О`Санчес - Суть óстрова

• Название: Суть óстрова
• Автор: О`Санчес
• Жанр: Современная проза

Роман завершен. Я хотел, чтобы роман вышел необычным, но чтобы необычность его проступала перед читателем постепенно. Я надеюсь, что роман вышел захватывающим, но он – не фэнтези и не боевик. Название романа – великое дело. Для этого романа я искал его года два. И придумал, и удивлен, насколько хорошо оно подходит. «СУТЬ ОСТРОВА» – вот его название. Роман состоит из двух равных частей, каждая из которых имеет свое подназвание. Первая часть: «Суть о́строва» Вторая часть: «Суть острова́». В первом случае слово «суть» существительное, во втором – глагол множественной формы (суть = имеют место быть), в первом случае слово «острова» – существительное единственного числа в родительном падеже, во втором – «острова» – существительное множественного числа в именительном падеже. Общее название – читается вслух на усмотрение читающего.

Автор.

---

– …положеннных мне Господом, – прошептал Титус, кривляясь украдкой в сторону Сигорда. Голос его был хрипл, потому что он действительно заснул прямо за столом, даже и не пытаясь, в отличие от Сигорда, читать и слушать пресные спасительные благопоучения. Титус рукавом утер слюнявые спросонья губы, попытался зевнуть со стиснутым ртом, потом все-таки прикрыл ладонью…

– Скука. По идее, это она бы должна читать нам божественное, жития святых, или еще какую чудь, а она…

– Да тише ты, опять сейчас наорет…

– Слушай, точно как в школе, да? Жил и не думал, что за миску бесплатного супа вернусь в прежнее униженное состояние…

– Это точно. Но ты потише. Можно же так кемарить, без храпа. Сколько там до обеда?

– Скоро уже. А ты что, думаешь, ты не храпишь? В каждой ноздре по свистульке.

– Да? Что, серьезно?

– Ну, это еще не храп, но сопишь знатно.

– Титус Август!

– Все, молчу я, молчу. Это с голоду…

Суп гороховый оказался наваристым, вторым блюдом прыгнула в желудок отварная рыба поверх настоящего картофельного пюре, а чай оказался пресным и полусладким.

– Это нам повезло с гороховым супчиком. Здесь на неделе в среднем пять дней постных, никакого тебе мяса и бекона, но на сахар и заварку – всегда жмотничают, даже и в скоромные дни.

– Да знаю я, – Сигорд улыбнулся новому товарищу, – я же здесь третий раз, я же тебе говорил…

– Ну а я сотый. Покурим? У меня есть заначка – пара штук.

– Опять заначка? Давай, Рокфеллер! При случае отдам, не забуду, не сомневайся.

– Да ладно… Вези скорей, а то после обеда сил моих нет – как курить хочется…

В приемке, в своего рода маленьком карантине, кроме них почти никого не было и никто не помешал им занять место в курилке у самого окна, с подоконником для Титуса.

– Поможешь барахло перенести? Матрас, подушку? – Сигорд ухмыльнулся и наморщил нос. Во всем мире люди одинаковы, хоть в обезьяннике, хоть в приюте, хоть лягавые, хоть калеки…

– Слушай, Титус, ты вообще… Я бы тебе и без курева помог. Не стыдно, а? Подмазчик хренов.

И вдруг случилось небольшое чудо: Титус Август смутился, аж уши заалели.

– Ну, извини. Привычка, что никто нигде никогда ничего никому «за так» не делает. Ты, я вижу, не из простецов, интеллигент?

– Был интеллигент, теперь я бомж. Почему так – не помню.

– Да я и не лезу с распросами. Я вообще не имею этой привычки – лезть в чужую душу. Дети есть?

– Есть. Сын, дочь.

– Взрослые?

– Да.

– А жена, родители? – Сигорд опять оскалил остатки зубов, но уже с некоторым раздражением, без улыбки.

– Это ты так-то не лезешь и не имеешь таких привычек, да? Не помню, я же тебе внятно сказал. – Сигорд не докурил почти треть сигареты и швырнул ее в унитаз.

