Николай Черкашин - Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска)

• Название: Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска)
• Автор: Николай Черкашин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Вот уж не ожидал!.. Рассаживайтесь! Простите, не знаю, как вас титуловать...

Мы назвались. Представился и хозяин:

- Бывший лейтенант российского императорского флота Еникеев Сергей Николаевич.

Это молодое блестящее звание "лейтенант" никак не вязалось с дряхлым старцем в пижаме. Правда, в распахе домашней куртки виднелась тельняшка с широкими нерусскими полосами. В вырез ее сбегала с шеи цепочка нательного крестика.

На вид Еникееву было далеко за семьдесят, старила его неестественная белизна лица, столь заметная оттого, что шея и руки бывшего лейтенанта были покрыты густым туземным загаром.

Он рассматривал наши лица, наши погоны, фуражки, устроенные на коленях, с тем же ошеломлением, с каким бы мы разглядывали инопланетян, явись они вдруг перед нами. Он очень боялся - и это было видно, - что мы посидим-посидим, встанем и уйдем. Он не знал, как нас удержать, и смятенно предлагал чай, фанту, коньяк, кофе... Мы выбрали кофе.

- Таня! - почти закричал он. - Труа кяфе тюрк!.. Извините, внучка не говорит по-русски, живет не со мной... Вы из Севастополя?

- Да, - ответил за всех Разбаш, который и в самом деле жил в Севастополе.

- Я ведь тоже коренной севастополит! - обрадовался Еникеев. - Родился на Корабельной стороне, в Аполлоновой балке. Отец снимал там домик у отставного боцмана, а потом мы перебрались в центр... Может быть, знаете, в конце Большой Морской стоял знаменитый "дом Гущина"? Там в крымскую кампанию был госпиталь для безнадежно раненных... Вот в этом печальном доме я прожил до самой "врангелиады". Да-с... Я ведь механик. Из студентов. Ушел из Харьковской техноложки охотником на флот. Сразу же как "Гебен" обстрелял Севастополь. Ушел мстить за поруганную честь города. Да, да, - усмехнулся Еникеев, - так я себе представлял свое участие в мировой войне.

Таня принесла кофе и блюдо с финиками. Пока разбирали чашечки, я огляделся. Убранство комнаты выдавало достаток весьма средний: старинное, некогда дорогое кресло "кабриолет", расшатанный кофейный столик, облезлый шкафчик-картоньер для рукописей и бумаг... Из морских вещей здесь были только бронзовые корабельные часы фирмы "Мозер", висевшие на беленой стенке между иконкой Николая Чудотворца и журнальным фото Юрия Гагарина в белой тужурке, украшенной шейными лентами экзотических орденов. Поверх картоньера лежала аккуратная подшивка газеты "Голос Родины", издающейся в Москве для соотечественников за рубежом.

- Я подписался на эту газету, - перехватил мой взгляд Еникеев, - когда узнал, что ваше правительство поставило в Порт-Саиде памятник крейсеру "Пересвет". Слыхали о таком?

- Тот, что взорвался в Средиземном море?

- Точно так. В шестнадцатом году на выходе из Суэцкого канала... Я был младшим трюмным механиком на "Пересвете" и прошел на нем - извините за каламбур - полсвета: от Владивостока до Суэца. Это был старый броненосец, хлебнувший лиха еще в Порт-Артуре. Японцы потопили его в гавани, затем подняли, нарекли "Сагами", подняли свой флаг, а спустя лет десять продали России. В кают-компании его называли "ладьей Харона", мол, "ладья" эта уже переправила на тот свет немало людей, теперь, вторым рейсом, доставит туда еще семьсот семьдесят...

За свою морскую жизнь я совершил только один настоящий поход - из Владивостока в Порт-Саид. Да-с, один... Горжусь им и скорблю... "Пересвету" было отмерено все, что выпало на долю флоту российскому: чести и подлости, дури и отваги, огня и смерти... Кто в море не ходил, тот Бога не маливал... Это про нас сказано. Японцы продали нам "Пересвет", как цыган кобылу: дыры в водонепроницаемых переборках были заклеены пробковой крошкой и тщательно закрашены, свищи в трубопроводах также замазаны...

Вместо обещанных японцами семнадцати узлов хода "Пересвет" едва вытягивал четырнадцать... И такой-то вот калека-ветеран должен был пройти все океаны земли, обогнуть матушку-Россию от Японии до Лапландии и оттуда, из Александрова-на-Мурмане, грозить надменному германцу. Столь грандиозный проект могу объяснить лишь тем, что к концу войны наш Генмор играл ва-банк, тут и валет за туза шел.

