Виль Липатов - Глухая Мята

• Название: Глухая Мята
• Автор: Виль Липатов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1970

---

С горячей надеждой на то, что все решится, смотрит на бригадира Федор Титов и думает о том, что Гришка не только бригадир, не только начальник Глухой Мяты, а коммунист. Об этом как-то забывалось Федору, было привычным думать о сверстнике Гришке без того, чтобы прилагать к нему огромное для Федора, наполненное большим волнением слово – коммунист. Но вот сейчас он вспоминает это, и слово «коммунист» связывается с Григорием Семеновым – не с Гришкой-кенгуру, а бригадиром Семеновым.

«Вот он какой! – думает Федор и глядит во все глаза на Григория. – Так вот он какой!»

Как листочки подорожника к солнцу, обращаются лица лесозаготовителей к бригадиру – говори, Григорий Григорьевич, говори за всех! За каждого говори, бригадир!.. Понимает чувства товарищей Григорий; кажется, что они выдвинули его вместе с табуретом вперед, и он стал походить на командира перед строем воинов. Только на секунду оглядывается на товарищей Григорий, но надолго запоминает их лица…

Бледнеет, нервно перебирает одеяло тонкими пальцами Петр Удочкин, молитвенно застыла на пороге Дарья, изумленно вытянули лица парни-десятиклассники, надменно улыбается Георгий Раков, а Никита Федорович хмур, сосредоточен, словно что-то далекое, нездешнее увидел он… Такими и запоминает надолго своих друзей-товарищей Григорий Семенов…

– Ну вот, Изюмин! – говорит Семенов. – Ну вот! Все стало ясным! – Он поднимает руку, загибает пальцы: – Трое суток трактор не работал… Более трехсот кубометров могли бы дать! Слышите, ребята, более трехсот! – спокойно подсчитывает он и стягивает губы резинкой.

Понимают лесозаготовители, что трезвые подсчеты для Изюмина опаснее всего – страшнее крика, слов осуждения. Ко всему готов сжавшийся в комок, точно приготовившийся к прыжку, механик – к громкому крику, ругани, а вот к этому не готов: к спокойным подсчетам бригадира.

– Чго вы скажете на это, Изюмин?

Не боязно, не стыдно смотреть теперь лесозаготовителям на механика, как стрелки компаса к северу, поворачиваются они к нему.

Механик молчит. Думает механик Изюмин. Он уже пришел в себя, аккуратно засунул рубаху за ремень брюк, и теперь ему легче. Он поднимает голову, бестрепетно встречает взгляд Семенова.

– А ничего не скажу, Семенов! Могу заметить одно – кажется, проиграл! – И на его лице словно вырастает улыбка, а в голове у Изюмина одна мысль: «Помирать, так с музыкой! В партии мне все равно сейчас не восстановиться!» И от этого он все больше веселеет, наливается злостью, силой, энергией, и к тому времени, когда лесозаготовители осмысливают все происходящее, механик улыбается, иронически подергивает губой…

– Игрок! – бросает ему Григорий и тоже улыбается, но не так, как Изюмин, а презрительно, спокойно. – Игрок.

Механик поднимается со скамейки.

– Ну хорошо! – весело говорит он. – Коли я игрок, будем раскрывать карты… Слушайте, Семенов, бобина моя! Понимаете, моя! Я ее купил на базаре, и мое личное дело – дать ее вам или нет! Вы понимаете: я могу дать и не дать! Это личная собственность, о которой так здраво судил товарищ Раков! – кивает он на тракториста и шутовски раскланивается. – Я виноват только в одном – пренебрег интересами коллектива, а больше ни в чем! Ну, что вы скажете на это?

Григорий молчит. Молчат и лесозаготовители.

– Разве личная собственность запрещена? – допытывается Изюмин.

Опять ничего не отвечает ему бригадир Семенов, и Изюмин, внутренне взбешенный до предела, думает: «Ах ты, примитивное животное, ах ты, скотина безграмотная! Ну, погоди, узколобый человечишка, ты еще узнаешь Изюмина! Я тебе покажу!» Но поверх этой мысли наслаивается все та же, навязчивая: «Не восстановиться теперь, не восстановиться!»

– Вы что, не хотите разговаривать? – хохочет механик. – Хорошо, отлично! Будем спать в таком случае!

Еще несколько секунд молчит бригадир Семенов, а потом улыбается с таким видом, точно нашел, наконец, потерянное, вспомнил забытое, важное и от этого стало ему легко, радостно. Во все лицо улыбается Григорий и облегченно распускает резинку губ.

– А ведь вы трус, Изюмин! – говорит он и тоже поднимается. – Вы трус! Я только сейчас понял это. Вы за иронией и насмешкой прячете страх, вы бросаетесь очертя голову в слова, как трус в драку, зажмурившись… Понял я вас, Изюмин, вот теперь окончательно понял, хотя месяц, целый месяц гадал, что вы из себя представляете. – Он кладет руку на плечи Ракова, наклоняется к нему. – Вы думаете, мы вас раньше не раскусили? Ошибаетесь, Изюмин! Слышишь, Георгий, он думает, мы раньше не видели его фокусов! Видели, Изюмин, все видели!

