Борис Юдин - Город, который сошел с ума

• Название: Город, который сошел с ума
• Автор: Борис Юдин
• Издательство: Жук
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-903305-03-2, 5-903305-03-2

Новый роман Бориса Юдина, если угодно – антиутопия, фантазия, уходящая корнями в партийно-комсомольскую юность со всеми отсюда вытекающими.

Антиутопия, да не совсем.

Начало ничего необычного не сулит: эмигрант приезжает в родной город. И вполне оправдываются его ожидания от встречи с Родиной. Но вдруг Город один за другим подбрасывает герою сюрпризы. Начинается с небольшой странности, та влечет за собой другую, за нею тянется следующая, и вот они уже как снежный ком закрутили нашего героя вихрем событий, в которых реальные персонажи тесно переплелись с мифологическими. Городская фантасмагория? Вымысел? Герой книги мучительно ищет выход из этого «идеального» мифического болота.

Легкий слог, ироничные диалоги, оригинальный сюжет – все это делает роман чтением, от которого невозможно оторваться.

---

Константин ушёл. И тут же появилась и стала тереться о Васильевские ноги кошка Милка. Васильев обрадовался так, что даже слеза навернулась. Он покрошил Милке колбаски, налил молока и двинулся в ванную. Горячей воды не было. Выбрившись, Васильев принял холодный душ. И это оказалось не так уж и страшно.

Порывшись в шкафу, Васильев одел серый костюм, белую рубашку и красный в серую полоску галстук. Потом уложил в саквояж литровую бутыль Смирновской водки, чудом оставшейся в чемодане, велел кошке Милке хорошо себя вести, и пошёл в театр.

– Любите ли вы театр так, как люблю его я? – вопрошал неистовый Виссарион, обращаясь к читателям «Современника». Не знаю, что ему ответили его читатели, но если бы он задал бы такой странный вопрос городам, то ответ был бы короток и ясен:

– А как же! – сказали бы столицы.

Ещё бы! Им по статусу положено. В них ведь не только Столы, называемые министерствами и ведомствами, расположены, но и сотни лиц бьются в уличном лабиринте, играя свои роли. На то и Столица, чтобы лица эти были покрыты слоем грима и казались бы красивей, значительней, богаче, удачливей, чем на самом деле. Москва, она ведь потому Москва, что людей без масок в ней просто нет. Они в ней не выживают.

Поэтому в Престольной и живут шестьдесят девять театров. А это пусть не на много, но всё же больше, чем в Париже. Санкт – Петербург, находящийся в постоянной войне с Москвой за возвращение былого столичного статуса, напрягся и породил на один театр больше, чем в сопернице. Но в этой странной гонке всех уложил Нью – Йорк, который нагло называет сам себя Столицей мира. Тридцать восемь Бродвейских и двести иных театров сделали его недосягаемым для соперников.

Это ж страшно подумать! Сорок тысяч человек в Нью – Йорке не только называют сами себя артистами, но и состоят в различных актёрских профсоюзах. А ведь могли бы пользу приносить.

Но это в столицах.

А маленькие города театры не любят. Потому что одно от них беспокойство. Мало ли что?.. И приходится органы всякие специальные создавать для соответствующего идеологического контроля.

И самое главное в этой нелюбви к театру – это то, что апаратчики, – лицедеи по натуре и по профессии, – опасаются, что вдруг кто – то сумеет притвориться лучше, чем они.

Может быть именно поэтому провинциальные города недолюбливают театр. И это странно, потому что театры обожают свои города и носят их имена с той же гордостью, как нелюбимая жена носит фамилию мужа. И не только театры, но и вся, так называемая, творческая интеллигенция, как столичная, так и провинциальная. Художники переносят родные города на свои холсты, поэты пишут восторженные стихи, а композиторы не менее восторженную музыку. И иногда у них это даже получается. Феномен Арбата, который воспел Окуджава – это уже из области фантастики. Ну, обычная маленькая Московская улочка. Таких не только в столичных, но и в провинциальных городах пруд пруди. А вот, смотри ты! Запел под гитару негромко пожилой, скромный человек – и страна подхватила: «…батяня, комбат! За нами Россия, Москва и Арбат… «. А не будь Шагала, кто бы в мире, кроме географов, знал, что есть такой город Витебск?

Да… Что уж говорить?..

Город, как положено, с подозрением относился ко всякой интеллигенции, не говоря уже о творческой, и театр не любил. Не любил, но терпел. Так терпит дама прыщик на интимном месте – и беспокойство, и выдавить больно.

Правда, Город несколько раз выдавливал свои театры за свои пределы. Но только, казалось, избавился, как созревающие девчонки тут же организовывали некое подобие театра и начинали разыгрывать душещипательные сценки для родителей и будущих женихов.

И вот, – хорошо это или плохо – не знаю, – Город смирился. И завёл себе очередную труппу.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Васильев шёл на премьеру и вспоминал Бунинские строки: «… я все больше убеждался, что талантливость большинства актеров и актрис есть только их наилучшее по сравнению с другими умение быть пошлыми… за одно то, как актер произносит слово «аромат» —»а-ро-мат!» —я готов задушить его!»

