Дмитрий Быков - Эвакуатор

• Название: Эвакуатор
• Автор: Дмитрий Быков
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-475-00099-9

Действие нового романа Дмитрия Быкова происходит в Москве, где редкий день обходится без взрывов террористов. И посреди этого кошмара вспыхивает любовь. Она — обыкновенная москвичка, он — инопланетянин, который берется вывезти любимую и ее близких на свою далекую и прекрасную планету. Но у красивой истории оказывается неожиданный конец…

---

Игорь жил на двенадцатом этаже.

— Слушай, — шепнул он в лифте, — а ведь ты нарочно решила так долго добираться. Теперь мы войдем, ты скажешь, что попьешь чаю — и сразу надо бежать, потому что уже поздно. Это будет совершенно в твоем духе.

— Ты дурак, — сказала она. — Если я хочу с тобой спать, значит, я буду с тобой спать.

— А дома что скажут?

— Это мои проблемы, не лезь туда, пожалуйста.

— Может, ты все-таки уйдешь ко мне?

— Может, и уйду. Подожди, ты же еще не знаешь ничего. Вдруг вообще ничего не получится.

— С какой стати? — Он чуть не выронил ключи.

— Ну мало ли. Есть понятие «антитело». Все хорошо, а в постели полная несовместимость.

— Типун тебе на язык. Милости прошу. Скромно, но просто.

— А что, — сказала Катька, — очень милая берлога. Я так себе и представляла. Давай, ставь барласкун, кыгырык, дырмыр, и тогда, возможно, мы будем немного тыбыдым.

— Кыгырык не завезли, — сказал Игорь виновато. — Они очень плохо снабжают в последнее время. Говорят, сами там ищите, раз у вас такая стабилизация.

— Ну и написал бы, какая тут стабилизация.

— Они не верят ничему. Зорге же тоже не верили.

— А зачем тогда держат?

— Хороших людей забирать.

— Ой, погоди… — Она отпихивалась, но слабо. — Отцепись, у меня и так ноги подгибаются. Я, что ли, в дыш сначала… Есть дыш?

— Есть, есть. Есть даже хылыт.

— Слушай, — обернулась она уже на пороге ванной, — а я ведь совершенно не в курсе твоей жизни.

— Очень своевременный, оправданный интерес. — Он выпрямился рядом с полузастеленной кроватью и скрестил руки на груди. — Я родился от бедных, но благородных родителей, получил порядочное образование, на землю попросился добровольно, будучи наслышан о трудной, но благородной работе разведчика…

— «Мертвый сезон» не смотрел?

— Обязательно. Все приличные люди начинали в разведке. Это мой третий рейд к вам. Если хочешь узнать мое настоящее имя, наберись терпения. В нем тридцать три слога, и еще сорок пять в титуле.

— Ты аристократ?

— Прямо скажем, не под забором найден. Катя, иди уже в душ, пожалуйста, а? Хочешь, я тебе потру спинку?

— Не надо, я сама потру себе спинку. Но меня мало интересует твое происхождение. Меня волнует, например, был ли ты женат. Вот в этом халате до меня многие гостили?

— Честное слово, ты первая. Я купил его неделю назад в предвидении именно такого случая.

— Честно? Выглядит подержанным.

— Что ты хочешь, свибловский рынок. Теперь его закроют, хоть память будет.

— Ты раздевайся, не стесняйся, — сказала Катька.

— Да? А ты будешь стоять и смотреть?

— Ага. Очень интересно.

— Знаешь что, Катя!

— Ну, у вас же все совсем иначе устроено…

— Я не могу тебе вот так показать. Я должен тебя подготовить.

— Что, настолько страшно?

— Нет, просто очень красиво. Иди, пожалуйста, куда шла.

Под душем Катька пела. Она нарочно мылась долго и шумно — надо было оттягивать счастье еще и еще, а между тем в самом деле было поздно, седьмой час, и у нее впервые мелькнула мысль — плюнуть на все, остаться у него, — но это было вовсе уж безответственно; и вообще надо посмотреть… Как странно, сейчас мы будем изменять мужу. Но какая же это измена? Счастье накатило и не отпускало: счастье — это когда все можно.

Когда она вышла наконец из ванны, завернутая в явно великоватый халат, горячая, влажная, с полотенцем на голове, — он уже лежал под одеялом и читал какую-то фэнтезийную ерунду с когтистой красавицей на обложке. В зубах красавица держала меч, а в когтях — рыцаря в полном прикиде. Рыцарь тоже кого-то держал, но Катька была близорука.

— Читаем, да?

— Да, знаешь, что-то взгрустнулось. Захотел почитать про Родину.

— Взгрустнулось? — Катька села на кровать. — Всякая тварь грустна перед соитием. У нас после, а у вас перед.

