Любовь Каверина - Он строит, она строит, я строю

• Название: Он строит, она строит, я строю
• Автор: Любовь Каверина
• Жанр: Современная проза

...Жизнь — это подъем в гору. У каждого человека своя гора. У одного — маленькая и пологая. На такую и взобраться легко и спускаться скок-скок — одно удовольствие. Николай уже стоит на вершине своей горки. Выше некуда. А передо мной высоченный и крутой утес. Я на него еще только начала карабкаться...

---

— … что ж, звонок помешал мне раскрыть зависимость между медианой и высотой, зато освободил вас от необходимости совершать столь непосильную интеллектуальную работу…

— Ларусь, ты что-нибудь поняла?

— Ты же знаешь я в геометрии ни бум-бум.

— Давай мы прорешаем все задачи, которые запустили?

— Где?

— Да где угодно. Хотя бы у меня.

— У тебя нельзя. Мать не пустит. Она ни за что не поверит, что мы не шляемся, а математику делаем.

— Тогда к тебе?

— Ко мне нельзя. У меня отец уже месяц в запое.

— Как это?

— Сама, что ли, не знаешь: приползет домой на карачках, плюхнется на сундук и воет.

— Как воет?

— У-у-у-у. Плачет, сопли размазывает. Хоть бы работать куда устроился. Так нет же: идти сторожем или гардеробщиком ему гонор не позволяет, а на другую работу — у него язва.

Ну вот, второй пункт моего «Торжественного обещания» разбился, как любовная лодка — о быт.

— Ты сразу домой? А если Пшеничный гулять позовет?

— Скажу ему: «Я вас люблю, к чему лукавить, но я другому отдана и буду век ему верна».

— Кому это «другому»?

— «Торжественному обещанию».

— Треплешься? Его в третьем классе пионеры давали.

— Правильно. А теперь настало время выполнять.

— Треплешься.

Да— а, черта с два его выполнишь! Если у тебя отец сидит на сундуке и воет: у-у-у-у… Какие уж тут мировые стандарты!

— Боярков, ты? Напугал! Откуда ты взялся?

— Я у тебя в парадном был.

— Зачем?

— Лестницу твою видел… Я теперь на Русском Дизеле вкалываю и учусь в ШРМ.

— Где?

— В школе рабочей молодежи

Господи, разговариваю как идиотка. От него, что ли, заразилась?

— Трудно работать?

— Не-а, хорошо зарабатываю, мамаше помогаю.

— Когда это ты успел заработать, еще только ноябрь?

— Я ж с июня…

— А-а-а…

— Я еще на Русском Дизеле в клуб записался. Учусь играть на баяне. Там всех бесплатно принимают.

Что он будто отчитывается передо мной? Играешь на гармошке — прекрасно, учишься в вечерней школе — замечательно. Я-то тут при чем? Можно подумать, что я виновата, что он отсеялся из нашего класса.

— Ну, пока, Боярков. Мне велели прийти сегодня пораньше убрать квартиру.

— Пока…

Провожает меня своими бесцветными глазами-присосками. Ну что он, в самом деле! Не могу же я всех отсеявшихся впихнуть в свое «Торжественное обещание», оно же лопнет по швам!

Ой, накаркала! Что, что там еще в маминой записке? Ага: «… живешь, будто к тебе сто слуг приставлено (это в том смысле, что квартиру не убираю), и стыдно не навещать больную бабушку». Мама права: вроде я и видела, что под завалами мебели пыль скопилась, но как-то руки не доходили. Ладно, придется бабушку с комнатой внести в «Торжественное обещание»: сейчас в темпе вымою полы, потом на Кировский к бабушке.

А алгебра с геометрией как же? Ничего, в дороге позанимаюсь. Ну-ка, швабра, тряпка, ведро, что еще? Ах да, кастрюлю с водой на газ.

Ну и пылища! Прямо шуба на тряпке вырастает. На шкафы не полезу. Там, авось, мама не заметит.

— Слышь, красавица, тебе звонють.

— Мне?

— Кому ж еще. Это вам с батькой все телефоны пооборвали.

— Елена Яковлевна, у нас всего один телефон. И скажите, пожалуйста, что меня дома нет.

— Будет ломаться-то, бери трубку. Долго мне ждать?

— Мне правда к бабушке нужно.

— Обойдется твоя бабка, а то так и просидишь всю жизнь в поломойках.

— Спасибо, что трубку повесили.

— Чо, «спасибо»? Хоть бы у матери своей поучилась: на нее посмотришь — всегда одета, причесана, сразу видать, что из благородных. А ты что?

— А я из пролетариата.

— Вот и видно, что культуры никакой.

Ого! Пятый час! Сколько времени потеряла. Отдраивание пола переносится на завтра. Сейчас только-только переодеться, схватить алгебру и бежать.

А, черт! Алекся-косоглаз на лестнице!

— Чо загордилась? Здороваться надо.

— И тебе Алекся культуру подавай? Пусти, мне некогда.

— Не пущу. Куда несешься?

— На Кировский.

— Врешь.

— Значит на Карповку.

— Врешь.

— Я-то не вру, а вот ты торчишь тут целыми днями, скоро в сфагнум превратишься.

— В ЧИ-ВО-О?

— Сфагнум — мох такой! Пусти! Слышишь, дверь в парадном хлопнула!

— Ну, попадешься ты мне, я тебе такой мох покажу!!!

