мысли И. Делорма». Полемически заострена была и включенная в поэму сатирическая характеристика современных журнальных нравов, но при публикации поэмы (лишь через три года после написания ее) Пушкин убрал это место, как и многое другое (он сократил свою небольшую поэму почти на полтораста стихов!)[15], сведя его всего к двум строчкам:

    И табор свой с классических вершинок
Перенесли мы на толкучий рынок.

Однако в этой легкомысленно-веселой, с первого взгляда, поэме то и дело неожиданно прорываются ноты глубокой грусти и горечи. Прервав с самого начала свой рассказ о «смиренной лачужке», где жила вдова с дочерью (строфа IX), поэт переходит к размышлениям, сначала грустным, затем все более горьким и озлобленным; он должен усыплять или давить в сердце «мгновенно прошипевшую змию»... Поэт мрачной шуткой отбрасывает эти мысли:

    Я воды Леты пью,
Мне доктором запрещена унылость:
Оставим это, — сделайте мне милость!

Второй раз прерывается рассказ грустным отступлением после XX строфы, где рассказывается о прекрасной, молодой и богатой графине и о том, что скрывалось за ее гордостью и величавостью:

    Но сквозь надменность эту я читал
Иную повесть: долгие печали,
Смиренье жалоб...

и т. д.

Этот эпизод никак не связан с сюжетом «Домика в Коломне», но он, как и предыдущий, приоткрывает подлинный характер с виду «легкомысленной» повести Пушкина, за веселым, шутливым рассказом которой чувствуется грустная, огорченная и озлобленная душа поэта...

Описания Коломны — тогдашнего глухого предместья Петербурга, — образы ее жителей и их мещанского быта, несмотря на шутливый сюжет, даны с необыкновенной реалистической верностью, наблюдательностью и поэтичностью. Они пополняют ту обширную картину русской жизни, которую создал в своих реалистических произведениях Пушкин.