Лиза Клейпас - Сладкий папочка

• Название: Сладкий папочка
• Автор: Лиза Клейпас
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-046665-8, 978-5-9713-6251-7, 978-5-9762-4800-7

Девчонка из бедного квартала подцепила пожилого миллионера! Так считают все, кому известна странная история хорошенькой парикмахерши Либерти Джонс, поселившейся в роскошном особняке миллионера Черчилля Тревиса.

Кто поверит, что Тревис относится к ней, как отец? Кто догадается, что их с Либерти связывает не роман, а тайна прошлого?

Никто. Никогда. Да и правда ли это?

Гейдж Тревис, старший сын миллионера, знает многое и об отце, и о его подопечной.

Он мог бы рассказать. Но не скажет ни слова.

Он и сердцу прикажет молчать. Сердцу влюбленного мужчины...

---

– Тот гамбургер стоит сто долларов. – Я все никак не могла успокоиться. – Что же такое можно сделать с гамбургером, чтобы он стал стоить сто долларов?

Выражение на моем лице, казалось, его забавляло.

– Давай спросим.

Тут же был призван к ответу официант. Когда Черчилль спросил его, каким образом готовится гамбургер и что в нем такого особенного, тот объяснил, что все ингредиенты исключительно экологически чистые, в том числе и домашняя пармезановая булочка. Кроме того, в состав входят копченая моцарелла ди буфала, гидропонный маслянолистный салат, очень зрелый помидор и густой соус из чили, выложенные на бургер из органической говядины и фарша эму.

Я услышала слово «эму», и тут меня прорвало.

С моих губ слетел смешок, затем другой, а потом я уже не могла остановиться, из глаз текли слезы, плечи судорожно подрагивали. Я прижала ладонь ко рту, пытаясь успокоиться, но от этого стало только хуже. Я всерьез забеспокоилась. Мне грозило стать всеобщим посмешищем в самом крутом ресторане из тех, где я когда-либо бывала.

Официант тактично ретировался. Я, задыхаясь, предприняла попытку выговорить слова извинения перед Черчиллем, с тревогой наблюдавшим за мной, слегка покачивая головой. Он словно бы говорил: «Ничего, ничего, не извиняйся». Ободрительно положив руку мне на запястье, он слегка сжал его. И это движение меня как-то сразу успокоило. Наконец-то я смогла сделать глубокий вдох, и грудь отпустило.

Я рассказала ему о том, как мы поселились в жилом трейлере в Уэлкоме, о мамином друге, которого звали Флип. У меня все никак не получалось рассказывать побыстрее, так много подробностей всплывало сразу. Черчилль ловил каждое мое слово, в уголках его глаз собрались морщинки, и когда я в конце концов дошла до того эпизода, когда мы отдали тушу эму Кейтсам, он уже смеялся.

Хоть я и не помнила, что заказывала вино, официант принес бутылку «пино нуар». Вино благородно поблескивало в высоких хрустальных бокалах.

– Мне нельзя, – сказала я. – Мне после обеда на работу.

– Тебе не надо на работу.

– Очень даже надо. Ко мне на вторую половину дня записаны клиенты. – Хотя только мысль об этом вызывала во мне ощущение невероятной усталости – мысль не собственно о работе, а о необходимости собраться с силами, чтобы излучать очарование и жизнерадостность, которых ожидают от меня клиенты.

Черчилль извлек из внутреннего кармана пиджака сотовый телефон не больше костяшки домино и набрал номер салона «Уан». Я, раскрыв рот, следила, как он попросил к телефону Зенко и сообщил ему, что я на сегодня беру отгул, после чего поинтересовался, нет ли у него возражений. Если верить Черчиллю, Зенко ответил, что, разумеется, возражений нет и он внесет в график необходимые коррективы. Нет проблем.

Как только Черчилль с самодовольным щелчком захлопнул крышечку телефона, я мрачно проговорила:

– Теперь он мне за это устроит веселую жизнь. Если б позвонил кто-то другой, а не вы, Зенко спросил бы: что у вас вместо головы – не задница ли, часом?

Черчилль улыбнулся. Он получал огромное удовольствие от того, что люди ему не могут слово поперек сказать. Это было одним из его недостатков.

Я проговорила весь обед, поощряемая вопросами с его стороны, его добродушным интересом и бокалом вина, который, сколько бы я ни пила, никогда не оставался пустым. Свобода говорить, рассказывать что угодно сняла с моих плеч тяготивший меня груз, о котором я до сих пор не задумывалась. Я все время старалась двигаться вперед, не зная к себе пощады, при этом испытывая множество эмоций, которым не позволяла одолеть себя, а также много всего другого, о чем молчала. И вот теперь я говорила и никак не могла наговориться. Я порылась в сумочке, отыскала портмоне и достала оттуда школьную фотографию Каррингтон. Она на ней улыбалась во весь рот, демонстрируя недостающий зуб и несимметрично завязанные на голове хвостики.

Черчилль долго разглядывал снимок, даже очки для чтения из кармана достал, чтобы как следует его рассмотреть. Прежде чем что-то сказать, от отпил вина.

