Фред Паронуцци - 10 лет и 3/4

• Название: 10 лет и 3/4
• Автор: Фред Паронуцци
• Издательство: Флюид / FreeFly
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-98358-046-9

Эта книга – забавный путеводитель по миру взрослых, где в роли гида – задорный французский мальчишка. Он расска­зывает обо всем на свете – без недомолвок и запретных тем – так, как это видится с высоты его 10 и 3/4 лет.

С детской прямотой рассуждает он об устройстве мира, о политике и экономике, о людях разных национальностей и разного достатка, о древнейших профессиях и о том, «как стать новым сыном великой страны». О себе, о семье, о друзь­ях и соседях… О мире, который непрестанно учит его жизни. В том числе и на таких примерах, «когда страшненький дядеч­ка отхватывает себе красивую тетечку, и ему потом всю жизнь приходится быть начеку…» И ведь не поспоришь…

Свои смешные и трогательные истории автор адресует взрослым, живо рисуя картинки, которые становятся отправ­ными точками в жизни каждого человека. Все мы родом из детства.

Эта книга поможет вам взглянуть на себя со стороны. Глазами человека, только начинающего жить. Когда все внове, голова не забита штампами, а восприятие свежо и непосредственно. Не правда ли, интересно узнать, что ОНИ о НАС думают?

---

Когда Жожо достал посреди урока свою штуко­винку, мы сразу поняли, что ничем хорошим это не кончится.

Бабочки-белянки липли к стеклам аквариума, мсье Бюффлие, повернувшись к доске, рисовал трехмер­ные фигуры, а посреди класса сидел Жожо и, пуская слюни, тряс своей пиписькой.

Я вообще считаю, что Жожо не виноват: несладко начинать жизнь с такими родителями, как у него. Он не был плохим, он просто был не похож на других, и мы его таким любили.

Мсье Бюффлие тоже не стал его наказывать. Он присел на корточки около его парты, положил ему ру­ку на плечо и сказал:

– Хватит, мой мальчик, будь добр, застегни ширинку.

Потом урок продолжился, и Жожо вместе со всеми стал разглядывать трехмерные фигуры.

Мсье Бюффлие, конечно, не догадывался, чем все это закончится, потому что понятия не имел ни о се­мействе Баччи, ни о докторе по неблагополучным де­тям, и, когда вдруг выяснилось, что Жожо с нами больше учиться не будет, наш учитель загрустил…

Баччи, конечно, была та еще семейка. Мамаша по малейшему поводу делала вид, что умирает, – ей нра­вилось картинно умирать, а папаша плевал сынку в лицо и лупил его пряжкой ремня, а то и вовсе косты­лем, когда окончательно терял над собой контроль.

Стоит ли удивляться тому, что в поведении Жожо наблюдались некоторые странности? Однажды он даже засунул свою фиговинку в пылесос мадам Бибо­ле, нашего завхоза. Когда мальчика лупит родной па­па, ему не так-то просто постичь пропорции и спря­жение глаголов, ведь нормальный папа – это тот, кто первым прибегает, когда ребенку снятся кошмары, или я что-то не так понимаю.

И, если родная мама говорит мальчику, что ей стыд­но иметь такого сына, он, естественно, начинает ка­кать в штаны и жрать козявки, а что ему еще остает­ся делать, или вы со мной не согласны?

Мамаша Жожо, конечно, не слишком радовалась шалостям сына. А после того, как ее мальчик проде­монстрировал одноклассникам свою хренюшку, она перестала отовариваться в Южине: надела шляпку с вуалью, чтоб соседи не узнали, села на альбервильс­кий автобус и поехала закупаться в тамошний супер­маркет, совершенно, заметьте, анонимно. Будь у нее такая возможность, она бы и вовсе сбежала в Австра­лию; ее двоюродный дедушка в тридцатые годы так и поступил, и с тех пор про него ни слухом, ни духом, небось, кенгуру сожрали.

А папаша Жожо по-прежнему ходил играть в шары, на своих костылях, с пожелтевшей сигаретой в зубах, только вид у него стал еще более мрачный…

В Южине поговаривали, что мсье Баччи перебрался на свою новую шестигранную родину с большими потерями. Тогдашние власти поинтересовались, не пора ли ему приобщиться к цивилизованному миру. Вновь прибывший ответил, что «да, канесна, с уда­вольствием, бальсое спасиба», – и был зачислен в па­рашютисты.

Чтобы стать новым сыном великой нации, иногда приходится выделывать рискованные трюки, напри­мер, быстро ползти по веревке на страшной высоте или, свернувшись в клубок, стремительно лететь вниз, на тренировочный мат, прижимая к груди авто­мат, словно первую свою любовь.

У себя на Сицилии мсье Баччи доил коз, поэтому язык Пластика Бертрана он знал весьма приблизитель­но, и, когда сержант заорал ему: «Прыгай, Баччи, мать твою, вот бордель, жопа, будешь ты прыгать, италья­нец хренов?!», бедняга вцепился в шкив и затрясся от страха. Сержант уже готов был вмазать его физионо­мией в стену, но тот таки прыгнул, причем мимо мата, головой в асфальт, оружием по причиндалам.

Дальнейшая адаптация свежеиспеченного иммиг­ранта проходила в отделении «скорой помощи» воен­ного госпиталя. Главврач был в отлучке – отправился с особой миссией на «Ролан Гаррос», так что ранено­го забинтовал практикант, и забинтовал от души, ибо делал это впервые. Больше пациентом никто не зани­мался.

Иногда мсье Баччи робко интересовался, не желает ли кто из медперсонала взглянуть на парня, который через муки и боль надеялся стать французом, и все спрашивал:

– Сказите, а кагда миня выписут?

