Сергей Солоух - Самая мерзкая часть тела

• Название: Самая мерзкая часть тела
• Автор: Сергей Солоух
• Жанр: Современная проза

---

— Послушай, Игореха! — блестящая идея сама собой рождается. Вспыхивает, как целый коробок. — А у тебя ключи, наверное, есть от Ленинской?

Бывший СТЭМовец. Помнит, где укромные места, тихие и теплые уголки в трюмах ЮГИ, корабля знаний.

— Есть, говори?

— Есть, говорю! — спокойно отвечает Хан.

— Так что ж мы здесь стоим? — уже летит, танцует Шевель.

Вся суть рыбалки в том, чтобы подсечь. Не ноги промочить, не застудить крестец, а улучить момент, за нитку дернуть. Оп. И можно руки разводить на ширину своих плеч или Томкиных корабельных бедер. Да. Ким подцепил увесистого карася. Красиво. Не мелочился. На анекдотах не ловил. Магнитофон не прятал. Левой рукой не щелкал, не шуршал в штанах, когда Вадюха вдохновлялся на свою коронку. Любимый номер — четырежды герой жует бумагу. Не произносит слова доклада, а глотает. Задний ход.

Отлично. Ким смеялся от души. Хлопал. И просил повторить. Поощрял творческую инициативу.

— Да ты и не дотянешься дотуда, морда пьяная.

— На спор достану? Эй, Настя, разнимай.

Велели выполнить работу. Заданье дали. Ким постарался. Железная двести шестая: "действия, отличающиеся по своему содержанию исключительным цинизмом и особой дерзостью… — наказываются лишением свободы от одного до пяти лет".

Сделал.

И сам не засветился. Всю шайку-лейку провел через спортклуб. И вывел тем же пунктиром. Из Ленинского зала тихим сапом на четвертый. По боковой лестнице. Мимо жестяных урн АХО и стальных дверей грузового лифта. Потом темным коридорчиком до малого спортзала. Там снова вниз, уже по винтовой. Буравчиком в подвал. Две двери. Пять ступенек. И зады Южносибирского горного встречают апрельскими ароматами. Весною оживают клены, подорожник и осока. Хоть ложкой витамины ешь.

Только Кимка не стал. С зимы еще имелся. Кое-какой запас остался в его крепком организме. Распрощавшись с веселой гопкой, другом Вадей и подругами, Потомок тут же завернул в "Цыпленка табака". Нашел там Ваньку Закса. С ним хряпнул водки на глазах у всех. И не один раз. Сколько мог выпил, сколько мог вылил в кадку с пальмой. А после айда в общагу.

Дружину под ружье, и на полночи проверка паспортного режима. Всем приседать и отжиматься. Мелкодисперсная пыль до потолка. Чтобы никаких сомнений не возникало. Когда рассеется, осядет, вопрос не должен подниматься, чем занимался командир комсомольско-молодежного отряда в тот злополучный вечер. Чем-чем? Порядок наводил! Боролся за здоровый быт.

А глазенки получились! Удались шарики. Живые вышли, с огоньком, как пара слив на блюде. Голубенькие. Предполагалось, что поломойка охренеет. Уронит тряпку и бочком, бочком в партийный комитет. А он, накладка, в полном составе явился сам. Пришел. Гуськом. Расселся перед бюстом, а глыба сзади рожи строит. Самый человечный человек. Подмигивает. Разыгрался. Дали бы руки, еще и рожки мог бы сделать кое-кому, приставить к кумполу. Наверняка. Совсем засмущал, сбил с панталыку собрание. Всех сразу отличников и именных стипендиатов Южносибирского горного.

Такой шурум-бурум и общий подъем. Ким думал, что поймал ерша, а оказалось, положил сразу двух зайцев. Во всяком случае, Блинов и Арский потирали руки. Отлично. Не снизили оценку Прохору. Не пеняли за лишний шум и общее смятение. Конфуз устроил офицеров в штатском. Персональная лужа и калоша старлея Макунько.

Порадовались. Повеселились. А впрочем, попробуй докажи. Все это домыслы и враки. Просто работали, запарка, досадный недосмотр, простительное упущение. Надо отлаживать систему взаимодействия внутри подразделений, — об этом думал полковник Плотников. А вот о Вите Макунько даже не хотел. Такие надежды подавал, а оказался профессионально непригодным. Не соответствующим высокой должности и званию. Действительно, тут сам себя спросишь. А нужен ли вообще в областном Управлении болван? Человек, способный полагать, будто бы нечто вроде прозрения и озарения может иметь место на белом свете без санкции. В принципе. Даже теоретически. Без предварительной работы и одобрения компетентных органов.

Опростоволосился. Не той стороной, не тем местом свистнул. Витюля. Спортсмен в плаще с кокеткой. Хорошо хоть, шиш в кармане обычно там и остается. Не прикладывается к служебной записке, не помещается в папку с докладом. Поэтому и не открылась начальству вся пропасть полоротости и отчаянного мальчишества старшего лейтенанта. Живи, Шерлок Холмс с синим околышем. Эркюль в пролетарском чепчике. Товарищ Макунько.

