Марк Галлай - Встречи на аэродромах

• Название: Встречи на аэродромах
• Автор: Марк Галлай
• Издательство: М. Советский писатель
• Жанр: История
• Год: 1973

Автору этой книги повезло — за сорок лет жизни в авиации он оказался очевидцем многих первостепенно важных, без преувеличения этапных событий отечественной истории завоевания воздушного и космического пространства, а главное — повстречал немало по-настоящему замечательных людей: летчиков, инженеров, конструкторов, да и представителей иных, вполне «земных» профессий, в силу тех или иных обстоятельств оказавшихся на летном поле. В этих очерках он рассказывает о некоторых из них.

---

Тут же таинственным шепотом нам было названо и само число — сто двадцать пять.

Председателем комиссии был назначен генерал Каманин, а в ее состав входили ведущий конструктор корабля (тот самый, который накануне в популярной форме разъяснил Королеву, почему тот не имеет права объявлять ему выговор), автор этих записок и еще два или три человека.

...И вот специальный лифт поочередно доставляет нас на верхнюю площадку ферм обслуживания ракеты — туда, где находится круглый люк — вход во внутренность космического корабля.

Отсюда, с высоты хорошего небоскреба, открывается широкий вид на бескрайнюю, еще не успевшую выгореть пустынную степь.

Красиво! На редкость красиво...

— Вряд ли какая-нибудь другая комиссия имеет такие бесспорные основания именовать себя «высокой», как наша, — замечает один из нас.

Все охотно соглашаются с этим лестным для собравшихся замечанием, и комиссия приступает к делу.

Я залезаю верхней половиной туловища внутрь корабля (залезать в него с ногами категорически запрещено!) и поочередно набираю произвольные трехзначные цифровые комбинации, которые мне подсказывают Каманин и другие члены комиссии. Все в порядке: умная система блокировки знает свое дело — я набираю: 644, 215, 335, 146, а надпись «управляй вручную» не загорается, ручное управление не включается. Но стоит набрать 125 — и система оживает!

Тут же мы убеждаемся, что все в порядке и с конвертом.

Можно спускаться вниз. Я вижу, что все члены комиссии это делают с такой же неохотой, как я. Отрываться от корабля — первого пилотируемого космического корабля в истории человечества — страшно не хочется!

Но дело есть дело. Мы спускаемся на землю и, вернувшись в монтажно-испытателъный корпус, составляем, как оно и положено, акт обо всем, что было осмотрено, проверено и установлено нашей комиссией, которая так и осталась в устном космодромном фольклоре под наименованием — «высокая».

Поставив свою подпись под актом, я побрел в столовую.

Вроде бы все сделано как надо, но какое-то внутреннее неудобство не покидает меня. Очень уж противоречит вся эта затея с запечатанным конвертом въевшейся в каждого профессионального летчика привычке — заранее, перед вылетом, иметь в руках максимум возможной информации на все мало-мальски вероятные в полете случаи.

Но что тут еще можно сделать?

Не знаю, не знаю...

* * *

Двенадцатого апреля 1961 года стартовая позиция с самого рассвета была полна людей. Как муравьи, облепили они фермы обслуживания побелевшей от испарины, дымящейся ракеты.

Репродукторы громкой трансляции время от времени сообщали: «Готовность — четыре часа», потом: «Три часа», «Два»... До полета человека в космос оставались уже не годы, не месяцы, — часы!

И с каждым таким сообщением площадка все более пустела. Сделавшие свою часть дела люди уходили с нее, садились в машины и уезжали далеко в степь, в заранее отведенные для них стартовым расписанием места.

И только последняя, совсем небольшая группа людей — их отличали красные нарукавные повязки — ушла с площадки и спустилась в бункер стартовой позиции в самый последний момент — буквально за несколько минут до пуска.

...Пультовая — святая святых космодрома.

Степы этого узкого, похожего на крепостной каземат помещения сплошь уставлены пультами с аппаратурой контроля и управления пуском. Перед каждым пультом, спиной к проходу, сидит оператор. На небольшом дощатом возвышении у двух перископов стоят начальник стартовой команды и один из заместителей Королева, непосредственно отвечающие за выполнение самого пуска. В сущности, только они двое видят происходящее. Остальные вынуждены черпать информацию из показаний приборов, дублируемых краткими докладами операторов, да из сообщений, раздающихся из маленького динамика — очень домашнего, будто только что снятого с какого-нибудь пузатого комода в тихой, обжитой квартире. Сейчас этот динамик включен в линию радиосвязи командного пункта с кабиной космонавта.

В середине пультовой стоят четыре человека: Королев, Каманин, молодой выпускник первой группы космонавтов капитан Попович (эта фамилия получит мировую известность через год) и автор этих строк.