— Слушай, — он оторвался от книги. — Может, не надо соития, а? Я тут подумал… ну, все это так серьезно… Мы еще не готовы, ты недостаточно про меня знаешь, мы не проверили свои чувства… По нашим законам, юноша должен совершить три-четыре подвига и только потом взять девушку за, я не знаю, подбородок…

Она смотрела в его хитрые глаза и сияла: это было то, что надо, и с самого начала не надо было ничего другого, и какая несправедливость, что все вышло только сейчас. Катька всю жизнь стеснялась своего тела, да и вообще себя — словно каждый день вынужденно доказывала кому-то собственное право на существование; она привыкла к этому грузу, и несла его без усилий, как улитка домик, но только теперь, когда ноша спала, — стало ясно, какая тяжесть пригнетала ее к земле с первого класса, с первого контакта со средой. Нам так редко и неохотно подбрасывают своих, чтобы мы не понимали, какой ужас — чужие. После одного дня со своим невозможно сидеть с чужими в классе или на работе, входить в метро, полное чужих тел, ложиться в одну постель с непонятным полузнакомым человеком. В своем все устроено, как надо. Нет ничего, что резало бы глаз или заставляло в смущении отворачиваться. Нет ничего, что надо преодолевать. Такая полнота совпадения невыносима, как чистый кислород: после этого все оскорбительно и грязно, и лучше вообще не разлипаться. Кощунственна была сама мысль о том, чтобы перед этим пить — тогда как с прежними своими мужчинами Катька до такой степени стыдилась самой ситуации, что обязательно опрокидывала банку-другую джин-тоника, а то и прибегала к чему покрепче. Здесь пить — значило замутить грязным дыханием тончайшее стекло, захватать пальцами кристалл.

— Нет, погоди. Я должна тебе все объяснить. Ты можешь сделать не так, мы хрупкие существа. Значит, есть три дырки.

— Больше, больше…

— Уши не в счет. Пусти, дурак, ты приехал информацию собирать или зачем? Тебе неинтересно, что ли?

— Нет, почему, очень увлекательно. Продолжайте, профессор.

— Ну вот. Есть три отверстия. Одно, основное, расположено здесь и скрыто от глаз. Некоторые бреют, но мы считаем это неэстетичным.

— Действительно. Такой милый хвост.

— Это у тебя милый хвост. У нас это как бы ежик. Ежик — насекомоядное животное, живет в средней полосе практически повсеместно… Погоди, не трогай зверька. Он испугался и свернулся. Мы имеем также другое отверстие, противоположное, в него тоже можно, но в основном оно не для этого. Бывает типа банальный секс и анальный секс…

— Но это ужасно больно, наверное.

— Ты знаешь, у наших мужчин считается очень оскорбительным, если их кто-нибудь в это отверстие. Но для наших женщин это почему-то знак особенного расположения. Мы посмотрим, может быть, у нас до этого дойдет, но вряд ли. И наконец, есть третий способ, но при нем не поговоришь.

— Ага. Я, кажется, догадываюсь.

— Я в это время не то чтобы очень болтлива, но понимаешь… если иногда приходит важная мысль… просто поделиться…

— Да, да. Я понимаю. Скажите, профессор, а там, внутри… там нет ничего опасного? Ну, в смысле зубы… или бездна… Я слышал, что в вашем фольклоре это место имеет очень негативные коннотации…

— Знаете, Игорь, в нашем фольклоре практически все места… ох… имеют негативные коннотации. Игорь! Игорь, дурак! Какое счастье, что можно вот так трепаться, а? У меня ни с кем не было ничего подобного.

Некоторое время они просто лежали рядом, он гладил ее и терся носом о щеку, было ясно, что будет замечательно, и еще более замечательно, но главное — она была необыкновенно хороша и сама это чувствовала, хотя и не видела в комнате ни одного зеркала; даже в ванной оно было маленькое, ровно для того, чтобы побриться.

— Подожди, но мы не обговорили всего разнообразия способов…

— Ка-а-атька… Ты абсолютное чудо, ты в курсе вообще?

— Знаешь, да. Сейчас почему-то в курсе.

— Ну, а когда у вас считается, что уже можно? Что можно как бы приступать?

— Это по готовности. Но вы, кажется, были готовы еще в лифте?

— Мы готовы, всегда готовы… Я ведь член нашей этой организации, как ее… пыынер… знаешь, да? Мы всегда готовы, это годы тренировок…

— Ну что ты делаешь! Дай я сама.

— Ну, сама так сама… Что ты ржешь?

— Ой, погоди… Ты знаешь это выражение — «И он весь превратился в слух»?

— Да. У нас тоже такое есть.

— Ну вот, а в таких ситуациях надо бы — «И он весь превратился в…»

— Да, — сказал он, — это похоже. Поразительно, как ты умеешь чувствовать другого человека.

Некоторое время им было не до острот. Наглой натяжкой было бы утверждать, что с первого же раза она испытала неземное блаженство; точней — ее неземное блаженство было совершенно иной природы, и всякая там физиология никакой роли уже не играла. Было полное совпадение и блаженная вседозволенность, и милая раскрасневшаяся морда с виноватым и восхищенным выражением, и деликатность, столь умиляющая в мужчине, существе низшем, эгоистическом… Это же существо, наверняка инопланентное, думало не о себе, а о ней, продолжая помнить краем сознания, что она у него ненадолго, что все вообще ненадолго, — ее-то часто посещали такие мысли, и именно в постели: некоторым счастливцам почему-то в это время кажется, что они бессмертны, а она никогда не ощущала себя такой смертной, как во время близости. И сейчас тоже. Но сейчас к этой тоске примешивалось другое чувство, истинное счастье — рядом с ней тоже был необыкновенно смертный человек, и то, что они умрут оба, особенно сближало, позволяя принять и этот закон.