Герман Банг - У дороги

• Название: У дороги
• Автор: Герман Банг
• Жанр: Классическая проза

---

Вечером Катинка пошла на кладбище. Проститься с могилой родителей.

На кладбище она встретила Тору. Тора принесла венок на могилу матери – был день рождения покойной.

Подруги постояли у могилы.

– А-а, всех нас когда-нибудь вынесут ногами вперед, – сказала Тора.

Они простились у могилы родителей Катинки.

– Может, еще свидимся на этом свете, – сказала Тора. Катинка вошла в ограду могилы и села на скамью под ивой. Она глядела на мертвый камень и надпись на нем и чувствовала, что у нее больше не осталось ничего – даже воспоминаний детства.

Во что они все превратились? Потускнели – стали мучительными и горькими.

Она вспомнила Тору с ее беспокойными глазами, услышала голос капитана: «В честь дорогих гостей пошли в ход остатки былой роскоши…» Увидела невестку всю в слезах.

И здесь – эта могила, мертвый камень и два имени – вот и все, что уцелело на память о юности и родном доме.

Катинка долго сидела у могилы. Она вглядывалась в ту жизнь, которая ждала ее впереди, и ей казалось, что ее окружает, на нее наваливается со всех сторон сплошная, непроглядная, безысходная тоска.

Она вышла из вагона на платформу, подставила Баю щеку для поцелуя, отдала вещи Марии, а в мыслях у нее было одно – поскорее в комнаты, в дом.

Ей казалось, будто там, в доме, ее ждет Хус.

Она опередила всех, открыла дверь в гостиную – чистую и прибранную, потом в спальню, потом в кухню, где все сияло чистотой и – пустотой.

– Господи, как похудела хозяйка, – начала Мария, которая внесла за ней багаж.

И пошло, и пошло. Бледная, усталая Катинка опустилась на стул – и на нее посыпались местные новости. Где что случилось и кто что сказал. На постоялом дворе– летние постояльцы, понавезли кроватей и всякого добра, и у пастора полон дом гостей…

– А Хус вдруг взял да уехал… здорово живешь. Чуяло мое сердце… он сюда заходил в аккурат последний вечер… меня как стукнуло: ходит и словно бы прощается, – вот тут в гостиной посидел… и в саду… и на лестнице, где голуби.

– Когда он уехал? – спросила Катинка.

– Вот уже две недели…

– Две недели…

Катинка тихонько встала и вышла в сад. Она побрела по тропинке к розовым кустам, к беседке у бузины. Он приходил сюда, чтобы проститься с ней – побывал в каждом уголке, у каждого кустика. Глаза у нее были сухие. Словно совершалось какое-то тихое таинство.

С дороги послышалось веселое «ау!». Это был голос Агнес в хоре других голосов. Катинка чуть не опрометью бросилась из сада – она не могла видеть их сейчас в этом месте.

Агнес едва не сбила Катинку с ног, точно огромный пес, обрадовавшийся приезду хозяина. Пасторских гостей пригласили пить шоколад в саду, под бузиной, а потом гости решили дождаться восьмичасового поезда.

Поезд с грохотом укатил прочь. Разошлись и гости – их веселые голоса еще долго слышались на дороге; стрелочник Петер унес с платформы бидоны с молоком. Катинка осталась на платформе одна.

– Чуть не забыл, – сказал из конторы Бай. – Хус просил тебе кланяться…

– Спасибо.

– Гм, рано стало темнеть… И чертовски холодный ветер… Шла бы ты в дом…

– Сейчас приду.

Бай закрыл окно.

Голоса пасторских гостей замерли вдали. Стало тихо и пусто.

Катинка сидела, глядя на безмолвные, сумрачные поля. Здесь ей теперь предстояло жить.

Весь последний месяц Малютка-Ида писала об этом в каждом своем письме. И все-таки фру Абель не смела надеяться. Малютка-Ида была слишком жизнерадостна.

Теперь фру Абель плюхнулась с письмом в руке у плиты прямо на мокрую тряпку и запричитала.

Луиса-Старшенькая ушла собирать шампиньоны вокруг дома доктора. Когда она вернулась, вдова все еще раскачивалась на табурете в кухне.

– Ну, что там еще? – спросила Луиса. Уж очень странный вид был у матери.

– Ида, малютка моя, – завела было вдова.

– Вздор, – отрезала Луиса-Старшенькая. Фру Абель протянула ей письмо жестом матери из классической трагедии.

Луиса-Старшенькая прочла письмо, не моргнув глазом.

– Тем лучше… – сказала она, – для нее … Впрочем, не мудрено– у нее в запасе было целое лето.

Луиса села в гостиной за фортепиано и заиграла что-то бравурное. Но вдруг уронила голову на клавиши и тоже заголосила.

– Надо поздравить, – внезапно объявила она, перестав рыдать.

– Что?

– Поздравить надо, говорю, – заявила Луиса и осушила слезы. Она стала применяться к обстоятельствам.