Васильев, идя по пыльному тротуару, и так и сяк поворачивал эту фразу и получал от этого несказанное удовольствие.

С таким вот хорошим настроением зашёл Васильев в книжный магазинчик, убедился, что новых книг не было и не будет, и только, когда вышел, с ужасом вспомнил, что он тоже актёр, что на работе он уже восстановлен, и что уже завтра ему нужно будет комментировать по радио Первомайскую демонстрацию.

Васильев неожиданно так явно почувствовал запах грима, что его чуть было не стошнило.

Он постоял немного, вытер пот с лица и быстренько двинулся в сторону вокзала.

В вокзальной кассе у него потребовали командировочное удостоверение, объяснив, что без этого удостоверения продать билет не имеют права.

– Ладно. – решил Васильев. – Завтра на этой демонстрации отработаю, потом сразу же в машину и – прости прощай!

Настроение немного поправилось и Васильеву даже захотелось навестить товарищей по профессии. Тем более – премьера.

Васильев дошёл, наконец, до Городского театра, почитал афишу и, уже поднимаясь по гранитным ступенькам к колоннам возле театрального входа (ну какой же это театр без колонады?) ощутил за спиной некоторую странность. Он обернулся. В небольшом скверике напротив театра стоял памятник. Васильев сразу же увидел себя мальчишкой там, в забытых напрочь пятидесятых, благоговейно проходящим возле этого шедевра. На бетонной скамье сидел бетонный же Иосиф Виссарионович. В правой руке он сжимал трубку, а левой приобнимал за плечи Максима Горького в тюбетейке. Причём, ростом Горький едва доставал Вождю до плеча.

Васильев налюбовался вдоволь на произведение монументального искусства и вошёл в театр, в аромат волшебства, праздника и загадки. Уже дали второй звонок и фойе опустело.

Мимо Васильева пронеслась было, стуча каблуками, костюмер Зоя Таранькина. Но, спохватившись, затормозила и подошла к Васильеву.

– Олег! Принёс? – деловито спросила она, выхватила у Васильева саквояж и проинформировала. – Банкет на пятом. Смотри не опоздай.

И убежала так быстро, что Васильев не успел заметить куда.

Васильев поднялся по лестнице на второй ярус и устроился в кресле возле входа.

Пошёл занавес и открывшаяся декорация сорвала аплодисменты. На сцене на заднем плане за столиками и кресельцами высилась ступенчатая пирамида, напоминающая храмовые сооружения ацтеков. Пирамиду венчала копия вокзальной надписи «Город».

Второй аплодисмент взяла актриса, играющая Ирину, сказав вместо: «Уехать в Москву. Продать дом, покончить всё здесь и – в Москву…» – «Уехать в Город…».

Но когда Ольга подтвердила: «Да! Скорее в Город.», аплодисменты перешли в овации. Зрители встали и начали скандировать:

– В Город, в Город!..

Васильев тихонько поднялся и на цыпочках прошёл в буфет. Буфет был пуст.

Только в уголке сидел главный режиссёр Города Игорь Николаевич Добежалов. Васильев подсел к нему и поприветствовал. Игорь Николаевич молча налил стакан пива и пододвинул его к Васильеву.

– Вернулся? – равнодушно сказал Добежалов и отпил из стакана. – Ну, что ж?

Все возвращаются…

– Я на время, Игорь. – заверил Васильев. – Я тут на пару дней – и назад.

– Это уж, вряд ли… – протянул Игорь Николаевич. – Все говорят, что на пару дней, а потом…

Васильев взял Добежалова за кисть правой руки и вслушался. Под пальцами билась тоненькая ниточка пульса.

– Ну что ты дуришь? – спросил Добежалов, – Сам знаешь, что я умер.

И тут Васильев сразу вспомнил, что он не только был на похоронах Добежалова, но и что – то говорил на этих похоронах.

– Ты не пугайся, Олег. – успокоил Игорь Николаевич Васильева, – Я сам не понимаю, как это… И никто не понимает. Вернее сказать – не задумывается. Вот и ты не думай. Что есть, то есть.

Васильев выпил жидкого пива. Помолчал. Потом решил перевести разговор на другое:

– Ну и как тебе спектакль, Николаевич?

Добежалов тоже глотнул пивка и резюмировал:

– Сам не видел? Но говно полное. Завтра в газете будут рецензии о гениальных режиссёрских находках, о новом прочтении Чехова и прочая муть. Машка Коврижная уже написала. И сам Канарейкин обещал. Так что всё в порядке. Ника от радости так и парит. Но это же Ника. Крылья есть, а головы нет. Ты матроса у меня сыграешь?

– Какого матроса? – Васильев поперхнулся пивом, но быстро пришёл в себя.

– Может и сыграю. Нет! Что это я? Я же завтра… Словом, вряд ли.

Добежалов поморщился:

– Матроса, Олег, революционного матроса сыграть – это большая честь.

Приказано, вернее рекомендовано, поставить «Шторм» Биль – Белоцерковского. К седьмому ноября. А хорошего матроса, фактурного такого… у меня нет. Ладно… Я не обижусь. Только пустое ты, Олег, затеял. Не уехать тебе.

– Это почему? – обиделся Васильев.