Эбрахим Голестан - Туманная мгла над приливом

• Название: Туманная мгла над приливом
• Автор: Эбрахим Голестан
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

В предлагаемый читателям сборник одного из крупнейших иранских писателей Эбрахима Голестана вошло лучшее из написанного им за более чем тридцатилетнюю творческую деятельность. Заурядные, на первый взгляд, житейские ситуации в рассказах и небольших повестях под пером внимательного исследователя обретают психологическую достоверность и вырастают до уровня серьезных социальных обобщений.

---

О, если бы можно было опять сказать: «Он помешался, надо начинать все сначала, сызнова!»

Но нет, можно только подойти к окну, посмотреть на старую тихую реку. Хотя в такую ночь и реки не видать. Даже плеска воды не слышно. Река замерла под тяжким грузом своих испарений.

Целый океан испарений. Океан вонючей мерзости и нечистот. Но что под ним, ниже, еще ниже?

Там осадок – самая горькая горечь.

Река не умрет. Пока в горах есть снег, река будет течь, она не станет держать в себе горький зловонный осадок. Она отдаст его всеочищающим просторам моря. Ведь море – мать снега.

Этой ночью я не вижу реки из окна. Окно бесполезно. Зачем оно, если за ним ничего не видно? Я хочу видеть реку светлой.

Мне нужны зрячие глаза!

Вот когда на реке посветлеет, я вспомню об окне.

Зрение выделяет предмет из мрака. Но и мрак надо уметь видеть, надо иметь глаза. Чтобы видеть, мало дневного света, нужны еще глаза.

У меня есть глаза. И я вижу, что день проходит, что определенный мне судьбою предел ничтожно мал. Через щелку унизительной покорности вижу, как долог путь, и душа моя кипит. А мне все твердят: перемены происходят медленно, постепенно, неторопливо. Воля ваша, но моя-то жизнь не будет протекать медленно. Я хочу, чтобы все это происходило сейчас, в мое время, я имею на это право – ведь жизнь не вечна. Знаешь, как она бежит?…

Первые десять лет мне казалось, что жизни нет конца. А стукнуло двадцать – и словно от тех десяти меня отделяют сто лет. Второй десяток представился мне в каком-то новом измерении. Он словно рождал новое время, будто начиналась новая эпоха. После второго десятка время побежало удивительно быстро, один год стал лепиться к другому, и они словно смешались в кучу. Я живу во времени, хоть и обитаю в географической среде…

Здесь мерой нашей жизни служат влажность и ветер, жара и сырость, пыль и туман. Сейчас туман и прилив. Когда туманная мгла отступит и Шат снова потечет в море, какая только пакость не вылезет из приливной грязи. Говорят, надо иметь терпение, ждать, что, дескать, исторические условия и все такое прочее… Иными словами, календарь следует подбирать под цвет квартиры, а не по годам, которые, как часы, идут и отстукивают время. Зловоние не оправдаешь игрой в законы.

Если бы в реку не сбрасывали нефтяные отходы и прочие отбросы, то во время приливов были бы только приливы, а во время тумана – только туманы. Но вот сейчас я стою на берегу реки и вижу, как городские нечистоты за-грязняют ее по человеческой злой воле. Я не могу примириться с этим как с неизбежностью. Хорошо ли, плохо ли время, в которое мы живем, но место выбрано скверное. И еще хуже, что этого не заслужил человек. Мы влачим жалкое существование, мы неприкаянные – это и делает нас такими забитыми. Но забитость отнюдь не свидетельствует о справедливости. Но чтобы победить, и справедливости мало. Для этого требуется еще и кругозор, и самообладание, ясный ум. Необходимо бытие. А неприкаянность означает небытие. Пока в твоей лавке есть товар, надо вести торговлю, а не рассуждать о ценах и расходах. Таковы правила игры. Я не хочу быть товаром.

Послушай, дружище, оставь ты эти рассуждения о морали. Нашел время для красноречивых излияний…

Хорошо бы поговорить обо всем этом с кем-нибудь, обменяться мыслями. Но в комнате лишь я да зеркало, я беседую сам с собой. И говорю я о таких вещах, которые ныне считаются устаревшими. Как я сказал, всему виной география.

Ты не выспался.

Нет, я не чувствую этого. Я чувствую себя вполне бодрым, но только гляжу во вчерашний день.

А я говорю, что ты плохо спал эту ночь. Виноваты ребята, которые вернулись из клуба пьяными. Они кричали и не дали тебе спать.

Но я благодарен им. Благодарен любому, кто не даст мне проспать жизнь, даже если будет буянить во хмелю и сквернословить.

Значит, ты предпочитаешь бодрствование под шум и ругань спокойному сну?

Да, я предпочитаю бодрствовать. Брань я прощаю, она признак слабости.

Отлично, продолжай бодрствовать. Но до утра никаких дел нет. На что же ты собираешься употребить ночью свою бодрость?

