Сергей Могилевцев - Граф и Анна

• Название: Граф и Анна
• Автор: Сергей Могилевцев
• Жанр: Драматургия

На крыльце старой веранды такого же старого одноэтажного дома сидит в кресле-качалке молодой человек, которого все окружающие давно уже считают идиотом. Рядом находится булыжная мостовая, видна панорама старых, покрытых потемневшей черепицей домов, с крест-накрест заколоченными окнами и дверьми. Где-то недалеко находится море. В этом заброшенном городе у людей нет собственных имен, а только лишь прозвища. Идиота в кресле зовут Графом, девушку, которой он когда-то в детстве клялся в любви – Анной, мать его – Афродитой.

---

Явление второе

Появляется С т а р и к; на плече у него полинявшая от времени холщовая сумка, украшенная большой свежей заплатой.

С т а р и к (приветливо). Здравствуй, Граф! Все сидишь в своей старой качалке, все охраняешь покой своей грозной матушки? Не надоело тебе торчать тут целыми днями, того и гляди, протрешь себе штаны, сидючи в кресле?!

Г р а ф (оживляясь). Сказать по правде, Старик, так надоело до смерти! Так бы и убежал потихоньку вместе с тобой ворошить старые груды водорослей, бродить по берегу моря, дразнить глупых чаек и кричать в шторм страшным волнам, чтобы они еще быстрее били своими гребнями в берег. Знаешь, Старик, это ведь мое самое любимое на свете занятие – бродить по берегу грозного пенного моря, собирая в сумку всякую ненужную всячину: старые рыбацкие поплавки, обрывки сетей, раковины, крабьи клешни, покрытые зеленым налетом старые медные ложки и вилки, невесть откуда упавшие в море, изъеденные солью монеты, не только медные, но даже иногда и серебряные, а если очень-очень улыбнется удача, то даже и настоящие золотые дублоны, которые один раз в год обязательно кто-то находит на берегу; кто-то очень-очень счастливый. Да, Старик, я без ума от всякой ненужной и странной всячины, старого, изъеденного солью и волнами барахла, которым можно набить доверху полную-преполную сумку, и, как это ни странно, продать на рынке любопытным туристам, желающим увезти с собой какой-нибудь необычный морской сувенир. Ну скажи мне, – разве они не странные люди, эти туристы?

С т а р и к (ласково улыбаясь). Конечно же, странные: покупают всякую дрянь, которую нормальному человеку даже в руках неловко держать, вроде старой позеленевшей тарелки, годной разве что в качестве подставки для комнатного цветка, или облепленного мидиями черепка, отколовшегося, якобы, от древней греческой амфоры. Вся штука, однако, в том, что платят они за эту дрянь звонкой монетой, – а это человеку в твоем, парень, положении, вовсе не помешает. Что, прав я, или не прав, черт меня побери?!

Г р а ф (улыбаясь блаженно). Какое мое положение? никакого такого моего положения нет, и просто не может быть, как говорит моя мама. (Доверительно.) Она ведь, Старик, очень добрая, моя бедная мама. Очень добрая и очень больная. (Оглядывается на окно, прикладывает к губам палец.) Тс-с-сс! не возражай слишком громко! я знаю, что ты начнешь сейчас возражать. Не возражай, а то мама раньше срока проснется, и вы, как всегда, начнете с ней выяснять отношения; начнете ругаться, как два влюбленных и неразлучных супруга. А мне, Старик, не очень-то, знаешь, приятно, когда ругаются из-за меня и Анны. (Опять блаженно-мечтательно.) Она ведь такая славная, моя милая Анна! У нее такие мечтательные глаза, такие тонкие и белые руки, такие нежные пальцы, и голос, и волосы, и все остальное… Я не люблю, Старик, когда ругаются из-за Анны, так что ты будь, пожалуйста, добр, не заводи сегодня ссор с мамой, особенно по поводу этого красивого перстенька, с большим зеленым изумрудом в желтой оправе, который нашли мы с тобой на песке, рядом с кучей гниющих морских водорослей и ракушек, и который так легко, так свободно оделся Анне на указательный палец. (Тихо, мечтательно.) Как хорошо сидел он у нее на руке!…

С т а р и к (гневно). Вот именно, у Анны он свободно оделся на указательный палец, а у твоей прекрасной, раздавшейся в стороны и потерявшей все свои формы и прелести Афродиты не налезает даже на кончик мизинца! Как мог ты, Граф, допустить, чтобы твоя невеста осталась без твоего волшебного изумруда!?

Г р а ф (покорно). Она уже не моя невеста, Старик. У идиотов, к сожалению, невест не бывает. У них бывают одни лишь добрые и справедливые мамы. (Понизив голос, оглядываясь по сторонам.) Но, знаешь, ты прав, она действительно была когда-то моей невестой. Понимаешь, Старик, это была такая игра, – тогда, девять лет назад, в детстве, когда я был таким же нормальным, как все, и не совершил этого ужасного преступления.

С т а р и к (сердито). Ты и сейчас нормальный!

