Мартин Линдау - Яд Борджиа [Злой гений коварства]

• Название: Яд Борджиа [Злой гений коварства]
• Автор: Мартин Линдау
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994

Произведение, предлагаемое читателю, живо и ярко воссоздает быт и нравы Европы эпохи средневековья. Но великолепие исторических декораций лишь подчеркивает масштаб и значимость образов людей того времени – политиков, отцов церкви и великих гуманистов Возрождения.

Исторический роман из жизни Цезаря и Лукреции Борджиа.

---

Кроме того следует принять во внимание и весь характер той бурной эпохи, когда старые боги уже были свергнуты, а новые еще не явились, и не только народ, но и передовые люди метались, потеряв способность отличать добро от зла. Недаром же эта эпоха породила Макиавелли, которого наш век считает олицетворением коварства, а в то время он высказывал лишь то, что люди совершали в действительности, и, по своим воззрениям, не казался выходящим из ряда обыкновенных смертных.

Что касается третьего героя нашего повествования, то он является блестящим представителем католического духовенства того времени.

Католическое духовенство широко пользовалось тогда своей огромной властью и еще более огромными доходами. Баснословные церковные богатства манили к себе всех алчущих и жаждущих, но приобретали их конечно, не самые благочестивые, а наиболее энергичные, смелые и умные. Достигнув известной власти и упрочив свое положение, эти пастыри церкви сбрасывали с себя одежду монаха и являлись в своем истинном виде. Аббаты, кардиналы, епископы, архиепископы и даже сами папы не стеснялись предаваться совершенно открыто самому безудержному разврату и другим непотребным и несовместимым с духовным саном делам. Храмы превращены были ими в публичные торжища, где молящихся чуть не грабили. Одним словом, жизнь католического духовенства накануне реформации была сплошной вакханалией.

И вот в это-то время во главе римско-католической церкви стал папа Александр VI Борджиа. До своего вступления на папский престол он был юристом, потом военным и наконец, как и многие другие, нашел, что, если есть где возможность нажиться и удовлетворить ненасытное честолюбие, так только на духовном поприще. Энергия и талантливость дали ему возможность выдвинуться из рядов духовенства, и после смерти Иннокентия VIII конклав избрал его папой. Время его управления католической церковью было временем самого возмутительного произвола, вероломства и небывалого еще разврата. Историки говорят, что это был самый развратный из пап. Путем коварства, с помощью яда и кинжала он устранял своих многочисленных врагов и ставил на их место своих ближайших родственников. Его преступлениям нет числа. Один из предшественников реформации, Савонарола, не раз восставал против Александра VI и громил его в своих страстных и резких проповедях, но это по-видимому, не влияло на совесть папы, который по-прежнему продолжал вести свой расточительный и развратный образ жизни. К тому же за папу стоял простой народ. Римская толпа привыкла к тому, что духовенство ведет непотребную жизнь, и особенного внимания на это не обращала. Она выходила из себя и ненавидела только тех кардиналов и епископов, которые притесняли ее. Между тем, при Александре VI народу жилось довольно свободно. Гнет папской власти сильнее чувствовали на себе высшие классы, духовенство и аристократия. В их то кругах и образовалась оппозиция против него.

Грозовые тучи со всех сторон обложили горизонт Италии. В то время как французы, испанцы и турки со своими союзниками – швейцарцами, бургундцами, немцами и маврами – и сами итальянцы напрягали все усилия, чтобы захватить эту чудную страну, пираты опустошали ее берега, разбойники грабили ее города и чума уносила бесчисленные жертвы.

И вот среди этого мрачного хаоса, как яркая звезда из мрака ночи, в тихом великолепии поднималось искусство. Леонардо да Винчи писал свои лучшие произведения, Микеланджело основывал во Флоренции свою школу, Рафаэль и Джулио Романе рисовали свои первые безвкусные произведения, а молодой Челлини в золоте и серебре запечатлевал свои дивные фантазии. Но грубые народы Западной Европы смотрели на Италию только как на школу военного искусства, а большинство паломников, спешивших в Рим на юбилейные торжества, чтобы получить так легко расточаемое отпущение, намеревались вознаградить себя на обратном пути за лишения и труды, понесенные ими в пути, каким-нибудь разбойничьим набегом.

К этому классу, по-видимому, принадлежали также предводители вооруженного отряда, медленно огибавшего глубокую пропасть на склоне Апеннин, где горы спускаются в долины Умбрии [1]

ГЛАВА II

Отряд состоял приблизительно из двадцати человек, ехавших верхом на прекрасных лошадях и вооруженных по обычаю того времени. Грудь и спину защищал стальной панцирь, голову прикрывал стальной шлем. У каждого имелись копье и меч, а у седла висел с одной стороны топор, с другой – мушкет, со всеми принадлежностями для стрельбы – фитилем и кремнем. Судя по грубому виду вооружения и крепкому, мускулистому телосложению, эти люди были по-видимому, варвары, как итальянцы еще называли все народы, живущие на севере за могучими Альпами. Судя по дроку на шлеме, опытный глаз сразу узнал бы в них англичан, так как цветок дрока считался цветком английских королей вплоть до падения последнего Плантагенета – Ричарда III. Кроме этого значка на плащах у солдат было вышито сияющее солнце, с девизом посредине: «О, мой Лебофор!»

