Юз Алешковский - Кыш и я в Крыму

• Название: Кыш и я в Крыму
• Автор: Юз Алешковский
• Жанр: Детские приключения
• Год: 1975

Для многих из вас герой этой книги — Алёша Сероглазов и его друг, славный и умный пёс Кыш — старые знакомые. В новой повести вы встретитесь с Алёшей и Кышем в Крыму. И, конечно же, переживёте вместе с ними много весёлых, а иногда и опасных приключений. Ведь Алёша, Кыш и их новые друзья — крымские мальчишки и девчонки — пойдут по следу «дикарей», которые ранили в горах оленёнка, устроили лесной пожар и чуть-чуть не погубили золотую рыбку. В общем, наши герои будут бороться за то, чтобы люди относились с любовью и уважением к природе, к зверью, к рыбам, к птицам и к прекрасным творениям, созданным самим человеком.

---

Так я сказал и пошёл к папе.

Ещё издали, подходя к павильону, на котором было написано: «Силовые процедуры», я услышал какой-то скрежет и скрип, как будто кто-то выдирал из доски ржавые гвозди. У двери на стуле дремала сестра. Я прошёл мимо неё и увидел папу. Весь мокрый от пота, он в одних трусиках находился внутри алюминиевой кабины. Руками папа изо всей силы дёргал рычаги, а ногами нажимал на педали. При этом кабина наклонялась вместе с папой то взад, то вперёд. А перед глазами у него были приборы. На них мигали лампочки и шевелились стрелки. Всего таких машин в помещении было пять, и в каждой был мужчина. Все они вроде папы обливались потом, кряхтели от натуги, пыхтели, наблюдали за приборами и тоскливо поглядывали на песочные часы, стоявшие так далеко, что до них нельзя было дотянуться. На кабинах висели таблички с фамилиями. «Сероглазов», «Левин», «Осипов», «Рыбаков» — прочитал я.

Увидев меня, папа обрадовался, притормозил и закивал головой. Я подошёл поближе. Он зашептал:

— Быстро переверни все часы! Ну что ты раскрыл рот?

— Зачем? — спросил я.

Папа уронил голову на грудь и безжизненно повис на рычагах, потом тихо повторил:

— Быстро переверни все часы!

Прислушавшись к нашему разговору, Левин, Осипов и Рыбаков тоже перестали кататься на машинах времени и умоляюще зашептали:

— Переверни!

— Ну что ты стоишь?

— У тебя есть сердце?

— Нет! У него в груди — кактус!

Мне не хотелось прерывать процедуру. Ведь её назначили папе для того, чтобы он избавился от мускульного голодания. Но всё-таки я перевернул все часы, в которых только начали пересыпаться вниз очередные десять минут, и папа первым весело закричал:

— Тётя Глаша! Приехали!.. Спрячься! — велел он мне.

Я зашёл за перегородку и стал оттуда наблюдать. Сестра тётя Глаша проверила часы и приборы и подозрительно сказала:

— Чтой-то вы сегодня быстро проехали?

— Мы помолодели на полчаса, — сказал папа, и я понял, почему эти кабины называют машинами времени.

Тётя Глаша стала открывать ключом дверцы, а я незаметно выбежал на пляж.

Папу после процедуры пошатывало.

— Ломит каждую косточку… Каждая жилка саднит… Вот как приходится расплачиваться за умственный труд! — сказал он и попросил завтра тоже незаметно прийти сюда в это же время и сократить его мучения на десять минут.

— Но это же значит, что я буду тебе вредить! — сказал я и отказался.

Но папа, пристально глядя мне в глаза, спросил:

— Ты помнишь, как ровно год тому назад я спас тебя от ложки касторки и выплеснул её в окно?

— Помню, — сказал я.

— Я надеюсь, что у тебя хватит благородства быть мне благодарным за это! Я иду в душ, потом на динамометр, потом на прыгалку. Передай привет маме и Кышу! Но маме о машине — ни слова! Ясно?

18

Я стоял и раздумывал: сократить мне завтра на десять минут папины мучения или не сократить, а также сказать ли про всё это маме.

— Молодой человек! Что вы делаете на лечебном пляже? — вдруг спросил меня Корней Викентич. — Отвечайте быстро и, по возможности, правдиво!

— Думаю: почему вы так мучаете моего папу? — ответил я.

Корней Викентич поднял брови и хотел меня отчитать, но вдруг закричал:

— Ёшкин! Ёшкин! Как вы смеете дестерилизовать пляж?

Он побежал по камешкам к берегу, и я увидел Федю, только что вышедшего из воды. Он стоял в обнимку с моим знакомым беспризорным псом шоколадной масти. Пёс, положив передние лапы на Федины плечи, вилял хвостом.

— Пожалуйста, немедленно уведите собаку с пляжа! — распорядился Корней Викентич.

— Доктор, это моя собака! — сказал Федя.

— Неправда! Я эту собаку знаю три года. Это бездомная собака.

— Доктор! Собака эта правда моя. Была ничья, а теперь моя. Я её с собой на Север возьму. Моё слово — алмаз! Верь мне, пёс, обиженный людьми, я тебя возьму с собой! И звать тебя буду Нордом! — объявил Федя.

Пёс норовил лизнуть его в нос. А Корней Викентич, переменив тон, очень ласково сказал:

— Дорогой Ёшкин! Жму вашу руку! Ваше намерение благородно! Собака прекрасна! Она вам будет служить верой и правдой. Но если, голубчик, ещё раз я увижу её на пляже… вы получите строгий выговор с занесением в историю болезни. Вам ясно, милый вы мой?

