Джеймс Данливи - Самый сумрачный сезон Сэмюэля С

• Название: Самый сумрачный сезон Сэмюэля С
• Автор: Джеймс Данливи
• Издательство: Издательство «Азбука-классика»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002

Американец ирландского происхождения, Данливи прославился в равной степени откровенностью интимного содержания и проникновенностью, психологической достоверностью даже самых экзотических ситуаций и персоналий. Это вакханалия юмора, подчас черного, эроса, подчас шокирующего, остроумия, подчас феерического, и лирики, подчас самой пронзительной. Вошедшие в сборник произведения публикуются на русском языке впервые или в новой редакции.

---

— А что правильно.

— Им, в Европе, следует подрасти. Они думают, у них духовные ценности. Поумнеть пора.

— Вы полагаете.

— Да, а проблемы надо решать. Сплошь и рядом даже умственно отсталые учатся работать над собой и кое-как выправляются. Взять хоть меня.

— Взять вас. Ну, попробуем.

— Из меня пытались сделать вундеркинда. Рояль купили. Родители у меня богатые. Условия самые тепличные. Мама обдирала папу как липку. Не успела закончить, на сцене возникла еще одна кукла и занялась тем же, а пока они соревновались, он чуток передохнул. Да вам-то, поди, неинтересно.

— Пожалуйста, продолжайте.

— Не командуйте.

— Я просто слушаю. Продолжайте.

— Ну, проблемы у меня тоже есть. У моей мамы фигура, как у свинки. То есть она не всегда была такая, но всю жизнь она будто с папы жир перекачивала. Образ безобразный, но это я чтобы образно. А папа сказал, что по-настоящему меня любит, ну, то есть как мужчина женщину, в таком роде. Ну, я говорю, это же ненормально. А папа у меня классный, смеется, шутит, а что. У него хорошее чувство юмора. Так что мы над этим могли и пошутить. Это не проблема, проблема в том, что он еврей только наполовину.

Августовская пятница, вдали колокол гулко бьет пять. Сэмюэль С в темных глазах по ту сторону стола. Утопает. Крупные коричневого цвета шарики. А в серединке каждого будто глазной техник точненько вставил вкрапление из черного стекла. Попка американская, спелая, при движении аж отлетает. Что-то у нее с ножкой — тоньше другой и загар темнее. Кадр из недр, из толщи и гущи туристского полчища. Фигурка стройная. Маленькие плечи. И все это подмять под жирной похотливой грудой имени меня. Тонкие пальцы, темно-розовые ногти. Чистенькая, как древесный плавник, омытый океаном и прибитый осенью к пескам острова Мэн. Улыбка на ее губах гаснет и тут же вспыхивает снова, стоило вам опечалиться, что та была последняя. Ах ты шлюшка ты моя плюшевая.

— Понимаете, Сэмми, какое дело, родом я из Балтимора. Не знаю, может, по мне и не скажешь, но мой папа вырос в кафе-мороженом, ну, там, на кухне, его родители не говорили по-английски, короче, если бы мои подружки увидели моих деда с бабкой, прости-прощай всякое общение и нормальная жизнь. Я ведь училась в очень престижном колледже — в смысле, не будь у меня денег, эти девицы мне бы точно от ворот поворот дали. В Америке от снобов проходу нет. В смысле, вы там давно не были. И не знаете.

— Знаю.

— Это вам кажется. Съездили бы лучше да посмотрели сами, как там теперь и что. И как распространилось. Просто повсюду. Не знаю даже, как у меня только глаза открылись. Не колледжи, а конвейер по производству снобов. Тысячами. Вы не представляете. Друг моего дяди сказал, что вы замкнулись в себе. Нет, вы представьте, сколько мозгов, напичканных образованием. Мне страшно. Я ничего уже не понимаю. И невинность потеряла. Я вас шокирую.

— Если вам хочется так думать.

— Крепкий вы орешек, а я-то, ничего себе разговорилась. Единственный мужчина, к кому я прислушиваюсь, так это дядин друг, и, по его словам, вы едва ли не самый странный экспонат в Европе. Рассказывал, как вы коротаете дни в Вене и как, если вам недодадут сдачу, тихо и вежливо говорите: вы меня обсчитали, — потом кланяетесь и идете себе дальше, я обалдела. Ну, в смысле, тогда. Хотите правду.

— Если скажете.

— В общем, когда я вас увидела, была разочарована. Сначала удивилась: вот так вот взять случайно и наткнуться. Потом впечатления утряслись, и я подумала. Как — этот странный тип. Да мой папа ему сто очков вперед даст. Вы извините, это я — правду-матку. С плеча, так сказать.

— Извиняю.

— Потом, когда я выдала вам пару реплик не в бровь, а в глаз и вы сидели весь несчастный, я сказала себе, либо у него и впрямь не все дома, либо это нечто особенное. В Америке, когда парень плачет, обычно это словесный понос. Но вы даже не плакали. Просто из глаз катились большие слезы, сами по себе. Вот почему я хочу узнать вас поближе. По-моему, вы самая интересная личность из всех, кого мне доводилось встречать в Европе. Мне кажется, я могу у вас кое-чему научиться.

— И все.

— Ну, в общем, да, все. Вы как бы неиспорченны, что ли. В смысле, ну, то есть в смысле я не знаю, в каком смысле. Но. Господи, я ведь женщина. А вы мужчина. Потом, в конце концов, мы в Европе, и мы одни. Вас это не возбуждает.

