Колин Уилсон - Философский камень

• Название: Философский камень
• Автор: Колин Уилсон
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1995
• ISBN: 5-87-445-049-7

Двое друзей-ученых пытаются проникнуть в тайны человеческого сознания, выяснить возможность духовного и физического бессмертия. Им удается выйти на более высокий уровень мышления и развить в себе новые парапсихические способности. Они увидели реальную картину мира, человеческой истории и столкнулись с тайными силами, ее направляющими, силами, дремлющими в ожидании Срока...

Перевод с английского А.С.Шабрина.

Послесловие Дж.К.Оутса, комментарии М.Т.Дьячок.

---

Роджер Литтлуэй менее всего удивился, услышав об исходе дела. Слов типа «Я же говорил» мы не услышали, но однажды он озаботился составить список гениев, умерших от рака, туберкулеза и подобных болезней. С его подачи получалось, что порывы экстаза не только не повышают жизненную силу человека, но совсем наоборот, понижают ее и делают повседневную жизнь невыносимой. Делиус, поэт экстаза, умер слепым и парализованным. Индийский мистик Рамакришна[113], способный вызывать «самадхи» (постижение ценности в экстатическом трансе) одним лишь беспрестанным повторением имени Божественной Матери, умер-таки от рака горла.

Когда не было работы, Литтлуэй изрядно попивал; мог за вечер вытянуть чуть ли не до дна бутылку виски, нисколько при этом не хмелея. Я сам тоже начал порядком «закладывать». По нескольку раз в неделю мы навещали в больнице Дика; я всегда это делал с тяжелой душой. Он был все таким же кротким и, очевидно, сильно привязался ко мне и Литтлуэю. Это действовало тяжелее упреков. В середине октября Дик впал в кому и после этого редко приходил в сознание полностью. Литтлуэй сказал, что посещать его нет смысла: все равно он нас уже не узнает и наполовину парализован. К этому времени у меня пошла полоса самоистязания, а растущая неприязнь к Роджеру Литтлуэю лишь усугубляла эмоциональный дисбаланс. Под видом дружеского участия он выдавал мне лекции, что, мол, важно быть человеком, а не мыслящей машиной и т.п. Подобно большинству неупорядоченных и слабых людей он считал, что собственная его суматошная эмоциональная жизнь и есть человеческая норма, в то время как мыслительство в чистом виде — опасная форма hybris[114], гордыни. Такое проявление глупости меня обычно не задевало, я забывал о ней сразу, едва лишь брался за работу. Человеческий ум в активном виде течет подобно реке, и так же, как у бегущей воды, нет у него времени застаиваться. Эмоциональный яд — чувство униженности, зависти, неприязни — смывается потоком. Стоит возвести на пути потока преграду, как недужность и застой вскоре тут как тут. Вот это со мной и произошло в те два месяца, пока угасал Дик. Роджер Литтлуэй за глаза внушал Нэнси, что рак наступил из-за наших экспериментов, и она стала относиться с неприкрытой враждебностью, от чего моя угнетенность только углублялась: я подозревал, что она права.

Писать о поражении навевает тоску, поэтому я поспешу переключиться на события хотя бы следующей недели. Дик умер под наркозом; я уехал из Лэнгтон Плэйс и возвратился в эссекский коттедж. Весь ноябрь я почти ни с кем не виделся. Продукты привозились в коттедж. Почти беспрерывно шел дождь; как-то ночью разыгравшаяся буря вышибла деревянные ставни и затопила комнаты нижнего этажа. Эмоционально я был полностью истощен, в душе все словно окаменело, толком не верилось, что когда-либо хоть что-то будет вызывать интерес.

В конце ноября я дошел до точки. Помню, осовело смотрел на море и думал, сколько времени займет утопиться. Влачась как-то по берегу белесым льдистым утром, я решил, что в море забрести у меня не хватает храбрости. Казалось нелепым, что что-то во мне упорно цепляется за жизнь, вместе с тем чувствовалось полное равнодушие к собственному существованию. Коттедж подлатали скорее, чем я ожидал, однако, окинув взглядом гостиную с заново вставленными окнами и ставнями, я не почувствовал ничего, кроме безразличия. Какая разница, сухо тут или вода в ладонь глубиной? От того, что сухо, отраднее на душе не становилось.

А вот на следующий день во мне снова ожил интерес к моему эссе насчет долголетия. Я прочел его (не сказать, чтобы внимательно) и попробовал рассудить, где у меня ошибка. Не получилось; а перечитал — так почувствовал, что не очень-то и заблуждаюсь.

День 2-е декабря выдался солнечный, и море было на редкость спокойным. Я развернул кушетку к окну и полулежал на ней, опершись спиной о подушку, ноги укутав в плед. В камине, помню, горело масло, отчего огонь ровно гудел, иногда чуть взревывая, — звук, вызывавший в недрах моей депрессии глухое раздражение. Я остановившимся взором смотрел на море, пытаясь осмыслить, где же в моем эссе кроется ошибка. Затем через комнату я перевел взгляд на книжный шкаф. Солнце высвечивало корешки книг. Были это в основном яркие американские «пэйпербэки» — классики науки, несколько томов по музыке, кое-что из истории и археологии, «Приключения идей»[115] Уайтхеда. Игра света на ярких красках на минуту вызвала чувство эйфории, хотя и мимолетное.