В руках у меня — специально составленная коллективными усилиями «Инструкция космонавту», раскрытая в том месте, где речь шла о его действиях в так называемых «особых случаях», то есть при разного рода технических неисправностях и вынужденных отклонениях от принятой программы полета. Предполагалось, что в случае чего мгновенное обращение к инструкции поможет своевременно выдать космонавту необходимую команду.

Правда, помнил я каждое слово этой первой инструкции, как нетрудно догадаться, наизусть, но тем не менее держал ее раскрытой: так потребовал, поставив меня рядом с собой, Королев.

Он же сам с микрофоном в руках негромко информировал Гагарина о ходе дел:

— Отведены фермы обслуживания...

— Объявлена пятиминутная готовность...

— Пошла протяжка...

— Готовность одна минута...

По самой подчеркнутой негромкости его голоса да по тяжелому, часто прерывающемуся дыханию можно было догадаться, что взволнован Главный не меньше, а, наверное, больше, чем любой другой из присутствующих. Но держал он себя в руках отлично! Так мне, во всяком случае, казалось, хотя я и сам в тот момент вряд ли был полностью способен объективно оценивать степень взволнованности окружающих. Все, что я видел и слышал вокруг себя — и нарочито спокойный голос Королева, и его тяжкое дыхание, и бьющаяся на шее голубая жилка, — все это я по многолетней испытательской привычке (испытатель обязан видеть все) воспринял, загнал в кладовые подсознания, а потом, по мере того как эти детали неторопливо всплывали в памяти, заново пережил и оценил каждую из них. И снова убедился: отлично держал себя Королев в руках в эти острые, напряженные предстартовые минуты!

И только когда прошли последние команды: «Ключ на старт... Есть ключ на старт... Пуск!..», когда сквозь многометровые бетонные своды бункера донесся могучий вулканический гул двигателей ракеты-носителя, а в динамике раздался голос Гагарина: «Поехали!..» — только тогда Сергей Павлович снял себя с тормозов и в ответ на возглас Гагарина неожиданно громко, возбужденно закричал на всю пультовую:

— Молодец! Настоящий русский богатырь!..

А через несколько минут, когда среди почти непрерывных, перебивающих друг друга бодрящих докладов операторов («Ракета идет хорошо...», «Давление устойчивое...», «Первая ступень разделилась...», «Ракета идет нормально...»), стало все чаще повторяться слово «Пропуск» — это означало, что ракета ушла за пределы дальности прямой радиосвязи, — Королев положил микрофон, вышел из пультовой и, столкнувшись у выхода из бункера с Константином Петровичем Феоктистовым, порывисто обнял его со словами:

— Поздравляю! Поздравляю! Тебе это тоже нелегко досталось. Немало и я тебя поругал, крови тебе попортил. Ты уж извини, не сердись на меня...

Тут все свидетельствовало о сильном эмоциональном подъеме, которому наконец позволил себе отдаться Главный конструктор: и обращение к Феоктистову на «ты» (хотя они работали вместе многие годы, но, как мне казалось, в личную дружбу эти отношения не переросли), а главное, сам факт принесения извинений — просить прощения у кого бы то ни было и за что бы то ни было этот человек не любил! Не в его характере это было.

Но в те минуты индивидуальные особенности характеров людей как-то снивелировались. Одни мысли, одни эмоции владели всеми.

Человек в космосе!..

* * *

Как в полусне, проходил для всех нас тот день. Всего несколько часов назад мы у подножья ракеты обнимали Гагарина и желали ему счастливого пути — пути, по которому не проходил еще ни один человек на свете.

И вот позади долгое ожидание старта — комплекс предпусковых работ длится часы! — сам старт, пунктир сообщений о полете «Востока» вокруг земного шара, сообщение о благополучной посадке, импровизированный (насколько он получился эмоционально сильнее заранее подготовленных!) митинг на космодроме, короткий путь по раскалившейся к середине дня степи на аэродром...

Мы летим на том же «Ил-четырнадцатом», на котором две недели назад прибыли на космодром. Летим к месту посадки Гагарина.

После пережитых треволнений клонит ко сну. И кажется, не одного меня — в соседнем кресле клюет носом «Алексей Иванов». Внезапно по ассоциации вспоминается продуктивная деятельность «высокой комиссии», участниками которой мы оба были несколько дней назад, и меня тянет на признание.

— Знаешь, — говорю я. — А ведь это, будь оно неладно, число — сто двадцать пять — я Юре сказал. И в планшет ему записал. Чтобы, в случае чего, сразу перед глазами было... В тот же вечер сказал...