Предводители отряда ехали впереди на значительном расстоянии, командование же было передано младшему офицеру. Последний, очевидно, не принадлежал к дворянству, так как у него не было рыцарского оружия. По вооружению он немного отличался от других солдат, только на конце копья у него развевался небольшой флаг.

Предводителей было трое.

Старшему было лет под сорок. Он ехал на муле и, судя по платью, был священником. У него были острые черты лица и совершенно лысая голова. Но этот недостаток возмещался длинной, густой бородой, как у патриарха: его глаза отличались живостью, и по его веселому лицу в нем можно было скорее признать Анакреона [2], чем почтенного монаха-августинца.

Его спутнику не могло быть больше тридцати лет, его высокая, статная фигура была облечена в одеяние рыцаря иоаннитского ордена. Длинная, черная мантия с вышитым на левой стороне белым восьмиугольным крестом почти совсем закрывала его. Свой шлем он отдал одному члену свиты, а его белый капюшон для защиты от солнечных лучей был спущен почти на глаза, но та часть лица, которую можно было видеть, поражала красотой и серьезным благородством, тронутым глубокой грустью. Его черные волосы, короткими локонами спускавшиеся у висков, дополняли впечатление благоговейной строгости, которой дышали его гордые черты. Это выражение как нельзя лучше соответствовало его двойственному призванию священника и воина, которое принимали на себя иоанниты. [3]

Третий предводитель был, очевидно, много моложе иоаннита и, судя по золотым шпорам и оружию, принадлежал к тому же классу, хотя и числился в светском ордене. Составной серебряный панцирь, покрывавший его с головы до ног, обрисовывал фигуру необыкновенной силы и подвижности, хотя и не такого высокого роста, как у иоаннита, с мрачным одеянием которого его воинское снаряжение составляло восхитительный контраст. Звание рыцаря солнца, которое он, по-видимому, носил, согласно гербу на щите, подтверждалось на деле его блестящим вооружением. Оно сверкало, как сияющая чешуя только что пойманной рыбы, и так художественно было украшено на груди светящимся солнцем, что небесное светило казалось отраженным, словно в зеркале. На рыцаре была шапочка из серебристой материи с пурпурным цветком дрока, а его открытое, прекрасное лицо отлично гармонировало с воинственной красотой его одежды. Цвет его лица был, вероятно, когда-то очень хорош, а его длинные каштановые кудри и голубые улыбающиеся соколиные глаза показывали, что он – уроженец севера. Но горячее солнце Италии обожгло его кожу там, где она не была защищена шлемом, что придало его юношескому цветущему лицу несколько воспаленный вид.

Путники уже давно поднимались по краю крутого склона, по тропинке, вырубленной в чаще леса, причем их лошади то и дело спотыкались о корни и пни, заросшие травою.

Некоторое время утомленные всадники ехали молча. Покрытые белой пеной груди и высунутые языки их лошадей свидетельствовали о большом путешествии, совершенном ими. Английский рыцарь запел было песенку своей родины, где особенно часто раздавались слова: «Робин Гуд и густой зеленый лес», но удушливая тишина, в которую постепенно погружался вечер, произвела впечатление и на него.

– Мессир Бембо, – проговорил он, наконец, обращаясь к священнику на хорошем итальянском языке, но с иностранным акцентом. – Я думаю, что замок, про который вы рассказывали нам, должен уже показаться, если он только не исчез под влиянием какого-нибудь волшебства.

– Я уже с полчаса наблюдаю за отцом каноником, – со спокойной, слегка насмешливой улыбкой заметил иоаннит. – Он иногда задерживает мула, словно сам не доверяет себе.

– Нет, монсиньор, нет, – смущенно возразил священник. – Правда, прошло уже семь лет с того времени, как я в последний раз приезжал в замок моего доброго друга Савелли, потому что с момента начала войны Феррары с его святейшеством у меня не было повода ездить в Рим, но все-таки я готов утверждать, что этот замок с незапамятных времен венчал ту вершину. Благодаря такому положению, замок господствовал над этим проходом, за что неопровержимо говорит то обстоятельство, что все, кто переправлялся через Апеннины, должны были идти этим путем и платить пошлину, чтобы получить от моего друга Джакобо Савелли свободный проход и надежную охрану. С этой целью он построил башню над этой дорогой, и однажды я собственными ушами слышал, как он приказал спустить опускную решетку перед отрядом генуэзских купцов за то, что они не хотели дать то, что он от них требовал. Помнится, это было по три кроны с головы, бархатное платье для хозяйки и десять прекрасных восковых свечей для часовни замка. Но я более, чем уверен, что мы на верном пути, так как вижу белую гору, остроконечной вершиной уходящую в облака.