Лена Элтанг - Побег куманики

• Название: Побег куманики
• Автор: Лена Элтанг
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00242-0

Как любой поэт, Лена Элтанг стремится сотворить свою вселенную, которая была бы стройнее и прекраснее нашей, реальной (не скажу справедливей, поскольку справедливость — вещь вряд ли существующая за пределами облегченной беллетристики). Ей это удается. Правда, эта вселенная построена по особым, едва ли применимым в жизни законам; иными словами, за красоту приходится платить. Так: но счет оплачен автором романа. Герой «Побега куманики» стоит в очереди в вечность за своими родичами: князем Мышкиным, Годуновым-Чердынцевым, учеником школы для дураков, пассажиром поезда Москва-Петушки. А прочитавший этот блестящий и изысканный роман начинает чуть-чуть яснее понимать значение той линии горизонта, которая иногда именуется смыслом жизни.

Бахыт Кенжеев

---

Засылая троянского коня, набитого их условными знаниями, к стенам действительности, они забывают, что в брюхе у него сидит еще один — набитый другими возможностями. А в том — еще один. И так без конца. Итак, смысл, согласно подозрительно хорошо образованному келарю Иоанну, появляется в мире вследствие случайного и непреднамеренного сочетания стихий, веществ и духов, такое может произойти раз в тысячу лет, а все остальное время весь этот никчемный балаганчик заводит свою жестяную музыку безо всякого смысла. И безо всякой надежды. Между прочим, очень похоже на правду, черт меня побери.

МОРАС

ноябрь, 7

echador

безденежье воет в каминной трубе, будто красноглазая баньши, из-под двери дует, я не высыпаюсь и подурнел изрядно

сегодня в кафе, где я подаю рогалики и пиво к вялому интернету, оливковая девушка посмотрела мне на ботинки, а в глаза, как раньше, не посмотрела

надеть бы мне крахмальные подтяжки да и бить в барабан: так больше продолжаться не может! а потом уехать в поперечном разрезе трамвая

но это кто-то уже раньше сказал, кажется

ноябрь, 11

Вот Фелипе говорит, что брат меня не любит, потому что не пишет и денег не шлет. Может быть, у него у самого нет, сказал я Фелипе, а он усмехнулся. Но если бы он не любил меня, мой старший брат, разве открыл бы он мне свою тайну, настоящую тайну — стоящую всех моих секретов, прошлых и нынешних?

Однажды, когда мы с родителями — папа был жив, и даже мама была жива — жили на даче, под Аникщяй, брат позвал меня на пляж рано утром, все в доме еще спали, только няня возилась на веранде со старым медным кофейником, оттуда тянуло чуть пригорелой горечью и свежим хлебом, мне ужасно захотелось кофе, но пойти с братом — все равно куда — было такой ослепительно редкой удачей, что, упустив ее, я бы себе не простил, наверное, до сих пор.

— Умеешь ли ты хранить секреты? — спросил меня брат, когда мы шли к реке, похрустывая терпкими соседскими дичками, яблок было такое множество, что тяжелые ветки свешивались через забор почти до самой земли, но соседка все равно ругалась.

— Умею ли я хранить секреты?! — возмутился я, остановившись посреди дороги. — Да у меня полный сад секретов! И никто еще не нашел ни одного!

Брат как-то искоса поглядел на меня и покачал головой, мы пошли дальше, он молчал и грыз яблоки, а я весь дрожал от знакомого предвкушения, точно такого же, как утром первого января, когда идешь в гостиную смотреть подарки, я тогда даже есть не мог, хотя по утрам бываю страшно голоден, просто как зверь.

— Видишь? — Он сел на песок у самой воды и показал на ясный отпечаток тела в песке, только не человеческого, а с крыльями, вокруг отпечатка были выложены три ряда мелкие камушки и сухие ветки.

— Здесь был ангел, — сказал он, глядя на меня и немного хмурясь, наверное, ему пришлось себя пересилить, чтобы рассказать мне такое. Я тоже сел и стал вглядываться.

Крылья отпечатались тонко и почти незаметно, несколько белых перышек втиснулись в песок, я взял

одно и дунул, оно пролетело чуть-чуть, упало в воду и закачалось у самого берега.

— Ангел? — переспросил я просто так, чтобы произнести это слово.

— Ангел, — кивнул брат. — Иногда они спускаются сюда, чтобы посмотреть с земли на небо. Не все же им смотреть с неба на землю. Он еще раз прилетит, я точно знаю. Будем последние дураки, если пропустим такое. Представляешь, посмотреть в глаза настоящему ангелу? В городе все от зависти сдохнут. К тому же ангелам этого не разрешают, так что он вроде как в самоволке. Придется сторожить. Я — ночью, ты — днем. Идет?

Я закивал головой, испугавшись, что он передумает. Передумывать он умел быстро и беспощадно.

— Ты, главное, родителям не говори, они шум поднимут, набегут с глупостями, затопчут тут все. — Он легко поднялся и пошел матросской походкой в сторону поселка.

А я остался сидеть. Прошло часов пять или семь или сто, но ангел все не прилетал. Я уже съел припасенные яблоки и даже нашел в кармане леденец без фантика, весь в хлебных крошках. Спустились сумерки, я ходил по берегу туда и сюда, дрожа от холода и нетерпения, высматривая ангела с запада и брата с востока.