– Ну все, все… Чего ты сразу распсиховался…

– Ничего. Я же тебя не спрашиваю? Не расспрашиваю.

– Это потому, что ты боишься.

– Чего это я боюсь?

– Что я начну подробно отвечать.

Сигорд прислушался к себе, засопел, не выдержал и рассмеялся, атмосфера разрядилась.

– Это ты верно меня пришпилил, не выношу чужих рассказов о «поломатой» жизни, да и сам помалкиваю. Я лично всем доволен.

– Оно и видно. Ну что, поехали обустраиваться? Ты что себе планируешь?

– Залезай. Ничего не планирую, завтра отсюда сдергиваю.

– А спасение души и тела? Ты же их уверял, что хочешь получить работу и крышу над головой?

– Я солгал.

– Да? В этом вместилище святости ты посмел солгать? Ну и?..

– Дальше буду бомжевать, есть у меня точка, пока живу, а там видно будет. А ты?

– У-у… Смотри, в черный список занесут, фиг потом у них переночуешь. Я здесь на неделю как минимум. Пока мне Пиночет колеса починит, да пока я более-менее отъемся здесь… Они меня знают, я калека без фуфла, алкоголизмом не отягощен, воровать толком не выучился… – Титус притворно вздохнул.

– А учился?

– Куда мне? – Титус вытянул руки ладонями вверх – две огромные сплошные мозоли подковами. – У меня же обе руки заняты, я ими хожу по белу свету, тележку свою катаю. Да, теперь я сюда, на побывку, а пока баба моя пусть от меня отдохнет недельку, а я от нее.

– Так у тебя что, и баба имеется?

– Регулярно имеется. А ты что думаешь, она бы иначе к себе жить пустила? Не-е-ет, бабы, брат, это такой практичный народ… Имеется, конечно. Но если говорить об удаче и материальных ценностях, даже и с моими руками-крюками – если что где подвернется – украду, естественно.

Ночлежная комната, небольшой зал на два десятка комнат, постепенно наполнилась гостями-постояльцами и их запахами, и несмотря на то, что суровые самаритянки-спасительницы дело свое знали, ежедневно и неустанно дочиста отскабливая людей и помещения от грязи, пахло в комнате довольно сильно, можно сказать смердело.

– Бывает – напердят, надышат, струпья расчешут – под утро хоть вешайся. Если насморк пробьет – считай повезло. Ну что, спать?

– А кто такой Пиночет?

– Я же тебе рассказывал, завхоз местный, из бывших воспитанников. Но все равно сохранил от прежней жизни привычку к пьянству и добросовестному труду – руки у него на месте. Я ему по электрической части помогаю, когда я здесь, в электрике он, можно сказать, не петрит. Кличка у него такая и зовут его Аугусто, тезка он мне. Только у него имя Август, а у меня фамилия… Спишь уже?

Нет, Сигорд не спал, он прикрыл глаза, терпеливо переждал, пока замолкнет словоохотливый Титус – о, захрапел, наконец – теперь можно всласть думать о будущем, хоть до утра.

Да, Сигорд искренне убеждал спасительниц, что хочет работу и крышу над головой, но вся его решимость исчезла без следа, стоило ему только в первый же день, первые два часа посидеть, послушать, пообонять, понаблюдать… Лучше под забором сдохнуть, или в обезъяннике… Вот это самое выражение про забор и обезъянник, под которым лучше сдохнуть, Сигорд подцепил несколько лет назад в обезъяннике же, у случайного соседа-бродяжки, и с тех пор присвоил его, пользовался как будто сам его выдумал, так оно ему понравилось… Чем, чем оно ему понравилось – гордостью, свободолюбием?.. Какая там гордость, при чем тут свобода?.. Скорее, лень и страх перед нормальными людьми, от которых отвык, от общения с ними отвык. И как же быть, на что решиться? Завтра он уйдет без благодарственной отработки и очень подпортит себе репутацию в глазах доброхотов; супу может быть и нальют когда, а чтобы опять мыть стричь, да стирать задарма – шиш с маслом! – Сигорд заворочался – и уперся подсердием во что-то твердое, приносящее резкую боль. Рука нашарила нечто холодное и твердое, коробочку странных очертаний… Ах, ты, елки-моталки! Это же станок бритвенный! Сигорд во время гигиентческих процедур, уже в самом конце, когда его стригли наголо, умудрился украсть старомодный станок под безопасное лезвие, вместе с коробочкой, пластмассовым футляром, да пакетик с пятью неиспользованными лезвиями. Если не ошмонают и не найдут – это будет клёво! Кому-то пустяк – а в жизни пригодится, пяти лезвий надолго хватит на самые разные нужды. Когда-то, в детстве, его учили таким вот лезвием затачивать карандаши и он научился…