Солнце било в глаза, и я их закрыл, подвинувшись выше на подушке. Корешки книг остаточным своим изображением на миг задержались под веками, И тут словно в отсвете вспышки мне с доскональной четкостью представилось решение проблемы, едва не доведшей меня до самоубийства. Я будто увидел сокровенный смысл книг изнутри и осознал, что это и не книги вовсе, но часть вечно живой Вселенной. Каждая из них — окно в «инаковость», выход на срез места или времени, которых фактически в данную секунду нет.

Невероятное, умиротворяющее облегчение заполонило меня; на глаза навернулись слезы. Умиротворенность без границ. Я соскользнул в легкий сон — такой легкий, что цепь мыслей, по сути, не прерывалась, скорее, подавленное столько времени подсознание продолжало подавать мысли и образы на уровни, где они осмыслялись.

Надо четко это объяснить, поскольку из всего, что я думал и делал, это самое основное.

Прежде всего, я с полной ясностью увидел, почему «постижение ценности» не гарантирует долгую жизнь или хотя бы невосприимчивость к болезни. Это абсолютно неважно. Можно сравнить со сполохом молнии. Важна не молния как таковая, а то, что видно при ее свете. Если молния вспыхивает в пустоте, ничего и не высвечивается. При вспышке же над горной долиной озаряется целая даль. Аналогично, если я испытываю полное довольство после хорошего обеда или на грани сна, то это не более чем приятное ощущение, эдакий эмоциональный оргазм, сам лишь себя и освещающий. А вот испытывать подобное, когда весь собран и на пределе взволнованности, и охватываешь реальность до самых ее горизонтов. В реальности этой заключается важность, а не в молнии, при свете которой ее становится видно.

То, чего недоставало Дику О'Салливану — как и Делиусу, Скрябину, Рамакришне, — можно определить одним словом — воли. Постижение ценности они принимали само по себе.

Труднее всего поддается объяснению откровение насчет книг: слишком уж они нам привычны. Каждого грамотного человека книги сопровождают лет уже с двух. Поэтому и говорить как-то неуместно, что книги — самое замечательное достижение человеческого духа. А ведь тем не менее это так. Человек и время научился покорять посредством письменного слова. Этим объясняется все возрастающий темп развития нашей цивилизации. В конце концов, цивилизации эволюционируют через деяния выдающихся людей. Кто усомнится, что знаменательнейшие вехи в человеческой истории были работой выдающихся одиночек: открытие полезных свойств огня, колеса, плавки железа, скотоводства в противоположность охоте. Были среди таких личностей и учителя, и пророки: Сократ, Мухаммед, Савонарола. Однако до изобретения книгопечатания влияние такой личности было незначительным. Проповедуй он с кафедры, подобно Савонароле, — внемлют лишь свои горожане да те немногие, кто специально доберется издалека послушать. С изобретением книг внезапно открылось, что влияние выдающихся индивиадуалов способно распространяться на всю страну, а то и на планету. Подобно радио и телевидению, это в основе своей был метод массового вещания. До книгопечатания у мастера было по нескольку учеников, наследующих его опыт, теперь его мог для себя унаследовать любой, вникнувший в суть. Безызвестные, невостребованные Мильтоны могли постигать и при Гомере, и при Вергилии. Книги дали невероятный выход духовных ресурсов человечества, все равно что нефтяные скважины, высвободившие в мире физические ресурсы.

Посредством книг человек покорил время. Откровения поэтов и святых по-прежнему живы. Два миллиона лет человек всходил по эволюционной лестнице медленно, с трудом, меняясь немногим быстрее, чем обезьяна или лошадь. С изобретением книг он сделал гигантский шаг во владения богов.

Это, понял я, и есть направление человеческой эволюции: от животного к божеству. И признак такой эволюции — более глубокое знание, расширенное сознание, охват дальних горизонтов, посильный разве божеству. «Постижение ценности» само по себе очень хорошо, но оно свойственно не только человеку. Всякое животное может ощущать экстаз. Не в этом суть, Подумать только о разнице между экстазом младенца и экстазом великого ученого или философа. Экстаз ученого озаряет горные цепи знания, обретенного целиком за жизненный срок.

Очнувшись, я широко открытыми глазами уставился в потолок. Я словно только что оправился от опасной болезни; от горячки, в которой мечась, думал и говорил что-то бессвязное. Теперь, по крайней мере, мне виден был ответ. «Постижение ценности», разумеется, важно, как важен для зрячего свет. Но я экспериментировал с «постижением ценности» чисто ради него самого. Естественно, это ни к чему не привело. Могло и вообще сказаться на организме в худшую сторону.