Но всем было на него наплевать.

По возвращении из секретной теннисной миссии главврач обнаружил в углу мумифицированного итальянца, чью нижнюю часть заклинило, как ржа­вые ножницы. В средневековье его бы, вероятно, по­садили в ящик на колесиках, и передвигался бы он се­бе при помощи двух утюгов, но в наше цивилизован­ное время подобные проблемы решаются иначе: Бач­чи торжественно объявили, что отныне он настоя­щий француз, ему причитаются пенсия по инвалид­ности и особые поздравления приемной комиссии. И теперь, когда экзамен сдан, в каком же уголке своей новой прекрасной родины он желает поселиться?

От других сицилийцев мсье Баччи слыхал, что есть такой город Южин, вот он и ответил: «В Юззине, по-залуйста, а сказите, а кагда я смагу хадить? » Его заве­рили, что с интенсивной Божьей помощью, но без особых гарантий он сможет ходить в обозримом бу­дущем, и на этой оптимистической ноте позвольте с вами расстаться. Как говорится, заходите еще. Кос­тыли не забудьте! Это вам подарочек на вступление в гражданство…

Пока мсье Баччи обустраивался на новой земле, его суженая пасла в родном краю коз. Он позвонил ей по телефону: «Прриеззай, любовь мая, в Юззин, воздух здесь зивительный, здесь нас здет сястье, такое сине, бело, крр-асное», и будущая мадам Баччи с бьющим­ся сердцем, предвкушая радость встречи, сошла на альбервильский перрон, благоухая, как сицилийская коза.

Ее красавчик сильно изменился за время разлуки: краткое пребывание в отряде парашютистов не доба­вило ему привлекательности и сильно поубавило в нем радость жизни.

* * *

Но жизнь должна идти своим чередом, с косты­лями или без…

Мсье и мадам Баччи поженились, как и было дого­ворено. По той же причине они произвели на свет Жожо, но он был им совершенно не нужен: люди к домашним животным лучше относятся, чем они к своему мальчику.

Когда мать давала Жожо список покупок, отец крес­тиком отмечал те продукты, которые следовало ук­расть, да и на остальные денег давал с большой натяж­кой. Жожо отправлялся ночевать на велосипедный склад, бился там башкой об стенку и скулил. Мы с друзьями выворачивали карманы, но денег все равно не хватало. Желая помочь Жожо, мы бежали в бака­лейную лавку мадам Пуэнсен, и в конце концов она пе­рестала нас пускать, а Жожо боялся возвращаться до­мой, потому что отец избил бы его за нерасторопность…

Никогда не забуду тот вечер. Мы как раз играли «Кактусов» [32] на дудке, когда явился доктор по небла­гополучным детям, обнаружил у Жожо багровые кровоподтеки и потом долго тестировал его по мето­дике чернильных пятен, просил писать длинные фра­зы (а почерк у Жожо был своеобразный: тощенькая буква «е» льнула к соседним буквам, а жирная «о» разбухала, как пчелиное брюшко) и беседовал с ним о том, как он трогает свою штучку, писает в постель и какает в штаны.

Вскоре перед домом нарисовалась полицейская ко­манда. Мадам Баччи запричитала на лестничной пло­щадке: « Мамма миа, эта узасная асибка!», а ее супруг заревел, как поросенок: что это они себе позволяют, он инвалид войны, парашютист, да пошел этот психо­лог куда подальше, никто его сына не третирует, хо­рошая взбучка еще никому в семье Баччи не мешала, ничего кроме пользы, вот дерьмо, а его сынок и так растет избалованный, покруче рокфеллеровских на­следников, кушает пасту аль денте, велосипед ему ку­пили с тремя передачами, а на каникулы отправили за границу, к этим ихним фрицам, чертов бордель!

Мсье Баччи никак не давался полицейским, не по­зволяя запихнуть себя в обезьянник и орудуя своим костылем ловчее, чем Брюс Ли боевым цепом. По­смотреть на великолепную схватку сбежались все со­седи, включая мадам Гарсиа, которая во всеуслыша­ние провозгласила, что этого следовало ожидать, все итальяшки такие, мусорная нация, и именно в эту ми­нуту мой папа с мсье Будуду вылезли из грузовичка мсье Эриссона, и папа громко поинтересовался, не без иронии в голосе, стоит ли слушать эту помесь шлюхи с кашалотом, ибо консьержка наша так страшна, что, когда она поутру выносит мусор, не сразу разберешь, где, собственно, мусор, а где консь­ержка.

Мадам Гарсиа в ответ стала размахивать руками и осыпать папу ругательствами, которые придумывала по ходу дела. Заодно досталось и папиной жене, и предкам, и потомкам. И тогда папа положил сумку, поплевал на руки и объявил, что чаша его терпения переполнилась – вспомним хотя бы Мариэль Гуа­шель, поэтому дискуссию он завершит по старинке, путем рукоприкладства, Бог свидетель, мадам Гарсиа трудно причислить к женскому роду, ибо он никогда не позволил бы себе поднять руку на женщину, на что консьержка отвечала: «Ну давай, свинья, поглядим, есть ли у вас, итальяшек, хрен в штанах». Она почему-то думала, что все итальянцы евнухи…

Мсье Китонунца попытался было их помирить: «Постойте, друзья, постойте, на заре нового тысяче­летия нам следует терпимее относиться друг к другу, к тому же кругом дети», но в ответ получил: «Здрась­те, приехали, еще негритосы нас будут учить, если бы не мы, они бы до сих пор ползали на четвереньках», потом кто-то в толпе невзначай получил по шее, дал сдачи, и вскоре было уже непонятно кто, с кем и по какому поводу дерется.