В три шага мерит комнату Григорий, останавливается против механика, бросает слова ему в лицо:

– Значит, потому и поехали в Глухую Мяту, что решили одним взмахом в партии восстановиться. Ловко было задумано! Для игрока неплохой ход – необычное дело, подвиг своего рода! Осознал ошибки, прислушался к критике, перековался! Так, что ли, по вашему-то?.. Да и второй ход не хуже – умолчу о бобине, пойду сам за ней – чем не геройский поступок, а? Ловко, Изюмин! Ничего не скажешь, ловко! Вы бы ведь не вернулись из леспромхоза. Сослались бы на оттепель, а?

Григорий совсем близко наклоняется к механику и не то просит его, не то приказывает:

– Снимайте, Изюмин, маскировку, снимайте! На вас же голубые кальсоны!

Эти слова для Изюмина – пощечина. Он весь передергивается, круто поворачивается, сжимает кулаки.

– Замолчите! – оглушительно кричит он.

Но нелегко, видимо, снять с механика журнальную красочность, картинность скульптурного лица – силен механик, воля закалена, ум остер. После крика он берет себя в руки, снова рождает на лице ослепительную улыбку и встряхивает головой, чтобы не лезли на лоб длинные, волнистые волосы.

Полны негодования люди Глухой Мяты, но не могут не заметить в этот трудный для них момент, что красив механик Изюмин, так красив, что даже на картинках не видели они такой красоты. Глядит на него Никита Федорович Борщев и прищуривается, вспоминая…

– Был у нас в партизанах вот такой же, – говорит он. – Мы пошли в атаку, а он в кусты прядал…

– Что? – каким-то неверующим голосом вскрикивает механик. – Что вы сказали?

– А ничего, как говорится… – отвечает старик и ожесточенно плюет на пол. – Тьфу на тебя, короста!

Лежащие рядом с ним Виктор и Борис переглядываются, и их одновременно, враз, как часто бывает с друзьями, думающими и чувствующими одинаково, пронзает одна и та же мысль, одно и то же представление. Кажется парням, что со словами старика вдруг приблизились, вошли в Глухую Мяту те далекие, героические времена, которые покрыты для них пылью на книжных страницах. Оттого, что сравнил Никита Федорович Изюмина с трусом партизаном, показалось парням, что и сравнение Григория Семенова с партизаном Долгушиным было не смешным, а правильным, таким же реальным, как и то, что сейчас происходило в комнате. Дыхание времени почувствовали ребята и подумали, что ничего нет странного в том, что в рассказах Никиты Федоровича жизнь партизан походила на жизнь в Глухой Мяте… Переглядываются парни, бледнеют от необычности мысли.

– Вы не имеете права! – вскрикивает механик, подбегая к старику.

– Имею! Тьфу на тебя!

– Отойдите от Борщева! – строго приказывает механику Семенов.

Изюмин замирает на ходу, кривит губы:

– Слушайте, кто вы такой, чтобы учить меня?

– Коммунист я! – спокойно отвечает Семенов. – Коммунист! Вот Георгий – тоже коммунист!

– Идите к черту! – опять кричит механик, и Виктор Гав не выдерживает – выпростав из-под одеяла руки, юношески ломким голосом брасает Изюмину:

– Вы не кричите на нас!

Тонкий крик Виктора производит на Изюмина неожиданное действие – он не оборачивается, а только сгибается в пояснице. Тем, кто сидит позади, непонятно, что происходит с механиком… А он хохочет. Механик поэтому и перегнулся, что слова Виктора вызвали у него смех.

– Ха-ха! – заливается механик. – Подают голоса временные рабочие! Вот забавно! Слушайте, ученые мужи, вы, кажется, тоже не особенно стремились увеличить славу бригадира Семенова! Вам ведь одно важно – получить справку.

– Замолчите! – надсадно восклицает Бережков. – Мы не такие!

– Такие! – хохочет механик, наверное потому, что смех – разрядка для него. Но в это время бухают тяжелые, медленные шаги – к механику Изюмину подходит Федор, просяще и сосредоточенно смотрит на него.

– Ты мне скажи, Изюмин, – тихо спрашивает Титов, обращаясь к нему на «ты». – Ты со мной дружил от души или нет? Ты только ответь мне: водку пил, слушал, как я тебе душу открывал, разговаривал со мной – ты это от души или нет? Ты скажи правду – от души или нет? Ты, может быть, играл со мной, на смех заставлял душу выворачивать, а? Ты мне ответь, Изюмин! – молит Федор, а сам чуть не плачет.

– Отвяжись! – вызверивается на него Изюмин. – Ты все это, ты!