Андрей Щупов - Сонник Инверсанта

• Название: Сонник Инверсанта
• Автор: Андрей Щупов
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Повествует о путешествии героя по мирам, которые в равной степени можно называть параллельными и виртуальными. То есть поначалу герой полагает, что его перебрасывает в сопредельный мир, но, в конце концов, начинает подозревать, что это его собственные ужасы и кошмары, а первопричина необычного перемещения кроется в его собственных застарелых комплексах. Из объекта охоты он превращается в гостя, из гостя — в узника психической клиники, из пациента — в полномочного властителя неведомой страны. Он хочет мира и процветания, но сеет рознь и развязывает войну. Этому и посвящен роман — вещам, которые мы творим, сами того не желая, и тем людям, которых мы любим и предаем.

---

— Не говори «гоп», Петюнь! Это только поначалу так кажется… Короче, дуй сюда, здесь и потолкуем. Номер тринадцатый, гостиница Шейха Абаса.

— Что за гостиница такая?

— Да рядом с кинотеатром!

Я растерянно повернул голову. Видимо, на этот раз переименованию подверглась гостиница Центральная. На самом верху действительно можно было разглядеть арабскую вязь из неоновых трубок.

— Димон, ты, главное, не уходи! — надрывно прокричал я в трубку. — Сейчас буду, на-ко! Минут через пять, на-ко. Ты слышишь?!..

* * *

Спустя указанные пять минут, я уже утопал в кресле трехкомнатного номера люкс и наблюдал, как похмельный Димка пьяно царапает пером по дощечке дигитайзера, вырисовывая на цифровом экране фигурку какого-то человечка.

— Одной магией, Петюнь, сыт не будешь. — Павловский громко икнул. — Вот и подрабатываю спектаклями. Сочинил тут одну программку, постепенно довожу до ума, продаю на своих сеансах. Магическая музыка, пасы руками, позы. Лабуда, конечно, но людям нравится.

— Ты чисто разговариваешь! — задумчиво пробормотал я.

— По-моему, я всегда чисто разговаривал. О чем ты?

— Да так… Лучше скажи, что за программа?

— Если выражаться научно, это вариативное матрицирование. — Павловский взмахнул пером. — Проще говоря, моя программа исполняет людские желания. Хочешь, скажем, кому-то напакостить — порчу там навести или еще что-нибудь, покупаешь версию «Вендетты» — и дело в шляпе. А если наоборот собираешься обороняться, приобретаешь одну из версий «Кокон». Тут у меня варианты на все случаи жизни.

— Не понял, что еще за «Вендетта»?

— А вот смотри, как я сейчас его…

На моих глазах к мужской фигурке на экране приблизилась гигантская игла и, чуть помедлив, вонзилась в нарисованную ногу. Я невольно вздрогнул, настолько натурально дернулась фигурка. Руки ее энергично затрепетали, раненая нога подогнулась.

— Можно и звук включить. Тогда ты услышишь стоны…

— Это напоминает японское варанингё, — пробормотал я. — Колдовство на бумажных фигурках.

— Верно, — кивнул Дмитрий. — А у амазонских шаманов подобное действо именовалось чурсхэ. Да и африканские колдуны любили поиграть в подобные бирюльки. Набивали соломой тряпичных кукол, писали на них имена с датами рождений и начинали прижигать угольками.

— Неужели действовало?

— Смотря на кого.

— Значит, ты тоже увлекаешься шаманством?

— Теперь, Петруш, это иначе называется. В век компьютеризации люди учатся наводить порчу современными методами.

— Ты серьезно?

— Более чем! — глаза Павловского глянули на меня с насмешливым вызовом. — В этом мире, Петюнь, все серьезно, — ты сам, помнится, говорил мне это. Убей кого-нибудь во сне, и это тут же скажется на его здоровье, а обругай человека простым дураком, и он немедленно поглупеет. Пусть на какую-то кроху, но поглупеет. Европейцы — и те торгуют манекенами врагов. Приносишь им фото, называешь размеры, — и на дом тебе привозят восковую фигуру.

— Чтобы протыкать ее булавками?

— Зачем же? Можно обойтись и без булавок. Ставишь манекен в угол и мордуешь в свое удовольствие.

Я нахмурился.

— Кажется, что-то такое слышал…

— Ну вот, ты слышал, а я в жизнь воплощаю. — Дмитрий величаво обвел экран рукой, точь-в-точь как художник, знакомящий публику с очередным произведением. — Только видишь ли, господа коммерсанты, торгующие манекенами, полагали сначала, что стресс у клиентов снимают, а позже выяснилось, что у врагов действительно начинаются проблемы — у кого обычные недомогания, а у кого и что-либо похуже… Ты вот на моих сеансах ерзал, кривился, и не понимал, что зал верующих — это уже не просто зал, а монолитная сила, своего рода эгрегор, способный вершить подлинные чудеса.

— Это какие же, например?

— А такие… — Павловский шмякнул своего экранного персонажа виртуальным кулаком и, свалив в жестокий нокаут, снова обернулся ко мне. — Ты бы видел, каким я порой выползаю на сцену. Иногда просто в зюзю недееспособный. Ни бэ, ни мэ сказать не могу. А как включу свои агрегатики, музыку со свечками задействую, так и начинается приток энергии. Это ведь не я, — они меня делают магом. И эти игрушки тоже начинают действовать только когда веришь в них по-настоящему.