– Похоже, этот ребенок вполне счастлив.

– Да, это так. – Я бережно спрятала фото в портмоне.

– Ты молодец, Либерти, – проговорил он. – Правильно сделала, что никому не отдала ее.

– А как же иначе. Она все, что у меня осталось. И я знаю: никто бы не смог позаботиться о ней так, как я. – Я сама удивлялась словам, с такой легкостью слетавшим с моих уст. Оказывается, мне просто необходимо было перед кем-то исповедаться.

Вот как все могло быть, подумала я с болью в сердце. Я получила отдаленное представление о том, какие отношения у нас были бы с папой. Пожилой и умудренный опытом мужчина все понимает, даже то, о чем я не говорила. Все эти годы меня мучило то, что Каррингтон растет без отца. Но я не сознавала в полной мере, как сильно он нужен еще мне самой.

Все еще на взводе от вина, я рассказала Черчиллю о приближавшемся спектакле в школе у Каррингтон, приуроченном ко Дню благодарения. Их класс должен был исполнить две песни. Их для этого разделили на первых колонистов и коренное население Америки. Каррингтон же напрочь отказалась примкнуть как к первой группе, так и ко второй. Она хотела быть девушкой-ковбоем. И так уперлась на своем, что их учительнице, мисс Хансен, пришлось звонить мне домой. Я объяснила Каррингтон, что в 1621 году еще не было девушек-ковбоев. Тогда и Техаса-то не существовало, сказала я. Но моей сестре, как выяснилось, историческая достоверность была до лампочки.

В итоге мисс Хансен была вынуждена позволить Каррингтон нарядиться в костюм девушки-ковбоя и выйти на сцену в самом начале выступления. Она будет нести изображение нашего штата, вырезанное из картона, с надписью «День благодарения в Техасе». На том и порешили.

Черчилль, выслушав эту историю, взревел от хохота, ослиное упрямство моей сестры, видимо, показалось ему достоинством.

– Вы не понимаете, – сказала я ему. – Ведь если это только начало, то что будет, когда она достигнет подросткового возраста, вот уж даст мне тогда прикурить.

– У Авы было два правила в общении с подростками, – сказал Черчилль. – Первое: чем больше пытаешься их контролировать, тем больше они бунтуют. И второе: пока ты нужен им, чтобы возить в магазин, всегда можно прийти к компромиссу.

Я улыбнулась:

– Нужно и мне запомнить эти правила. Ава, верно, была хорошей матерью.

– Во всех отношениях, – решительно проговорил Черчилль. – Никогда не жаловалась, когда ее обижали. В отличие от многих она умела быть счастливой.

Я почувствовала искушение сказать, что многие, если бы имели хорошую семью, большое поместье и достаточное количество денег, тоже были бы счастливы. Но промолчала.

Однако Черчилль, по-видимому, прочитал мои мысли.

– Из всего того, чего вы наслушались на работе, – проговорил он, – вам следовало бы понять, что богатые люди могут быть так же несчастны, как и бедные. Иногда даже в большей степени, чем бедные.

– Я стараюсь пробудить в себе к ним сочувствие, – сухо ответила я. – Но думаю, между настоящими проблемами и надуманными существует большая разница.

– А вот тут вы прямо как Ава, – сказал он. – Она тоже видела эту разницу.

Глава 15

Через четыре года я наконец стала квалифицированным стилистом салона «Уан». В основном я занималась колорированием – это у меня хорошо получалось, окрашивать волосы отдельными прядями и корректировать цвет. Я, как одержимый алхимик, обожала смешивать жидкие и пастообразные составы в многочисленных маленьких чашечках. Мне доставляло удовольствие производить бесчисленные мелкие, но требущих точности расчеты температуры и времени и, сделав аппликацию, получать ожидаемый результат.

Черчилль продолжал приходить к Зенко стричься, но волосы на шее и брови корректировал у меня. Я всегда, когда он изъявлял желание, делала ему маникюр. Всякий раз, как у кого-нибудь из нас находился повод отпраздновать что-либо, мы ходили обедать, а поводы для этого представлялись довольно часто. Оставаясь вдвоем, мы разговаривали обо всем на свете. Я многое узнала о семье Черчилля, и в первую очередь о его четырех детях. Старшего, тридцатилетнего сына от первой жены, Джоанны, звали Гейдж. Остальных трех родила ему вторая супруга, Ава, – Джека, которому теперь исполнилось двадцать пять, Джо, на два года младше, и единственную дочь Хейвен, которая еще училась в колледже. Я узнала, что Гейдж, в три года потеряв мать, стал нелюдимым, замкнутым и недоверчивым, а одна из его бывших подружек сказала, что у него фобия ответственности. Не будучи знакомым с психологическими терминами, Черчилль не понимал, что это означает.

– Это означает, что он не желает обсуждать свои чувства, – пояснила я, – или чувствовать себя уязвимым. Он боится оказаться связанным.

Вид у Черчилля был озадаченный.

– Это не фобия ответственности. Это значит, что он просто мужчина.