Вадим Мацкевич - Солдат империи, или История о том, почему США не напали на СССР

• Название: Солдат империи, или История о том, почему США не напали на СССР
• Автор: Вадим Мацкевич
• Издательство: Русское слово
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5—94853—612—2

Автор книги, будучи молодым летчиком-инженером, создал радиолокационную станцию, которая по распоряжению И. В. Сталина была впервые применена на истребителях МИГ-15 во время корейской войны и обеспечила превосходство наших истребителей над американскими «Сейбрами». Победа советских летчиков предопределила стратегическое решение руководства США не начинать ядерную войну против СССР. Книга повествует о долгом пути изобретения: от рождения идеи до ее воплощения.

---

Погода до самого января была очень неблагоприятной. Высота облачности была все время не более 300—400 метров, и это при удручающе плохом состоянии «Мессершмитта». Мы были вынуждены летать с самолетом-целью на высоте 300 метров, летали в паре с транспортным самолетом-целью. Использовать боевые самолеты на такой малой высоте было невозможно.

Из-за того что высота полетов была незначительной, парашют я оставлял на земле. Садился за экраны локатора, закуривал папиросу «Казбек» и молил Бога, чтобы все обошлось благополучно. Но спокойных полетов было мало. В трех полетах из пяти садиться приходилось на одном моторе. Это было очень опасно — малая высота, чужой самолет, летчик, не зная немецкого языка, не мог хорошо ориентироваться в показаниях приборов.

Дальность действия по самолету ЛИ-2 у меня получилась 1800—2000 метров, и никак не больше. Это вызвало всевозможные нарекания со стороны командного состава. В частности, сам адмирал Берг был недоволен моими результатами.

— Не может быть, чтобы при такой маленькой дальности — всего два километра — немцы могли так эффективно действовать. Дальность должна быть около пяти-шести километров. Ищите причину, продолжайте испытания и думайте о создании средства противодействия ФУГ-202.

Параметры станции, как я говорил, были в порядке. Мощность передатчика и чувствительность приемника были на пределе возможного одинаковы, как у лабораторного, так и самолетного комплектов РЛС.

Помню, кто-то из начальников решил, что дальность занижена из-за окисления винтов, крепящих 32 вибратора антенны. У локатора ФУГ-202 антенна была типа УДА-Ячи, работающая в диапазоне 60 сантиметров. И мне пришлось зачистить все винты. Эта безумная идея пришла в голову какому-то солдафону в крещенские морозы. На аэродроме мела метель, страшный ветер сдувал меня со стремянки, поставленной перед носом самолета около антенны, и я в этих условиях пытался зачистить 32 злосчастных винта. Но винты были так затянуты, что никакой речи не могло быть о плохих контактах. Полдня я все же простоял на стремянке, просмотрел на ветру и морозе все соединения и затем доложил, что в антенне все в порядке.

Полеты были продолжены. За два с половиною месяца было сделано около 20 полетов, но меня не покидало предчувствие катастрофы, она казалась неминуемой. Так считали все, кто более или менее разбирался в авиационной технике и знал, в каком состоянии были моторы самолета.

Но, видимо, судьба берегла меня для чего-то важного в жизни. 21 января, забравшись в кабину Ме-110, я обнаружил, что кто-то отвинтил пластмассовый шарик с ручки отопителя кабины. Эта ручка располагалась около правой ноги оператора радиолокатора (то есть моей). Я сам давно зарился на этот очень красивый шарик с яркими цветными прожилками, у нас еще не умели делать подобных пластмасс. Словом, шарика нет, торчит лишь оголенная железная ручка. В хищении никто не признался, хотя было понятно, что, кроме техников, в кабину самолета никто забраться не мог.

Мы уже отлетали и шли на посадку на двух моторах (слава Богу!), когда летчик объявил, что не выпускается правое шасси самолета, стал его вытряхивать и вместе с ним вытряхнул из сиденья и меня. Когда я падал со своего места, острая ручка отопителя, оставшаяся без защитного шарика, вонзилась мне в ногу почти до самой кости, пропоров унты и толстые брюки. Кровь забрызгала кабину. Но злополучное шасси все-таки вышло, мы сели.

Я с трудом добрался до лаборатории и улегся на полу. Ребята постелили мне куртки и унты, принесли ужин, так как ни до столовой, ни до гостиницы дойти я не мог. Нога стала быстро опухать, на глазах опухоль ползла все выше и выше. Пришлось распороть бриджи уже выше колена. Ни врача или медсестры найти не удалось: 21 января — день перед днем смерти Ленина, 22 января — нерабочий день. Наутро все же нашли медсестру и рану залили йодом.

22 января на 10 часов утра был назначен очередной полет Ме-110. Пришел мой ведущий инженер Осипов, увидел, в каком я состоянии, и решил лететь сам. Из-за нашего Ме-110, несмотря на нерабочий день, для обеспечения полета вышли многие службы аэродрома. Полет отменять неудобно.

Я стал отговаривать Осипова: я уже сделал 21 полет и то плохо вижу цель, а он с первого раза просто ничего не увидит. Но убедить его мне не удалось.