Пляж опустел, только в дальнем его конце какой-то дядька делал приседания, сверкая терракотовыми гладкими плечами. Когда совсем стемнело, брат пришел с другой стороны — с юга, точнее, прибежал, красный и запыхавшийся.

— Быстро домой! — Он взял меня за руку и потащил в лес, чтобы вернуться по самой короткой тропинке. — Предки с ума сходят. Няня плачет, по поселку ходит, ищет тебя.

— Но ты же сам сказал… А если он прилетит? — Я выдергивал руку и упирался как мог.

— Не прилетит! — Брат мотал головой. — На закате они обычно заняты. Письма разносят. На закате у почтальонов самая работа. А через час я сам сюда вернусь, честное слово!

И он вернулся. Я знаю, я заходил в его комнату после десяти, там никого не было, только одеяло свернутое — мой брат уважал традиции и все делал правильно, даже из дому сбегал, как в книжке. Оставляя чучелко.

Дома мне здорово попало, и с тех пор я старался приходить до заката, хотя не был уверен — и это меня мучило, — что ангел не прилетит как раз в эти полчаса, во время смены караула. Отпечаток на песке давно стерся и камушки разъехались, но я помнил это место и время от времени подрисовывал палочкой непривычно круглый, размашистый контур.

А потом лето кончилось и мы уехали в город.

Однажды я пытался вернуться в Каралишкес — до Аникщяй на пыльном автобусе и потом минут сорок пешком, — но на пляже, на том самом месте, сидели тетки в сарафанах и смеялись над лысым загорелым спутником, который стоял на круглом камне на одной ноге, изображая цаплю или еще какую-то птицу, у теток блестели красные лица, и рты были красные, и в них дрожали красные языки.

На газете перед тетками стояла бутылка толстого стекла и лежала полумертвая рыба. Рыба тоже дрожала — зазубренным хвостом, почти незаметно.

Нечего было и думать, что ангел решится заглянуть сюда в ближайшие сто тысяч лет. Я бы на его месте не заглянул.

Джоан Фелис Жорди

То: [email protected], for NN (account XXXXXXXXXXXX)

From: [email protected]

Здравствуйте, мой дорогой, сегодня обнаружила, что неделю вам не писала, была ужасно занята и изрядно нервничала. На нашей кафедре происходили метаморфозы в духе Апулея, только колдуньино питье плеснули сразу пятерым, и ослы получились едва позолоченными, похоже, зелье было здорово разбавлено.

Надеюсь, вы получили мое прошлое письмо и не отвечаете оттого, что тоже заняты, — так я каждый раз объясняю себе ваше молчание, это будет уже четырнадцатый раз — но вопросов задавать, как и прежде, не стану, перейду сразу к важному.

Доктор Лоренцо говорит, что еще две недели ему необходимы — следует закончить курс, удостовериться, etc., но у меня есть стойкое ощущение, что он до сих пор не уверен в диагнозе, и все строго распланированные таблетки, которыми пичкают вашего брата, — это набор разноцветных плацебо.

Желатиновые пустышки и долгие беседы ни о чем за полторы сотни евро в день. Не подумайте, что я считаю ваши деньги, просто не вижу смысла в этом бесконечном лечении, за которое вы так аккуратно платите. Не думаю, что тот случай в университете — с разбитыми стеклами и прочим мальчишеством — убедил вас, что у Мозеса начался рецидив, тут должно быть что-то еще. Иногда мне кажется, что вам просто спокойнее, когда он в клинике.

Я много говорила с врачами, но поверьте мне — рассуждения о надличных переживаниях, о первичном инфантильном нарциссизме и компенсаторных фантазиях не стоят одного дня, проведенного с вашим братом, и я стараюсь проводить с ним эти дни как можно чаще.

Если врачи его со мной отпускают, разумеется.

Врачи здесь — это особый разговор, дорогой мой брат Мозеса. Двое терапевтов, наблюдающих его — слово наблюдающих здесь наиболее уместно, потому что иначе эти слабые телодвижения не назовешь, — это фрейдист и юнгианец в одной упряжке. Я поняла это, когда — после долгих уговоров — получила на руки запись нескольких бесед с доктором Лоренцо и вторым, этим волосатым невыносимым Гутьересом.

Ваш брат говорит, что ему нравятся и мальчики и девочки, но сегодня больше мальчики, и что же? Одному доктору при этом мерещится поклонение Космическому Лингаму Шивы, а другому — увиденный в детстве отцовский пенис.

Ваш брат говорит, что из-за дождя не пойдет сегодня в парк, и что же? Лоренцо потирает руки: классическая тревожная истерия!

Мозес рассказывает, что в детстве хотел настоящий боевой веер Гун-Сэн с нарисованными на нем солнцем и луной, чтобы подавать сигналы самураям, стоя на вершине холма, — Гутьерес хватает перо и пишет о грезоподобном чувственном бреде.

Умоляю, поймите меня правильно, я не против того, чтобы Мозесом занимались специалисты, но ведь всему есть предел, а вас, судя по вашему молчанию и небрежению, этот предел не слишком интересует.