Татьяна Москвина - Эссе, статьи, рецензии

• Название: Эссе, статьи, рецензии
• Автор: Татьяна Москвина
• Жанр: Книги

---

Молодая энергия растворяется в воздухе умирания, в мертвом городе полно живых людей, и жизнь находит некое мелодраматическое перемирие со смертью, как то и положено в итальянской опере. Больно и хорошо. Или, как пела Снегурочка, - люблю и таю…

Смысл? Он давно сформулирован, и не нами, а Блоком: «Радость-страданье - сердцу закон непреложный». К счастью, по мелодраматической канве сюжета рассыпаны маленькие салюты беззлобного юмора. Хороша и актерская игра - без жирных подчеркиваний и нажимов, естественная и разумная. Так что «радость- страданье» смотрится на сей раз привлекательно и легко. Алексей Балабанов сделал неожиданную картину, а, позвольте напомнить, неожиданность - это хоть и не главный, но непременный признак таланта. А война в его внутреннем мире, конечно, не закончилась.

Но надо же и отдыхать иногда. Смотреть на воду, на старые камни, на милых обреченных женщин. Перемирие, перекур, отпуск по ранению…

Вольно!

Однажды мне довелось увидеть Бориса Абрамовича Березовского.

Это случилось 9 ноября 1998 года. В Москве, в помещении верхнего буфета Театра имени Моссовета, после спектакля «Горе от ума». Там Олег Меньшиков праздновал свой день рождения, и вот, желающие поздравить артиста прибыли и соединились в некое общество. По тем временам - высшее. Судите сами: Никита С. Михалков, Борис А. Березовский с женой Еленой, писатель Виктор Пелевин, драматург Евгений Гришковец, артисты Нонна Мордюкова, Александр Балуев, Владимир Ильин, Евгений Миронов, литератор и жена А. Вознесенского Зоя Богуславская и многие другие. Почти что бал! У всех приближенных к принцу Грезе было приподнятое настроение.

Автор «Чапаева и пустоты» держал Меньшикова за руки и, почему-то поминутно целуя его то в левую, то в правую щеку, пытался рассказать буддистскую притчу про ад цветных металлов, который предназначен специально для актеров. «Но это к вам не относится!» - патетически восклицал писатель, мужественно удерживавшийся на ногах, тогда как все его измученное многолетней интоксикацией тело молило хозяина об ином. Михалков, с трудом вытерпевший часа полтора всеобщего внимания не к себе, наконец не выдержал и отправился к роялю петь песни Шпаликова, властной рукой оттянув жар вечеринки от чужих черных глаз к своим зеленым. А Борис Абрамович сказал тост в честь артиста, запомнившийся, кстати, Пелевину, потому что тот вставил кое-что из этого текста в свой роман «Поколение П.».

IM

Березовский был таким же, как на экране телевизора, - маленький, аутичный, кажущийся печальным, ничего не излучающий. Он поблагодарил Меньшикова за доставленное сегодня удовольствие. «Я даже не заснул, как обычно, - признался олигарх. - Вы, Олег, уносите нас в прекрасное, фантастическое царство, где мы забываем, насколько мерзка жизнь… - Тут Березовский саркастически и скорбно засмеялся. - Вы даже не представляете, насколько она мерзкая, эта жизнь…» И он выдержал хорошую артистическую паузу, чтобы мы представили, насколько жизнь мерзка.

Впервые за весь вечер я почувствовала раздражение. «Может, это именно ваша жизнь мерзка?» - хотелось мне спросить у Бориса Абрамовича. Я архаична и не люблю, когда стреляют в солнце, плюют в воду и обзывают жизнь. В тот день я была весела и счастлива. «Горе от ума» с Меньшиковым я, бедняжка, смотрела пятый раз…

Я вспоминаю, как в восьмидесятых, учась на театроведческом факультете, придумала фантомную писательницу по имени Аграфена Свистунова и сочиняла для местной стенгазеты разные интервью от ее имени. Например, ее спрашивали: «Аграфена Ивановна, а вы страдали при советской власти, в эпоху застоя?», на что моя девушка отвечала: «Да, конечно, страдала. Молодой человек, на которого я рассчитывала, на мне не женился, а женился совсем другой, на которого я, признаться, совсем не рассчитывала». Вот и про девяностые годы я могу сказать - это для меня годы личной, собственной, никому, кроме Бога, не подотчетной, свободной жизни. С множеством страданий и радостей, с потерями и обретениями. И, рассуждая про эти годы, про их вкус и цвет, надо понимать - для каждого человека, для каждой семьи тут своя история.

История того, как мы распорядились дарами, - например, свободой слова, которая реально была нешуточной, свободой передвижения и свободой зарабатывать, личным временем, своими талантами, у кого они были. С меня же на Божьем суде не спросят ни за Ельцина, ни за Березовского. С меня спросят за меня.