Ребята сказали Осипову:

— Товарищ майор! Вы хоть сделайте, как Вадим. Он перед полетом вешал китель на спинку стула, а на стол клал карточку в столовую по 5-й норме, деньги и золотые часы «Павел Буре».

Я действительно всегда делал так, разыгрывая целое представление:

— Если я разобьюсь, то мою карточку и деньги вы пропьете?

— Пропьем!

— А золотые часы «Павел Буре», мамин подарок, отправите маме?!

— Отправим!

Осипов буркнул, что в приметы не верит, и пошел на самолет. Через 30—40 минут раздался телефонный звонок, и оперативный дежурный по полетам сообщил, что у Ме-110 на взлете отказал мотор и самолет врезался в землю прямо за оградой аэродрома.

Досадно, что через несколько дней после катастрофы из Финляндии от нашей разведслужбы пришло сообщение, что дальность действия локатора ФУГ-202 на самолете Ме-110 всего 1800 метров. Перехватчик с такой маленькой дальностью действовал очень эффективно потому, что у немцев была очень хорошо организована служба наземного наведения. У них были наземные локаторы дальнего обнаружения «Вюрубург риза» и ближнего наведения на расстояние до 500—1000 метров «Фрейя». При такой высокой точности ближнего наведения дальности 1500—1800 метров для ФУГ-202 было вполне достаточно.

Приди эти данные из Финляндии на неделю раньше, и Осипов мог бы и не лететь.

У летчика Журавлева и у ведущего инженера Осипова были семьи и дети. За риск при испытаниях была назначена большая по тому времени премия: летчику — 100 000 рублей, инженеру — 60 000 рублей, технику — 30 000 рублей. Свое вознаграждение я передал семьям.

Много позже я вспомнил об одном обстоятельстве, которое могло быть причиной их гибели. Летчик Журавлев не знал немецкого языка и в полете все время спрашивал меня о показаниях приборов самолета, особенно о давлении масла. Когда он мне задал этот вопрос в первый раз, я сразу смог найти нужный прибор. Таких приборов было два, и расположены они были не на приборной доске, а на капотах моторов самолета. Один раз я заметил, что давление масла недостаточное, когда мы уже были на старте и почти шли на взлет. Майор уточнил у меня показания приборов, затем крепко выругался и вернул самолет со старта на стоянку. Вылет тогда состоялся только через 2 часа. А 22 января, в день катастрофы, вместо меня полетел майор Осипов, который не только не знал немецкого языка, но и не представлял себе, где находятся приборы «Ol Druck». Таким образом, Ме-110 вполне мог пойти на взлет с пониженным давлением масла, что и вызвало отказ мотора на взлете.

Журавлев очень внимательно относился к показаниям приборов. Как-то на его вопрос: «Какое давление масла?» — я ответил по-немецки: «Ol Druck fallt!» («Давление масла падает!») Летчик не только отругал меня, но и пожаловался начальнику моего управления генерал-лейтенанту Сергею Алексеевичу Данилину. Тот вызвал меня и строго сказал:

— Запомните, Мацкевич: от показаний давления масла зависит работа моторов в первую очередь, а значит, и жизнь экипажа. Поэтому нельзя свои ответы превращать в шутку.

Позже я даже пожаловался Михаилу Михайловичу Громову, что генерал Данилин обидел меня, обозвав за «Ol Druck» несерьезным человеком. Громов немного утешил меня, сказав, что Данилин — это образец серьезности и деловитости и ему угодить очень трудно.

Михаила Михайловича Громова я всегда вспоминаю с большой теплотой. Впервые я столкнулся с ним в гостинице на Чкаловской, где мы оба жили: на меня надвигался гигант в кожаном черном реглане и огромных белых бурках, красиво отделанных желтой кожей. Величественность этого человека потрясла меня.

Встреч с ним в дальнейшем было много. Ко мне он относился очень хорошо и даже как-то сказал:

— Завидую я тебе, ведь самое замечательное, что может быть в жизни, — создавать, творить!

В летной столовой, где я с первого по пятнадцатое число месяца съедал по две нормы — все равно, мол, разобьюсь, — он как-то подошел к моему столику, положил руку мне на плечо и своим громким голосом сказал:

— Посмотрите на этого несчастного, подошло пятнадцатое число, а он еще жив! А талонов у него больше нет, все съедены. Входя в его ужасное положение, я отдаю ему свои талоны за субботние и воскресные дни. Я в эти дни буду в Москве. И призываю остальных москвичей последовать моему примеру.

— Вот ты, Маршак, — обратился он к сыну поэта Маршака, — наверняка будешь в Москве, и папа тебя там как-нибудь прокормит!

Маршак тут же раскошелился, и передо мной выросла гора талонов.

Во время испытаний и исследований Ме-110 было много интересных встреч. Приезжали и военные, и конструкторы. Мне запомнился приезд председателя Комитета радиолокации СССР адмирала Акселя Ивановича Берга. Это очень сильная личность. Он прибыл в нашу лабораторию с основательной свитой специалистов по радиолокации и министерских работников.