Ночью? А что такое ночь? Всего лишь состояние времени. Я плаваю во времени. Ночь – логическая категория. Никаких затруднений она не содержит. К затруднениям приводит отсутствие света, рассуждения о том, что надо терпеть и ждать утра. Во время полярной ночи шесть месяцев ожидания составляют целую жизнь. Зажечь свечу – работа, а свет солнца – явление природы. Зажги свечу, еще раз зажги свечу! Не довольствуйся слабым светом лампы под абажуром. Довольно споров и болтовни, что наступает утро. Увы, оно как клише, как резиновый штемпель, затрепанное, поношенное… Все это годится лишь для стихов доморощенных поэтов, равно как и общая истина: солнце взойдет. В своей первой книге мы давно прочли, что в месяце тридцать дней. И значит, каждый месяц тридцать раз восходит солнце. Чего же еще? Какие еще обещания, зачем нужно ожидать?

А собственно, что такое ожидание? Ожидание – это опиум. Каждый миг ожиданий сначала словно легкое приятное опьянение. Но оно захватывает сильнее и сильнее. Ожидать – значит пребывать вне времени. Вот, например, кашанцы [18] каждое утро выводили лошадь за город – помнишь, как об этом пишет Мирхонд [19]? И сабзеварцы [20] тоже каждое утро и каждый вечер отправляли за городские ворота оседланного коня, чтобы тот был готов к пришествию Махди [21]: породистый добрый конь, легкий на ногу.

Но это было столько веков назад. А мое терпение уже лопнуло. Если Спаситель забыл, что ему надо ехать верхом, я имею право сомневаться в его освободительной силе. Он так утомил всех ожиданием, что теперь уж для него не найдется верховой лошади. Хватит тех коней, которых выводили за город мои предки! Нынче лошади существуют лишь для развлечения. Мое терпение лопнуло. У меня осталось мало времени. Пустые пережитки прошлого меня не удовлетворяют. Не хочу подражать им. Не желаю жертвовать своими мыслями ради традиций, пустословия, ради соблюдения этикета. Я должен сохранить себя; пускай, кому хочется, погружается на дно этого разнообразного зловония. Я слишком долго наблюдал, как на поверхности этого болота лопались пузыри, это приводит меня на грань безумия. Но я должен сохранить свой разум, разум, который неотделим от моего тела, достоинства, любви.

О, если бы это бескрайнее море, о котором ты говоришь, хоть раз во время прилива хлынуло в реку всеми своими водами и промыло ее! Подхватило бы все нечистоты, гнилые сучья, щебень, грязь и камни и унесло бы на север до границы Базаргана и выплеснуло бы все это на гору Арарат, туда, где причалил ковчег покойного Ноя.

3

Послышался глухой шум, грубый, низкий. Я прислушался. Да, это тарахтел буксир, который пробивался сквозь туман.

Подошел к окну – ничего не видно, все поглощено туманом. Опять прислушался: волна бьет о берег, укрепленный камнем, разбивается о него, отступает и возвращается. Приближается и отступает. Слабый всплеск затихает.

Снова мертвая тишина. На пальмовых листьях поблескивают капли. Ртутная лампа то вспыхивает, то меркнет. Когда ветки деревьев прикрывают ее, она становится похожа на уставший бодрствовать глаз. На кончиках листьев дрожащие капли, которые время от времени падают вниз. Стволы деревьев прячутся в тени, и ветки в лучах колеблющегося света сами кажутся тенями.

Становится прохладно. Сквозь мглу и тусклый свет вижу на берегу реки фигуру человека. Словно рокот парохода или морская волна выкинули его на берег. Он то исчезает, то появляется вновь.

Я одеваюсь и выхожу из комнаты. Отворив дверь, вижу пустой коридор, испещренный пятнами тумана. В немом молчании ночи кажется, что день никогда не придет… Временами из комнаты доносится храп. Я неслышно прохожу коридор и выхожу из дома.

На улице тишина была другой: сырой и прохладной, словно пришла издалека. Она таяла, исходила шорохом падающих с листьев капель. Миновав миртовые заросли, я увидел в тумане на берегу реки человека. Над его головой простирались колючие ветки тропических деревьев, махавшие лапами под фонарем. Я подошел поближе. Туман чуть отступил.

– Ну и туман! – сказал я.

Человек обернулся, это был полицейский.

– Счастливой вам звезды, начальник, – говорю ему. Вообще я терпеть не могу этого выражения – бессмыслица какая-то. Ну при чем тут звезды? – Ну и мглистая же сегодня ночь!

– Да-а, – протянул он в ответ.

– Что поделываешь, господин начальник?

– Ничего, так, поглядываем.

– Здесь ведь самое сырое место.

– А-а!… – протянул он, желая, видимо, сказать, что это не имеет значения.

Я подошел поближе, встал возле пальмы, посмотрел на реку. В тумане едва можно было различить берег, черный, с тиной, заливавшей камни набережной.

– Ну и туман, – повторил я.

– Бывает…

– Ведь ничего не видно, куда же ты всматриваешься? – допытывался я.

– Да так, посматриваем, – ответил полицейский. Мне показалось, он на что-то намекает.