Марина Серова - Клиент всегда прав

• Название: Клиент всегда прав
• Автор: Марина Серова
• Жанр: Детектив

Это была сенсация! Вероника Дюкина в прямом эфире призналась в убийстве своего мужа Альберта, владельца местного телеканала. Частный детектив Татьяна Иванова, которая занималась по просьбе отца убитого расследованием этого дела, совсем запуталась. Тем неменее, два звена одной цепи: факт любовной связи Дюкина с сурдопереводчицей и его убийство, совершенное Вероникой, казалось, следовали друг за другом. Вполне возможно, что, отправившись на дачу и застукав там мужа с Зарубиной, она выстрелила в Альберта, движимая ревностью и местью. Неужели это банальное убийство на любовной почве?.. Но Татьяна уверена, что эта история с двойным дном…

---

Марина Серова Клиент всегда прав

ГЛАВА 1

Она сидела в аэропорту и вспоминала свое детство. Вокруг сновали озабоченные люди, то и дело объявляли прибытие и отбытие самолетов, в синем сентябрьском небе гудели мощные двигатели, но она ничего не видела и не слышала. Перед ней возникло счастливое лицо ее матери. Она никогда не забудет того лета, проведенного на Солнечном берегу. Она, мать и Алексей Степанович, которого ей представили в качестве ее будущего отчима, поехали по туристической путевке в Болгарию. До этого она никогда не видела моря. Гладкая, упругая кожа матери уже через пару дней покрылась ровным золотистым загаром. И это несмотря на то, что она была натуральной блондинкой. В ее ушах зазвучал ласково-наставительный голос матери, пишущей очередной пейзаж: «Вот это берлинская лазурь, видишь, какая она прозрачная и чистая? А это марс оранжевый. Правда, он восхитителен? Посмотри, как он сияет! Та-ак, — тон матери становится беспокойным, — здесь пойдет охра и коричневый, и тогда мы получим нужный переход. А если сверху положить хром…»

Улыбающиеся голубые глаза матери, красивый разрез которых сводил с ума мужчин, и нос с горбинкой — ей, маленькой девочке, казалось, что вся строгость и властность характера этой сказочной блондинки исходят от ее гордого профиля и немного жесткой линии губ, — в ее воображении были несколько размыты и смешивались с синевой моря, южных сумерек и тонкими очертаниями гор в утренние часы. Тогда мать носила широкие белые рубашки и парусиновые туфли. Подвитые белокурые пряди свободно падали на плечи, оттеняя их смуглую позолоту. Тогда она еще не была мадам Левицки, не посещала модных тусовок и не выставлялась в престижных галереях Мюнхена и Милана, Парижа и Нью-Йорка. Тогда она еще была ее мамой…

Сколько же лет прошло!

Она вздрогнула, услышав резкий голос матери — он становился таким, когда она спорила со своими друзьями-художниками, отстаивая свои убеждения: «Дали учил, что последние мазки должны быть максимально прозрачными, а потому наносить их следует более жидкой краской. Вы можете не слушать меня, но Дали-то!»

В застойные времена авангардистов не жаловали. В восьмидесятом году ей, родившейся в семье талантливой художницы и начинающего поэта, было пять лет. Это потом она узнала, что ее мать была одной из немногих молодых смелых художников, которые отстаивали свои убеждения, рискуя оказаться в психиатрической клинике. Мать увлекалась поэзией и сама писала стихи. Кроме того, она профессионально занималась скульптурой и даже сделала серию скульптур из глины, впрочем, так и не отлитых в бронзу.

Отец вскоре запил и сгинул. Несколько раз после развода мать видела его на проспекте, о чем сообщила дочери позже. У него был сумрачный и недовольный вид, он превратился в настоящего алкоголика — неопрятный, с помятым лицом и всклокоченными волосами. Мать всегда проходила мимо, отвернувшись от него или перебегая на противоположный тротуар.

Когда Веронике исполнилось семь лет, появился Алексей Степанович. Мама влюбилась в него без памяти. Она готова была следовать за ним куда угодно. Алексей Степанович работал главным редактором художественного журнала «Тарасовские маяки». Он был старше матери на восемь лет. Обаятельный, но самовлюбленный, не глупый, но полный предрассудков, целеустремленный, но порой до ужаса циничный, он способствовал тому, чтобы мать узнали в художественных кругах. Благодаря ему она открыла мастерскую и, не считаясь ни с чьим мнением, стала экспериментировать. Алексей Степанович иногда снисходил до того, чтобы бросить ей несколько насмешливых советов и ироничных замечаний, смотря на творения своей жены как на своего рода простительные чудачества молодости и стремление самоутвердиться, ниспровергая «вечные» ценности. Но потом, видя, что живопись его возлюбленной становится день ото дня все менее понятной и все более, как он выражался, «шальной», схватился за голову. А тут, как нарочно, пришло приглашение из Франкфурта. Маму приглашали принять участие в тамошней выставке. Отчим запретил Эльвире ехать в Германию и вообще стал требовать от нее отказаться от живописи, потому что ничего замечательного он в ее искусстве не обнаруживал.