Оставалось уповать на небесную канцелярию, русского матроса да нашего командира - каперанга Иванова-Тринадцатого. То был опытный моряк, отличившийся еще в русско-японскую, когда лейтенантом заменил на "Рюрике" убитого командира. Знал он и подводное дело, будучи одно время начальником подводных лодок на Дальнем Востоке. А на "Пересвет" пришел с новейшего строящегося дредноута "Измаил" по личному распоряжению морского министра. Нам импонировало, что в опасный и долгий поход каперанг взял и своего сына - гардемарина Морского корпуса. Юноша стоял вахты и никогда не кичился своим особым положением.

Под стать командиру был и наш старший офицер Михаил Михайлович Домерщиков, личность колоритная и романтическая.

За какую-то провинность он попал в пулеметную морскую команду при Дикой дивизии. Там он творил чудеса храбрости и отчаянной отваги. Срывает на грудь полный Георгиевский бант, и выходит ему высочайшая амнистия с производством в лейтенанты. В этом чине он командует госпитальным судном "Португаль" и снова дерзит смерти, да так, что император вручает ему золотую георгиевскую саблю. С нею он и прибыл на "Пересвет" и в нашем походе еще раз доказал достоинство своих регалий. Я так просто спасителем его своим считаю. За день до рокового выхода наш старшой выпросил у англичан новейшие самонадувающиеся спасательные пояса. Мы ведь до Порт-Саида дошли с одной гнилой пробковой крошкой в матрацах.

Простите меня, старика, я верю в мистику чисел. Наш поход казался мне обреченным уже потому, что фамилия командира включала в себя "чертову дюжину" - Иванов-Тринадцатый. Впрочем, и без того было много других дурных предзнаменований. Еще в Японском море на пробах машин "Пересвет" сел на камни у мыса Басаргин. В японском порту Майдзуру, куда мы потом пришли на ремонт, броненосец так поставили в сухом доке, что получился прогиб корпуса, да такой, что все тридцать два котла сдвинулись с мест и порвали свои паропроводы. В довершение всех бед чья-то коварная рука опрокинула на корабль паровой доковый кран, взорвался котел, и только по счастью никто не пострадал. И когда мы проходили Цусиму и судовой священник отец Алексей заревел на панихиде по русской эскадре: "Пучиною покрыл их, погрязоша во глубине, яко камень", тут не только у меня, у многих на душе кошки заскребли.

Нет, что ни говорите, а злой рок преследовал нас на всем пути. И в команде, и в кают-компании открыто поговаривали о вражеских агентах, проникших на корабль, об интригах англичан, под чью опеку нас передали, о германских субмаринах, извещенных о нашем маршруте... Слишком много странных и опасных вещей случалось на походе. Необъяснимая история произошла в Сингапурском проливе. На траверзе маяка, стоявшего на скалистых островах, корабль вдруг резко рыскнул и пошел прямо на камни, хотя руль был сразу же переложен на другой борт. Чудом успели развернуться машинами. Тут же осмотрели штуртросы, рулевую машинку, но все было в исправности.

В Суэцком канале лоцман-прохиндей посадил нас на мель, перегородив фарватер корпусом броненосца, как плотиной. Насилу снялись... В Порт-Саиде под видом снабженцев на "Пересвет" проникли какие-то темные типы. Выдворили их, но потом полдня искали по всем палубам "адскую машинку", которую они могли пронести и припрятать. Взрывное устройство так и не нашли, однако страх был посеян.

Признаюсь честно, жить и служить на корабле, уже бывавшем на морском дне, - неуютно. Мне все время думалось, что в моей каюте обитала когда-то подводная нечисть, ползала по столику, всплывала и выплывала через разбитый иллюминатор... Мерзко спалось... Но все равно я любил этот бронтозавр, ведь это мой первый боевой корабль, на нем я принял морское крещение, и - не улыбайтесь - сына-первенца я назвал Пересветом...

Из глубокого тыла мы шли на войну, и я мечтал о честном корабельном сражении, вроде Ютландского боя. Но морская война для меня началась и кончилась в одну ночь. Ночь, скажу я вам, ужасную.

Мы вышли из Порт-Саида на Мальту за три дня до Рождества. Нас конвоировали англичане и французы, они же протралили нам и фарватер, так что шли мы без особой опаски.

Я сменился с вахты и мылся в кормовом офицерском душе под броневой палубой. Вдруг корабль тряхнуло, погас свет, и из лейки пошел крутой кипяток... Я выбежал в темный коридор весь в мыле... На меня наскакивали кочегары; матросы лезли к трапам, ведущим наверх, застревали в люках... Палуба кренилась все круче и круче, и я понял, что выбраться из низов не успею... Страх, он разный бывает - и гибельный, и спасительный. Меня как пружиной толкнуло: ворвался в каюту, чью - не знаю, отдраил иллюминатор и спасибо, мыло на мне, смыть не успел, а то б не пролез - проскочил, кожу с плеч сдирая. Вода декабрьская, ледяная, а на мне ничего. Одежда, хоть и мокрая, все же тепло держит. Ну да в ту минуту я радовался, что налегке плыву, побыстрее да подальше от водоворотной воронки. Корабль на дно идет и людей за собой тянет.