Трус! Трус и дурак! Из-за этой косоглазины трамвай упустила. Теперь жди полчаса. Ладно, не нарушать же из-за Алекси «Обещание», придется здесь на остановке зубрить формулы сокращенного умножения, а в трамвае уже задачи порешаю.

— Девочка, «двадцатка» до Невского идет?

— Не знаю.

— Что ж ты, здесь живешь и не знаешь?

— «Двойка» идет.

— Так бы сразу и сказала.

— Я же занимаюсь.

— «Занимаешься», а культуры никакой.

Господи! Что они все пристали со своей культурой?! Что я им сделала? Трамвай! И, кажется, не забитый, можно будет хоть сидя пописать.

Дзинь— зинь-динь, хорошая лошадка трамвай, за три примера и одну задачу до бабушкиного дома домчала.

Дзи— инь! Как же бабушка мне откроет, если она больная лежит? Дзи-инь!

— Чего звонишься?! Не слышим, что ли?! Ноги-то суше вытирай! Совсем совести у тебя нет: бросила бабку на Анюту и носа не кажет.

— Мама ведь два дня назад здесь была.

— Я не про мать, а про тебя. Я что нанималась за твоей бабкой ходить?! Сама же знаешь, какая она у вас барыня: булка ей не булка, молоко не молоко!

— Сейчас схожу все куплю.

— «Куплю»… чо вечером в магазинах-то найдешь?!

Что Анюта раскричалась? Сама ведь смеялась над бабушкиными болезнями: «Она чуть на батьку кляузу накатает, так сразу в постель и охает!». А теперь ругается.

— Ну, здравствуй, внученька, здравствуй! Вот и сподобилась я твоего прихода. Думала, так и придется умирать на чужих руках.

— Как умирать, у тебя же только спина болела?!

— Ой, нету силушки терпеть такие адские боли! Всю поясницу прямо на куски разрывает!

— Давай сбегаю, врача вызову?

— Да что эти врачи в моих болезнях понимают?! Ты лучше вот что: сходи в столовую, принеси мне щец и коклеток. Я горяченького похлебаю, мне от сердца-то и отойдет.

— Бабушка, давай я сварю тебе.

— Не надо мне твоей стряпни. Иди, куда тебе говорят. Возьми на кухне бидон и кастрюлю. Сумка на вешалке. Денег-то сколько тебе нужно?

— Не знаю.

— А надо знать. Деньги счет любят. В кассе обязательно всю сдачу проверь. Потому что у них привычка: хоть десять копеек да не додадут.

— Кроме столовой ничего больше не надо? Может, в аптеку или в булочную?

— Ну, в аптеку сходи. Купи слабительное и анальгину три пачки. А батон Анюта завтра свежий купит.

Ого! Аптека в одном конце Кировского, столовая — в другом. Ну ладно, туда бегом, а обратно… да-а, со щами не больно-то побегаешь. Придется вечером попозже лечь, чтоб успеть алгебру сделать.

— Чо так запыхалась, волки за тобой гнались, что ли?

— Нет, просто торопилась.

— Бабке анальгина купила? Удивляюсь я на нее, глотает лекарства ящиками. От них и здоровый-то заболеет. Устала бегамши-то? Иди на кухню, я тебя блинцами покормлю.

— Я только бабушке…

— Подождет твоя бабка. Ей чай не на работу.

Странная Анюта, только что кричала на меня, а теперь «блинцами» угощает? Ой, и Колюня ее тут же. Расселся, блин густо вареньем намазывает.

Забавно он на меня смотрит, будто я птица заморская. Вот-вот вспорхну и в форточку вылечу.

— Садись, не стесняйся. Во-от сюда, к Колюне поближе. Я тебе сметанкой полью.

— С вареньем, если можно.

— Хорошее у меня варенье, вишневое. Замуж выйдешь — всегда мужу вишневое вари. Они, мужики, вкусненькое-то любят.

— Я же еще в школе учусь.

— Что такого, что в школе? У нас вот в парадном дворничихи дочка. Венерка, что ли? Колюня, как ее?

— Вероника.

— Во-во. Задастая такая девка, кому хошь сто очков вперед даст. Вот она понимает: щас времечко упустишь — потом одни разведенные да уроды останутся. Я тебе как дочке добра желаю. Потому что ты вроде как убогая: отец с матерью есть, да каждый со своей работой возится. Вон ты, что килька, тощая.

Как Анюте не надоест. Я ее «задастую» философию уже тысячу раз слышала. И время, которое хотела для уроков сэкономить, на дурацкие блины потратила.

— Бабушка, я анальгин принесла.

— Ну-ну, положи на тумбочку. А в тарелке что? Блины Анюта прислала? То-то я чую, как она на кухне чадит. Ставь сюда на стул, пока тепленькие поем. А ты иди щи разогрей.

— Тебе щи в тарелку с цветочками налить?

— Нет, с каемочкой. Что батька-то на меня злится?

— Он ничего не говорил.

— И правильно, нечего ему сказать. Я все по справедливости делаю. Хорошие щи. Дома с такими полдня проваландаешься. Щец поем, потом ты мне спину потрешь. Анюта какое-то новое лекарство достала. Со змеиным ядом… Говорит, всем помогает.

— В змей превращаться?

— Не умничай. Мать-то про меня что-нибудь говорила?

— Нет.

— Правильно, нечего им сказать. Последнее здоровье на них угробила.