Вероника стала свидетельницей настоящей драмы. А несколько дней спустя он погиб в дорожной аварии. Заснул за рулем своей «Волги» и врезался во встречный «КамАЗ».

Мать жутко переживала. А приглашение по-прежнему лежало в ящике ее стола. И она решилась — поехала в Германию. Чтобы отвлечься, как она сказала. Это было в ее духе. Другая бы сломалась, стала биться головой о стену, закрылась бы в четырех стенах и выла белугой, но матери, как человеку творческому, был свойственен тот царственный эгоизм, доходящий до полного равнодушия по отношению к своим близким, что часто отличает гордые души и заставляет их жить согласно собственным желаниям и стремлениям.

Мать была заносчивой и по-мужски неуступчивой…

«Она сильный человек», — подумала Вероника и поежилась.

И мир ей воздал за эту живучесть и бойцовский характер. Она стала известным художником и скульптором. Издала три книги стихов. Ее знают в Париже и Нью-Йорке, откуда она начала свое продвижение вверх по лестнице признания и баснословных гонораров. Во Франкфурте она познакомилась с одним критиком, американцем. Он проникся к ней симпатией, а от ее картин пришел в восторг. Через год они поженились, и мать переехала в Нью-Йорк. А в последние годы она обосновалась в Париже, купила особняк на острове Сен-Луи, завела любовника, дельца от шоу-бизнеса. Вероника была словно вычеркнута из ее жизни. Ее воспитывала бабушка, а потом и та умерла. Теперь Веронике двадцать пять, у нее преуспевающий муж, шикарная квартира в центре города, хорошая работа — она диктор на местном телевидении.

Но, несмотря на жизненный успех и неплохие перспективы на будущее, в душе Вероники саднила старая рана, которая с каждой посланной матерью открыткой приобретала новые оттенки. «Как в живописи», — горько усмехалась Вероника, читая неразборчивый и торопливый материнский почерк.

«Ты не представляешь, как здесь мило. Тишина, чистая речка с живописными берегами, средневековая деревня. Не могу избавиться от русского акцента. Жюльен смеется, он такой шутник! Ах, если бы ты видела все эти церквушки, домики, все эти уютные дворики и почти игрушечные мостики! Целую. Твоя сумасшедшая мать».

Вероника спрятала открытку в сумочку от Шанель. Мать прислала ей эту дорогую вещицу на день рождения. Как и свою фотографию, где она была снята на каком-то банкете. Со смесью жалости, сожаления и тайной радости Вероника отметила на лице матери приметы времени. Только глаза смотрели так же гордо и задиристо. На матери было шикарное черное платье, на плечах — боа из чернобурки, волосы были уложены в прическу, на обтянутых перчатками руках сверкали два бриллиантовых кольца и широкий платиновый браслет.

Вероника не могла понять, почему ее мать не позовет ее. Эта любовь на расстоянии выматывала ее. Любовь, похожая на пресную ватрушку… Уж лучше открытый конфликт с выяснением отношений, с битьем посуды! Мать не предприняла ни одной попытки объяснить свое легкомысленное, с точки зрения Вероники, поведение. В этом чувствовался тот самый забывчивый и потому порой такой обаятельный, при всей его жестокости, эгоизм, который, по мнению Вероники, наряду с талантом дал ее матери возможность вырваться из безвестности и бедности.

Известие о скором визите матери в родной город потрясло Веронику. Она привыкла жить в перманентном удалении от предмета своей любви и ненависти, поэтому весть о том, что госпожа Эльвира Левицки приняла решение посетить Тарасов и представить в залах Радищевского музея свои новые картины, повергла Веронику в смятение. Она то по-детски простодушно радовалась, то приходила в ужас: что-то скажет мать о ее костюме, как будет держать себя, как отнесется к визиту Эльвиры Альберт и что скажет мать о нем? Ведь Вероника почти ничего не рассказывала мужу о своей матери, так, общие сведения, и чувств не показывала.

Вероника снова вздрогнула. Объявили рейс из Москвы. Мать предупредила Веронику, что о ее прибытии пресса пока не знает. Она хочет, мол, опередить всех хотя бы на один день и встретиться с дочерью тет-а-тет, без посторонней шумихи и помпы. Растроганность Вероники, усмотревшей во временном инкогнито своей знаменитой матери свидетельство любви и доверия, вскоре уступило место мучительному беспокойству. Не очередная ли это прихоть? И потом, она испытывала самый настоящий страх при мысли, что останется с матерью наедине и все внимание последней будет приковано к ее скромной персоне.

«Но ведь она же моя мать!» — вознегодовала сама на себя Вероника. Она заставила себя встать и пошла к выходу. Кораллового цвета костюм отлично сидел на ее стройной фигуре, открывая немного острые колени. Итальянские туфли комфортно облегали стопу. Но Веронике казалось, что юбка топорщится, вырез пиджака излишне глубоко открывает грудь, а каблуки туфель вот-вот подвернутся и она упадет на пол. Сердце рвалось из груди. На миг она подумала, что хорошо бы достать из сумочки зеркальце и припудрить лицо. Она чувствовала на лбу выступившую испарину и капли пота между грудей.