Коробочка нагрелась, к телу правильно прижатая, теплая такая, гладенькая… Сигорд заулыбался в темноте, перелег на другой бок и заснул.

Сестрам-цистерианкам было не привыкать к людской неблагодарности, Сигорда отпустили легко, не занося ни в какие черные списки, но персонал в приюте более-менее стабильный, память у всех профессиональная – в следующий раз другого бедолагу облагодетельствуют, а этот неблагодарный бродяжка пусть ищет милосердие и бесплатный кошт в других местах.

– Ну, пока!

– За пока – мнут бока! Увидимся еще, Сигорд! Выпьем, закусим, посидим!

– Само собой, Титус Август, дружище. Я помню твой адрес, обязательно занесу должок сигаретный!

– Сам дурак. – Оба рассмеялись, еще немножко пополоскали руками в воздухе, изображая прощание и развернулись спинами: Титус исчез из окна приемного покоя на первом этаже, видимо, сполз с подоконника, а Сигорд побрел к себе в нору. Идти было где-то час неспешным ходом, впереди лежал день среда, почти целиком, не считая утра… Завтрака ему не полагалось, придется опять самому добывать. Сигорд вспомнил вдруг про заначку с червонцем, да про другую – с чаем, да бульонную – из осторожности он все свои ценности рассовал по разным местам, так что если дом жив – то и вещи, скорее всего, целы. Сигорд хлопнул себя по карману штанов, ощупал трофейную коробочку с бритвой и ускорил шаг. Потом остановился: нет уж, если что случилось, то уже случилось, а бегать он не мальчик. Возле уличной урны, на автобусной остановке, лежал здоровенный окурок, напомаженный, бабой выброшенный; Сигорд свернул было подбирать, но поймал на себе взгляд двух теток и отступил: нехорошо. И тут же пожалел: подумаешь, взгляды, зато бы покурил хорошего табачку… Но возвращаться поленился.

Тряпье Сигорду выдали прежнее, то, в котором он пришел сдаваться, однако уже выстиранное, даже вроде как и подглаженное, а кроме того Титус подарил ему рубаху, которую умудрился украсть у сестры-кастелянши – ему самому она оказалась великовата, ибо сложения он был совсем тщедушного, а Сигорду почти впору, разве что воротник широковат. Рубаха была байковая, устиранная в однородную бледно-зеленую клетку, но крепкая еще, и Сигорд надел ее прямо в приютском туалете, перед самым уходом. А старую так и бросил куда-то в угол, на мокрый кафель, пусть лежит, кому надо – поднимут. Прохоря и менять не пришлось, напротив следить, чтобы не заныкали по нерадению (украсть-то не украдут, все сестры там честные, не за деньги трудятся), да не поменяли бы на ерунду. Знатные были прохоря: каблуки нетроганные, шнурки на месте, размер – не жмут, но – натирают, жестковаты. Коричневые. Сигорд надеялся, что коричневые меньше будут нуждаться в чистке, чем черные, не говоря уже о белых, потому что и грязь, и глина – они все неопределенных цветов, не так заметны… Нет, заметны: стоило чуть оступиться – и вот уже нос левого ботинка в желтой грязи, она виднее видного, надо вытирать. Сигорд присел было к луже – промыть… Потом бы насухо протереть… А, нет, дорогой: рукавом рубашки жалко вытирать ботинок, чистая рубашоночка, своя, небось, не приютская… А рукавом куртки тоже не протереть – коротковата, плюс из синтетики, только грязь развезти по рукаву и ботинку.