— Возбуждает.

— Ну вот, Сэмми.

— Что, ну вот.

— Ну вот, я же сказала, зачем пришла. Зачем вы меня смущаете. Опять, что ли, повторять. Я ж говорю: вы можете дать мне что-то новое. А я могу переспать с вами.

— Это что, все.

— Конечно все. Что еще. Чего вы ждали-то.

— Я жениться хочу.

— Ну ничего себе. Вы что, спятили.

— И детей наплодить.

— Ой. Давайте лучше сменим тему. Ничего себе — жениться. На мне. Ну и ну. Не будете же вы мне предложение делать. Я-то имела в виду просто переспать.

— Не хочу я просто переспать.

— Не кричите. Я прекрасно слышу. Может, вы хотите, чтобы я ушла. Уйду.

— Насильственно удерживать не стану.

— И впрямь, что ли, не станете. Тогда пора бы вам посмотреть в лицо фактам. На жизненной, так сказать, распродаже. И брать, что дают. С молодой девушкой вроде меня у вас шансов ноль целых, ноль десятых. Вы седеете, значит, припасы тают. И даже на какие-нибудь там регалии вам тоже не опереться.

Сэмюэль С глядит в ее жгучие карие глаза. Сердце колотится. Она сидит нога на ногу, на коленках проступили белые кружочки. Глубокая синяя жилка у косточки. Конечно, телка — она телка и есть. Сколько ни склоняй, в каждом падеже спряжения жаждет. Она смугла, глупа и тощевата. Когда ее валят в постель, мозги выключает, как лампу. И то сказать: ищешь удовольствия — забудь премудрость. А начнешь думать — обрящешь боль.

— По правилам внешнего мира я неудачник. Но живу себе тихо-мирно. Никого не трогаю. Не вожу гостей. Да ведь и вы тут только потому, что элитные мальчики на вас свысока смотрят. Вы, конечно, не уродина, но от подбородка и выше определенно не королева. Самое смешное, что по мне, так вы очень даже хорошенькая, но я в курсе, что думают ваши сверстники. И вам не идет самоуверенность. Делает вас неприятной, жестокой, невоспитанной.

— Погодите, Сэмми.

— Нет, вы погодите.

— Но, Сэмми, как раз что-нибудь такое я и ждала от вас услышать. И рада, что пришла. А все эти мои крутые заходы насчет переспать… Просто мне было неудобно, что так вот с бухты-барахты ввалилась. Вдруг у вас кто-нибудь был бы или чем-нибудь заняты. Но мне сказали, что с вами такое бывает, уходите в подполье, как партизан, и несколько дней от вас ни слуху ни духу. И я не считаю вас неудачником. Честно.

— А кто я.

— Ну, могу повторить, что вы про меня сказали. Может, ваши сверстники на вас свысока и поглядывают. Но на мой взгляд, в вас есть зрелость, которой даже у папы нет.

— А если бы вы меня просто встретили в кафе, ничего не зная, таким, как есть, вы на меня бы и внимания не обратили.

— Но это ж надо, какой упрямый, черт побери.

— Есть немножко.

— При том что парней жениться и под дулом не заставишь. Вам жену с ребятишками подавай, одинокой старости боитесь. Нет, я еще, ха-ха, хочу повыступать с вольной программой, пока ярмо не надели.

Абигейль сидит, оперев локти на стол. Устремленная в будущее. Завязав прошлое ленточкой на бантик. Тогда как я к своему прошлому взял да прибавил еще три дня, полных мучений» Когда ты молод, сердце жужжит, как колибри, а где нектар, сам не знаешь. Слишком усердно спотыкаешься о всякие мелкие условности, из которых такие, как ты, состоят целиком. А теперь — вот он. Слишком долгие годы ты смотрел под ноги. Вытягивал руки перед собой, не дай бог на препятствие налететь. И нектарчик-то проливал, проливал.

— Какой-то у нас прямо семинар выходит. Кофе есть у вас. А то сварю, давайте. В чем дело, что я такого сказала.

— Ничего.

— У вас вдруг такое лицо стало. Так есть кофе.

— Вы позорите американских женщин.

— Это чем же. Тем, что предложила сварить кофе. Странные у вас представления. Мы, по-вашему, что, калеки. Я тут у вас еще и приберу. Ведь тут не прибирались не меньше месяца.

— Три месяца и восемнадцать дней.

— Ого. Учет и контроль.

Пятница ускоряется, уходит, уходит. Прочь из жизни. Вороша пыльные воспоминания о студенческих комнатах и прежних вечерах. Солнце заходит за Альпы. Сэмюэль С сказал, что купит кофе в зернах за углом. Если она одолжит ему денег. Наморщив лоб, она порылась в сумке и, улыбаясь уголками губ, протянула пятидесятишиллинговую купюру. Когда он уходил, она спросила, где швабра.

В висках стучит пульс. На середине лестницы Сэмюэль С остановился и прижал ладонь ко лбу. Иногда приходится самому сочувственно сжимать себя в объятиях, и бывает, что от этого трещат кости. Когда никто другой не обнимет тебя по-матерински. Не стиснет крепко и не сбережет. Однако цель близка. На грудь ей, что ли, кинуться и в поту пропыхтеть: выходи за меня, стирай мне носки, мели кофе, жарь тосты до нежной румяной корочки.