— Не понимаю…

— Тут и понимать нечего. Если я могу свалить человека реальным ударом, почему мне не совершить то же самое при помощи мысли?

— Ну, знаешь ли! Если бы все валили своих недругов при помощи мыслей…

— Вот! — вскричал Дмитрий. — Вот в чем загвоздка! Мы не умеем совершать физическую работу при помощи интеллекта! Есть желание, но нет формы его матрицирования. Есть ключ, но нет скважины.

— Ты хочешь сказать, что при помощи твоих игрушек…

— Именно! — словно дирижер, Дмитрий взмахнул руками. — Я позволяю мысли вылепиться в нечто конкретное, понимаешь? Создавая эгрегоры, я усиливаю наши метаполя в сотни и тысячи раз. Эффект ничтожный, но он все-таки есть! И спектакли в случае удачи получаются такие, что ты в лучшем из своих снов не увидишь!

— Неужели твои матрицы кто-то покупает?

— Ты шутишь? — Павловский фыркнул. — Расхватывают, как горячие чебуреки! Еще лучше, чем четки с книгами. Да люди последним готовы поделиться, лишь бы не уходить из театра. Кроме того, я снимаю общественное напряжение. Вся ненависть целиком и полностью выливается на экран, и в жизни господа ненавистники уже не беснуются, как прежде.

— Но ты же толкуешь, что вся эта порча может стать явной, разве не так?

— Мало ли что я толкую! Я, Петя, товар, прежде всего, рекламирую! А уж кто верит в него, кто нет, это меня не слишком волнует. Ты, Петр, уже второй день здесь, а, похоже, так ничему и не выучился.

— Чему я должен был выучиться?

— Ну, не знаю… Каждый учится своей собственной науке…

— Постой! — я вскинул перед собой ладонь. Наморщив лоб, попытался сформулировать вопрос точнее. — Скажи, Дмитрий, этот мир — он существует на самом деле или это плод моего воображения?

— Если даже плод, то теперь уже не только твоего, но и моего воображения тоже. Или забыл, о чем пишешь в своей рукописи?

— Там у меня совсем другое…

— Нет, Петюнь, оба мы говорим об одном и том же. Разве что по разному. — Дмитрий с усмешкой вытащил из-за стула бутыль с коньяком, зубами выдернул пробку. — Но я понял, о чем ты спрашиваешь, а потому отвечу предельно честно. Видишь ли, Петруш, судя по всему, ты расплевался со своим миром, вот и все. То, что ты обидел мир, это еще полбеды. Хуже — что мир обиделся на тебя!

— Как это он мог обидеться?

— А так, качнул на ладони и выбросил. Все равно как я эту пробку. — Дмитрий отшвырнул пробку в угол комнаты. Приложившись к бутыли, звучно глотнул.

— Значит, — горло у меня перехватило, — это действительно другой мир?

— Не совсем. Это версия, которую ты создал под себя.

— Чушь какая! Я ничего не создавал!

— И создавал, и создаешь. Она и сейчас все время достраивается, согласуясь с твоим видением реалий.

— Но… С моими реалиями творится черт-те что! Какая-то вывернутая наизнанку апперцепция. Что-то узнаю, а что-то нет.

— Это временное явление, не суетись. Даже в гостиничном номере мы час или два вынуждены обустраиваться, привыкать, а тут не просто комната, — целый мир. Поэтому не спеши его ругать, — он тоже должен к тебе подладиться.

— Бред какой-то!

— Верно, бред. Но, судя по тому, что ты накропал в своей рукописи, бред тоже является полноправной формой жизни. Бредом, Петюнь, можно именовать все то, что нам кажется, а кажется нам более половины наблюдаемого вокруг. Этот мир, — Павловский взмахом обвел свою комнату, — всего лишь одна большая галлюцинация. Не будь объединяющего сознания — того самого эгрегора, о котором я поминал, мы и видели бы, и слышали совершенно разные вещи. Так что, если разобраться, мы все постоянно что-нибудь создаем — любимые интерьеры, библиотеки, семьи, самих себя. Есть, кстати, любопытная версия, что те же наркотики просто-напросто сбивают оптическую настройку человека, и вместо привычных реалий он начинает видеть совершенно посторонние миры. Не выдуманные, заметь! — а посторонние.

— Слышал… — я отмахнулся. — По-моему, лабуда полнейшая.

— Лабуда, не лабуда, но мир и впрямь чрезвычайно пластичен. Закрой глаза, и он совсем пропадет.

— Ну и что?

— Ничего. Если я очень захочу стать героем пожарником, то, в конце концов, я действительно могу им стать.

— Ты хочешь быть пожарником?

— Это всего лишь пример, балда! Я только объясняю, что мы живем в мире, который сами для себя и выстраиваем. Да и время мы, по сути, тоже выбираем сами.

— Так уж и сами!

— Естественно! Ты же психолог, значит, обязан знать такие вещи доподлинно. Возьми ту же бедную дамочку Коко Шанель. Она была нищей, но ее это ничуть не трогало. Если разобраться, она все время жила в мире шелка и бархата, в мире шляпок, духов и платьев. Она не имела богатых родителей и не могла позволить себе ежедневной порции виноградного сока, но эта неказистая дамочка умела мечтать, как никто другой. И в итоге сумела вымечтать у судьбы все то, чего ей так не доставало. Превратилась в законодательницу мод, заработала миллионы и завладела сердцами сотен лучших кавалеров планеты.