В 1990 году родила я ребенка Николая. Это был занятный год. Зарплаты стали расти, а «промтовары» (так в СССР назывались все несъедобные вещи) - исчезать. Народ бегал по магазинам и скупал все - отрезы тканей, постельное белье, драгметаллы, посуду. Я, помнится, тоже решила принять участие в общем процессе. Деньги были. Я купила ярко-красный кооперативный джемпер с люрексом, обтянутую бархатом брошку с розочками в дивном мещанском стиле и полотенце с множеством цветных полосочек. Все эти вещи живы до сих пор. Не то чтобы я была непрактична, как чокнутый профессор, - я вела свой корабль довольно уверенной рукой. Другое: какое-то дурацкое, необъяснимое чувство, что «а, пустяки, обойдется». Дал Бог ротик, даст и кусочек. Проживем!

Тем более, у меня была такая роскошь, как живой собственный муж, и муж шевелился, зарабатывал - в 1992 году мы меняем квартиру. Блочную распашонку на первом этаже в Купчине - на трехкомнатную (фактически четырехкомнатную) на Петроградской стороне, доплата три тысячи долларов всего. Пару лет квартира стоит как игрушечка, потом начинается обвал - последние пионеры, что мы понимаем в ремонтах? Да что мы все вообще понимаем в том, как теперь жить, в этой самой свободной России?

Я - мать, жена, у меня двое детей на руках, мальчики. Замуж я вышла в 1988 году, в солидном уже возрасте - мне было 29 лет. Стало быть, разбойничьи девяностые - мое золотое время. Я ничем не болею вообще, только толстею потихоньку. Мне повезло, я знаю - я из меньшинства, из тех, кто живет по своей воле, и в силу особенностей своей личности я остро и, может быть, чрезмерно, переживаю жизнь всем чувственным аппаратом. Поэтому наиболее адекватно передала бы мои переживания какая-нибудь песенка, где в куплете - тоска зеленая, а в припеве - бешеное веселье.

Один за другим уходят «отцы», покровители, помощники, те, кто заботился, пестовал, бескорыстно тратил время. В 1996 году умирает мой драгоценный учитель Евгений Соломонович Калмановский, оригинальный мыслитель, театровед и писатель. В этом же году - Анатолий Яковлевич Альтшуллер, возглавлявший сектор источниковедения в Российском институте истории искусств, где я тогда работала. 1999 год уносит родного папу, Владимира Евгеньевича. «Сережа, - сказала я как-то мужу в тоске, - смотри, мы остаемся за старших, а какие из нас на хрен старшие?!» Некому жаловаться. Некогда плакать. Надо заполнять огромную пустоту, русскую дыру, заполнять ее собой, своим дыханием, словами, письмами, страстями, делами, мыслями, песнями - иначе она сожрет тебя. Пока о свободе только мечтали, не могли разглядеть в цветном тумане ее другого лица - вызывающего тоску и страх. В общей русской судьбе - все злило, мучило, оттого что - не исправить, не повлиять. И надо с этим жить, с этим и с этими - с людьми с этими, бок о бок. А они такие противные, Господи! А других нету, вот как.

Все, что выползло и раскорячилось на русской дороге в девяностых - выползло из-под черепа рожденных в тридцатыхвосьмидесятых. Гигантская проекция всех скрытых комплексов советского человека, фантасмагорическая реализация грез «начальников» и полная сбыча мечт бывшей «сферы обслуживания». Их домики, их песенки, их киношка, их мораль, их вкусы вообще. К сожалению, это мусор. К сожалению, потому что мещанский стиль может давать эстетически ценные плоды, но обывательский угар девяностых оказался бесплоден. Подвел излишний размах, русский беспредел. Фикус хорош в горшке, на окошке домика. Фикус, отлитый в бронзе, двадцати метров вышиной, стоящий на главной площади городка, решительно нехорош. Обыватель, вырвавшись на свободу, потерял уют, меру, цель (затаиться и выжить), потерял место в иерархии. Потому что больше не было иерархии. Плевать ему было на Родину вообще. Это отдельные публицисты, верные пациенты доктора Чехова, волновались о том о сем. А люди посмеивались в усы и прибирали, что где плохо лежало. А запустение России продолжалось. К руинам русской православной цивилизации стали добавляться руины русской советской. Неужели я дожила до «обратите внимание - перед вами остатки пионерского лагеря», невероятно. Не может быть. Я не любила яркие, фасадные приметы советского строя - лозунги, плакаты, статуи, демонстрации. Это был кислый, неуклюжий дизайн, выполненный циничными мастерами без задора, скучно и аляповато. Но другие, не фасадные, а реальные ценности исчезающей советской цивилизации было жаль отчаянно - действительную грамотность, «книжность» населения, тип человека-правдолюбца, поучительный, чистый кинематограф, реалистический жизнеподобный театр… При этом было очень приятно познакомиться с продуктами, которые явились на Русь дружной вереницей, от авокадо до яиц перепелиных. Началось великое соитие с товарами и услугами. Материя взяла реванш. Дух потеснился - а сочетать и то и другое мы пока не умеем. Мы, в сущности, варвары, ужасно неловкие, косолапые. Или авокадо, или в библиотеку - а так, чтоб вместе?! Как это?!