Блинов и Арский оставили пленочку себе. Запись беседы уполномоченного с разжалованным активистом в кабинете ректора ЮГИ. Три часа чистой радости. Не поделились сокровенным. Сами слушали. Перед вызовом к полковнику Плотникову, тогда еще свеженькую, тепленькую, с пылу, с жару. И после беседы. И через неделю, и через месяц. Да, всякий раз, когда хотелось поднять настроение без применения жидких спецсредств. Особенно любили одно место. Вопрос — ответ, вопрос — ответ.

— Не помните?

— Не помню.

— А если постараться?

— Я стараюсь.

— А если поднапрячься?

— Напрягаюсь.

Тут неизменно Блинов начинал мять бумагу, а Арский показывал, еще давай, еще, мол мало, мало. Все это без звука, молча, одними только губами и глазами. Так рыбы развлекаются и настоящие разведчики. Жабрами дышат.

А Ваньку, конечно, отпустили. Пришлось. Подписку взяли. Подмахнули пропуск. И до свидания. В тот же вечер. Вернули алкаша его мокроносой, ночной подруге. Весне.

Всеядного и всесезонного Потомка кантовать не стали. Он досмотрел футбол и завалился спать. Потушил свет в странной квартире. В двухкомнатной фатере с плотно закрытыми, задрапированными окнами. Одно глядит на школьный двор. Сквозь ветви кленов. Там юг. Бордовый колер. А север прикрыт синими шторами. Посмотришь в щелку и в узеньком просвете между другими хрущевками увидишь светофор. Октябрьский проспект. Моргает. Тихое место. Ким спал пятнадцать часов в сутки. А тут не дали. Собираясь на боковую, все электроприборы выключил, кроме одного. Главного. Оперативного. Зеленого. Телефона, похожего на полковую мину. Он и сработал. Ровно в восемь.

— Можешь идти в общагу досыпать, — сообщил баритон, привычный к повелительному наклонению. Без предисловий. Не тратя время на представления и приветствия. Проинформировал. Окончен карантин. Освобождай апартаменты. Служебный угол. Вот как. Но, впрочем, объявил, поставил точку, и потеплел. Добавил на прощанье с дружеским, вполне приятельским смешком:

— А немчура-дружок тебя продал, сдал-таки, сдал фриц недобитый.

И оба пропустили. Не были на дискотеке. Мировое мероприятие прошло без главных действующих лиц. Зато Валерка поприсутствовала. Помощник режиссера, стажер, исполнила служебный долг. И помечтала. Чуть-чуть. Совсем немного побыла в счастливом космосе, где нет людей. И звезды теплые. Всегда сверхновые. Всех цветов спектра. Ни одной мертвой белой.

А как только появились. Включился стробоскоп. Лера очнулась. Тихо, незаметно взяла ключик. Накрыла ладошкой серебряного светлячка с бирочкой. Железочку у края микшерского пульта. Встала и под кимвалы и тамтам смылась. Улизнула. Незаметно.

Нырнула в трубу коридора. Отыскала нужную дверь. Требовалась всего лишь взять пакет. Быстро. Не зажигая света, юркнуть в темень красного уголка, забрать полиэтиленовый и ходу. Ходу, ходу.

Но Толя пас ее. Ни на секунду не выпускал из поля зрения. Глазами, ушами, спиной и даже парой булок. Контролировал. Весь вечер мониторил тень у колонки. Наблюдал за неподвижной. Герой сегодняшнего вечера. Гром. Мясокомбинат.

Динамы не должно быть!

И точно. Валерка только за полиэтилен. Две сорокаваттные колбы вспыхивают над головой. Опять. Второй раз за этот день. Как наваждение. Плавится сало. Лужа. Сливочное, несоленое блестит. И надвигается, губами шевеля. Счастливая улыбка называется. Капут.

А Толик Громов любил именно так. И только. Брать молча. В лузу загонять. Без сантиментов. Без вариантов. В замкнутом пространстве. А баба? Что баба? Она, известно, всем дает. Ее не спрашивают.

— Ты хоть бы выпить притащил, что так-то сразу?

Выпить? Почему нет. Можно и смазать. Кричать под музыку не будешь, стучаться тоже. Окошки зарешечены…

— Есть только херес наверху. Ты будешь?

— Давай.

— Один момент, только ты ключик мне для верности… ага…

Щеколда щелкнула. А свет остался. И столы, поставленные друг на друга. И портреты членов Политбюро ЦК КПСС на стенах. Глазами сверлят. Сама сознательность. Ох, донесут. Заложат. Выдадут товарищи из мандатной и контрольно-ревизионной комиссий. Но делать нечего. Выбора нет. Будем использовать подручный материал.

Столы. Стоят, как коечки в казарме. Освобождали место. Репетировали танцы. Готовились. Спасибо, низкий поклон. Особенно за эту пару у окна. Все правильно. Только поставить верхний, тяжелый на попа. Поближе к краю. К подоконнику.