– Ты права, дитя мое, – покорно сказала вдова.

– Я сама отнесу телеграмму. Зайду в пасторскую усадьбу… А ты к старухе Иенсен и к мельничихе… – Луиса-Старшенькая разрабатывала план кампании. Она поняла, что ей, во всяком случае, довелось стать хотя бы свояченицей.

Она ребячилась, бегом возвращаясь со станции, кричала: «Да здравствует почтовое ведомство!» – и размахивала зонтиком.

Он служил в почтовой конторе.

Счастливая вдова тем временем побывала у фрекен Иенсен и у мельничихи и плакала, что ей предстоит лишиться своей голубки.

– Иоаким Барнер – из благородных Барнеров, – говорила вдова. – Служит в почтовом ведомстве.

В пасторской усадьбе вдова сошлась со своей Старшенькой.

– Ах, мне хотелось самой сообщить новость нашему Духовному наставнику. – И вдова снова прибегла к носовому платку. – Ведь это такая важная минута в жизни, – сказала она.

Старый пастор довольно похлопывал себя по животу. На столе появилась клубничная наливка с печеньями. Фру Линде уселась на диване рядом с фру Абель – ей хотелось разузнать, «как все сладилось». А «сладилось» все в беседке… на пляже…

Старый пастор чокнулся с Луисой-Старшенькой.

– Ну, лиха беда начало… Теперь дело пойдет, – сказал старый пастор.

– Ах, господин пастор, одна мысль о том, что я должна лишиться их обеих… лишиться единственной, которая у меня осталась… – И вдову охватил прилив пугливой нежности к « единственной».

По случаю торжественного события «единственная» была ласкова, как молодой жеребенок.

– Вот увидишь, она еще может стать хорошим человеком, Линде, – сказала пасторша; гости уже ушли, и она собирала со стола тарелки. – Сердце у них все-таки доброе, Линде.

– Бог знает, что на это скажет Агнес… Агнес ушла в лес с компанией молодежи.

– Слава тебе Господи, – сказала она, когда, вернувшись домой, услышала новость.

– Господи помилуй, да они задушат бедного карапуза, – сказала Агнес, стоя у калитки на платформе и глядя, как семейство Абель встречает новоиспеченного зятя.

Маленький зять беспомощно перелетал из одних родственных объятий в другие, точно горошина, попавшая в мельничные жернова.

– Сразу видно, звезд с неба не хватает, – сказала Агнес. Она обвила Катинку за талию, и они вошли в сад.

– Ну, что ж, – сказала она, – у этих теперь «все холосо». Они сели на скамью под бузиной. Вдруг Агнес сказала:

– А я уезжаю… на той неделе. Я уже предупредила своих… Сил моих больше нет. – Агнес рвала в мелкие клочки осыпавшиеся на садовый стол листья. – Пора положить этому конец.

Катинка смотрела прямо перед собой.

– Вы думаете, можно уехать от своего горя, Агнес? – тихо спросила она.

– Да ведь надо и работать… Попробую сдать на учительницу. Другого не остается… Сидеть за окошечком на почте – в мои годы смешно… а для чего-нибудь серьезного – слишком поздно.

Катинка кивнула.

– Да, – сказала она. – Вы правы.

– Эх, да что там, – сказала Агнес. – Такая уж судьба у нас, женщин. Первые двадцать пять лет жизни танцуем и ждем, пока нас возьмут замуж, а последние двадцать пять сидим и ждем, пока нас похоронят…

Агнес поставила локти на стол и подперла ладонями голову.

– Куда как хорошо, – сказала она в пространство. И вдруг закрыла лицо руками и разрыдалась.

– До чего же я буду тосковать, – сказала она.

Она долго плакала, закрыв лицо ладонями. Потом уронила руки на стол. И взглянула на Катинку: «моя прелесть» чуть подалась вперед и опустила руки на колени, по ее щекам медленно катились слезы.

– Какая же вы добрая… – сказала Агнес, потянувшись к ней. – Моя прелесть…

Через неделю Агнес Линде уехала.

Семейство Абель было точь-в-точь стайка голубков. Друг с другом разговаривали не иначе, как сюсюкая и повизгивая:

– Меня он зовет Мушка-душка, – говорила вдова. – Всем-то он нам придумал прозвища.

В присутствии посторонних жених с невестой сидели, развалясь на стуле, потом кто-нибудь из них говорил «Путя-Кутя», и оба исчезали из комнаты.

– Это у них особый язык, – объясняла вдова. Особый язык несколько озадачивал посторонних.

Когда гости собирались уходить, приходилось минут десять кричать: «Пуся!» «Дуся!»

– Наверное, они в саду, – говорила вдова.

Пуся и Дуся вечно торчали в саду, они прятались повсюду, где кусты давали мало-мальски густую тень.

Из кустов Пуся и Дуся выходили красные и ошалелые.