Г р а ф (морщится). Не перебивай, Старик, не надо, я знаю все твои уловки и хитрости. Лучше послушай про нашу с Анной игру – странную игру двух глупых детей, одному из которых было четырнадцать, а другой только-только минуло двенадцать. (Доверительно.) Ты знаешь, мы с ней играли в жениха и невесту, – там, на зеленых весенних полянах, покрытых первыми весенними первоцветами. Внизу шумело пенное весеннее море, а здесь, среди зеленой травы, все было так тихо и так торжественно, словно венчание в церкви. Анна сплела венок из желтых весенних цветов, а я подарил ей колечко – кусок медной проволоки, наспех согнутый в виде кольца. Ну не наивными ли мы были детьми – играть в обручение и в любовь накануне таких ужасных событий? Клясться друг другу в вечной любви за несколько дней до моего ужасного преступления? Ты знаешь, Старик, мне очень жалко несчастную Анну. Она ведь до сих пор ждет и надеется на какое-то чудо. Но чудеса, как говорит моя мама, бывают только в кино. А идиотам и преступникам вроде меня место или на виселице, или в тюрьме; и это еще хорошо, что мама из милости не отдала меня во власть правосудия, а все эти годы терпеливо кормила и одевала, такого неблагодарного и бессердечного идиота! (От стыда и раскаяния опускает голову книзу.)

С т а р и к (начинает топать ногами, кричит от возмущения). Идиот, сопляк, глупый мальчишка! Чтоб тебе пусто было в твоей старой качалке, чтоб тебя съела моль, чтоб ты провалился под землю вместе со своей прогнившей верандой! чтобы чайки забросали тебя жидким пометом, чтобы море навек поглотило в пучине и тебя, и твои безмозглые речи! Видеть тебя не хочу, пропадай здесь на веранде вместе со своей сонной мамочкой! (Поворачивается, хочет уйти.)

Явление третье

Занавеска на окне отодвигается в сторону, и показывается сонная и всклокоченная голова А ф р о д и т ы. Глаза и щеки ее ото сна сильно припухли.

А ф р о д и т а (хриплым недовольным голосом). Это кто тут орет не свет не заря благим матом, это кто добрым людям нарушает дневной заслуженный сон? (Вращает глазами по сторонам, замечает С т а р и к а.) Это ты, старый завравшийся потаскун, это ты, дырявый грязный башмак, худая калоша, пучок мокрых вонючих водорослей? это ты орешь тут у меня под окном, хотя не далее, как вчера вечером тебе было приказано строго-настрого не приближаться к моей веранде ближе, чем на добрый пушечный выстрел?

С т а р и к (снимает с плеча свою холщовую сумку, кидает ее на землю; ожесточенно). Да, это я, черт бы тебя побрал, Афродита! это я, и попробуй-ка утверждать, что это не так; попробуй, может быть, у тебя и выйдет что-нибудь путное!

А ф р о д и т а (слегка сбавив темп). Но-но, полегче, старый лгунишка, полегче, говорю я тебе, несчастный нищий бродяга! поди прочь от моего глупого и больного ребенка, не смущай вечный покой этого идиота, отягощенного таким страшным злодейством, что никакое общение с миром нормальных и честных людей для него теперь решительно и навсегда невозможно. Радуйся, что ты не преступник, впавший от раскаяния в помешательство, а всего-навсего бездомный бродяга, которому из милости иногда подают корку черствого хлеба. Погоди немного, сейчас я вынесу тебе остатки вчерашнего ужина: немного рыбных костей и две-три хлебные корки, обильно политые растопленным салом.

Исчезает за занавеской, гремит там посудой, потом выходит на веранду с грязной тарелкой в руках, наполненной до краев свиными старыми шкварками.

С т а р и к (ожесточенно кричит). Поди прочь, Афродита, со своими свиными шкварками, которые ты только и умеешь готовить! Старыми вонючими шкварками, которыми провоняла ты от волос и до зада, как будто сама превратилась в большую откормленную свинью! Поди прочь со своими свиными деликатесами, отдай их лучше собакам, бездомным лохматым тварям, которые охотно примут их от тебя, но только не предлагай их Старику!

А ф р о д и т а (грохнув тарелку о стол, уперев руки в бока). Ах, вот оно что! они, значит, бездомные лохматые твари, готовые принять подачку из моих провонявших свиными шкварками рук; а ты, значит, не бездомная лохматая тварь; ты, значит, не скитаешься со своей торбой по заброшенным подворотням, не ночуешь по старым и сырым чердакам и подвалам, а живешь, как принц, в красивом и роскошном дворце? Чем, черт возьми, не нравится тебе запах свинины; почему не берешь ты то, что предлагается от чистого сердца, чем не угодили тебе эти жирные шкварки (торжественно указывает на тарелку), чем не угодили свиньи вообще?

С т а р и к. Тем, что они похожи на тебя, Афродита!

А ф р о д и т а (раздуваясь от гнева, еще более свирепо уперев руки в бока, широко расставив слоновьи ноги). Ах, они похожи на меня, на бедную женщину, твердо стоящую ногами на грешной земле и вот уже девять лет несущей на своих хрупких плечах груз страшного и ужасного преступления, совершенного моим свихнувшимся сыном?