Федя размяк от ласкового обращения и ответил:

— Ясно. Норд! Пошли с пляжа!

Я заметил, что, услышав своё новое имя, пёс вздрогнул и внимательно посмотрел на Федю.

— Дожила собачка до своего лучшего часа! — сказал кто-то им вслед.

19

После пляжа по дороге на почту мама сказала:

— Я совсем забыла показать тебе лавр. Посмотри! — Она сорвала с куста тёмно-зелёный, словно только что выкрашенный масляной краской листок. — Разотри и понюхай.

Я растёр в пальцах жёсткий лавровый листок, понюхал и спросил:

— Неужели это те самые пахучие листья, которые ты кладёшь в борщ?

— Конечно! — засмеялась мама.

— Вот оно что! — удивился я. — Из них венки делают для чемпионов! Ты подумай!

Я сорвал десять листьев и положил в карман. На почте я написал на конверте Снежкин адрес. Потом купил за пятачок ещё один конверт. В него я положил лавровые листья для нашей соседки Ольги Михайловны. Она часто приходила к нам занимать то лавровый лист, то перец чёрный и красный, то лимонную кислоту. А меня посылали к ней за солью и спичками.

На двух конвертах я указал наш обратный адрес.

Потом мама купила в магазине мяса и овощей, мы попили кваса и пошли домой.

20

Кошка Волна, как только увидела Кыша, изогнулась и приготовилась прыгнуть на чинару. Но Кыш зарычал и тявкнул:

«Жарко. Противно с тобой связываться. Ночная пиратка!»

— Молодец! — сказал я ему. — Веди себя как мужчина!

Вечером я решил устроить засаду с сигнализацией и. ловушками, мимо которых похитителю невозможно будет пройти.

Мы подождали, когда придёт с работы Анфиса Николаевна, и вместе пообедали. После обеда я вдруг почувствовал, что у меня по спине побежали мурашки, как при простуде, и заболела голова, но маме я решил про это не говорить. Ещё у меня очень горела кожа на ногах и на плечах. И про это я тоже не сказал маме, а так, чтобы она не услышала, расспросил Анфису Николаевну, как лечат людей, обгоревших на солнце.

Анфиса Николаевна внимательно на меня посмотрела и сказала:

— А ведь ты обгорел! И не вздумай отпираться, Я упросил её ничего не говорить маме и вытерпел, когда она намазала мои ноги и плечи тройным одеколоном. А жгло их так, что хотелось кричать по-кошачьи: «Мря-яуу!»

Я вынес раскладушку на улицу. Кыш тоже чувствовал себя плохо. Он отказался от еды, пил воду и жевал на лужайке травку.

— Пойдём гулять и смотреть дворец, — позвала меня мама.

— Ты иди, а я полежу.

— Без тебя я во дворец не пойду. Пойду лучше на свидание к твоему папе. В конце концов, «Кипарис» не больница.

— Но ведь Корней не велел тебе приходить, — сказал я.

— А я и не пойду. Папу кто-нибудь вызовет, и мы погуляем до ужина.

— Он после упражнений, наверно, очухаться никак не может, — сказал я. — Лучше дай ему отдохнуть.

— Надо его морально поддержать! — Мама красиво причесалась, надела новое белое платье в красную горошину и пошла к папе.

21

Анфиса Николаевна поливала огурцы. Потом она села на скамеечку, о чём-то стала думать и спросила сама себя:

— Но что же было потом?.. Что же было потом?

Я не мешал ей думать и вспоминать, походил и посмотрел на цветы, полил колючую лепёшку кактуса с маленькими кактусятами на макушке, а Анфиса Николаевна всё сидела на скамейке и вспоминала.

Меня, если я очень хочу что-нибудь вспомнить, но не могу и места себе от этого не нахожу, мама или папа обычно чем-нибудь отвлекают. Поэтому я подошёл к Анфисе Николаевне и сказал:

— Я сегодня на улице хотел спать, а вдруг стало холодно. В Москве так не бывает.

Она посмотрела на меня, как будто не узнавала, и рассеянно переспросила:

— Как… как ты сказал?

— Я говорю: вдруг стало холодно, — повторил я.

— Да… да… В Крыму это бывает… Холодно, говоришь?

— Слегка. Всё равно я на улице буду спать, — сказал я.

— Ой… вспомнила! — словно не веря себе, тихо воскликнула Анфиса Николаевна. — Вспомнила! — Она меня поцеловала, обняла и вдруг заплакала, потом вытерла глаза платком и сказала: — Не обращай внимания. Это я от волнения. Сегодня я всё окончательно проверю. Только вы с мамой ничему не удивляйтесь.

— Вы заступитесь, если мама не разрешит мне спать на улице? — спросил я.

— Будь уверен, — пообещала она, и я, несмотря на то что больно жгло плечи и ноги и ныла голова, начал устраивать сигнализацию и ловушки.

22

Из маминой дорожной коробки я достал две катушки ниток и натянул нитки так, что грабитель, подойдя к огуречным грядкам с любой стороны, обязательно должен был за них зацепиться. А концы ниток я решил привязать к большим пальцам на обеих ногах. Вдруг я усну? А так меня дёрнет за ноги, я проснусь, заколочу палкой по пустому ведру и подниму тревогу. Палку и ведро я поставил около раскладушки.