Сергей Писарев - Приключения Семена Поташова, молодого помора из Нюхотской волостки

• Название: Приключения Семена Поташова, молодого помора из Нюхотской волостки
• Автор: Сергей Писарев
• Издательство: Издательство «Детская литература»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1961

Занимательная повесть С. Писарева — о жизни русского Севера в начале XVIII века, о юности помора Семена Поташова, который едва не попал в монахи Соловецкого монастыря, участвовал в походе с Петром I по «государевой дороге», был на строительстве Санкт-Питер-Бурха, отыскал свою невесту Дарью, едва не сожженную раскольниками.

Семен Поташов поражал людей своей прямотой, бескорыстием и верностью любимому труду на родном Севере.

---

Фаддеич был крестным Семена. Умирая, Ивашко Поташов просил его не оставлять сына без поддержки. Ивашко был кузнецом, Фаддеич с измальства пошел на промысел. Долгое время в Волостке его не видели. Говорили, что бурлачил он на Двине, перевозя из Архангельска в Вологду монастырскую соль. Передавали еще, что встречали его в устье Печоры и на Новой Земле; говорили также, что бунтовал он с кижскими крестьянами против заводчика Бутенанта[14].

Была у Фаддеича поставлена на берегу, где река суживалась, маленькая избенка, но в Волостке он и теперь подолгу не оставался. Никто не знал, куда и для чего отлучался Фаддеич: было у него затаенное от всех дело.

Встретил как-то Фаддеич человека, который лежал при смерти. Дал слово Фаддеич его похоронить как полагается, и человек этот передал ему план золотого рудника. Всю жизнь искал помиравший человек золото, да так и не нашел. На плане все было правильно обозначено: и берег реки, впадающей в озеро, и где золотая жила выходила — загребай сколько хочешь золота голыми руками. Только одного не было указано — где этот рудник находится. Был он, быть может, на Печоре или где-нибудь на Онежском озере; может быть, даже в Сибири, за Камнем[15], а может быть, и совсем близко от Волостки, в отрогах Ветреного Пояса. Сколько ни старался, не мог найти золотого рудника и Фаддеич. Зато выучился он во время странствований петь былины да рассказывать сказки. А лучшего свата или дружки не было теперь по всему поморскому берегу, от Кеми до самого Архангельска. Как соберутся, бывало, рыбаки вокруг Фаддеича, и начнут просить, чтобы рассказал он про царя Петра; знали, что Фаддеич был гребцом на карбасе, когда царь плыл из Вологды к Белому морю. И расскажет Фаддеич, как на одной пристани переходил царь через лодку горшечников. Запутался царь в своих длинных ногах и грохнулся прямо на горшки, ни одного не оставил целого. Горшечники плыли на ярмарку и принялись на чем свет стоит ругать царя. Тот заплатил за разбитые горшки, но не больше того, что они стоили, да еще отчаянно торгуясь. Много еще знал Фаддеич разных историй.

Затем попросят спеть былину про Петра, — заведет Фаддеич:

«По новым царь ходил по корабликам;
На них плавал царь по морюшку,
По морюшку да по студеному...
Плавал ко Архангельскому городу.
Да и был царь-то плотничком,
В руках своих держал царь топорик,
На ладонях набил царь мозолюшки...»

Но никто и не знал, что сложил эту былину сам Фаддеич.

* * *

Пробежав часть пути, Дарья остановилась, — навстречу приближалась ватага парней. Это были вернувшиеся с летнего промысла молодые рыбаки. Гиканье, свист, притоптывание разносились по всей Волостке. Старики говорили: «Молодые гуляют» — и не осуждали: в свое время делали то же самое.

Парни появились из-за угла и увидели девушку. Дарья могла бы повернуть назад, но не хотела, чтобы думали, будто она испугалась.

Парни были наряжены в вывернутые тулупы, бабьи сарафаны, на лицах у них раскрашенные берестяные хари, а сзади прицеплены хвосты из мочала. Один из них представлял Аркашку-Шалберника, нюхотского попа, который постоянно предавался хмельному упиванию, — на парне рогожная риза, в руках лапоть на веревке. Другой представлял «хозяина». На нем под одеждой напихано всякое тряпье, отчего парень казался непомерно толстым. Так нарядился сам Кирилл Поташов, в отместку отцу за то, что тот не дал денег на вино.

Вокруг «хозяина» увивались парни в черных сарафанах, вырядившиеся бабами-раскольницами; они гнусаво выкрикивали, что «наступили последние времена», а раз так, то пускались в пляс под пиликанье гудка и отчаянные звуки берестяных дудок.

Кирилл подскочил к Дарье. Берестяная харя с его лица съехала. Увидев Кирилла, Дарья оробела. Он потянул девушку за руку к себе, и Дарья ощутила его пьяное дыхание.

Но вдруг пальцы Кирилла разжались. Девушка подняла глаза и увидела высокого мужчину в диковинном зеленом мундире с красными отворотами, в треугольной шляпе и с пистолетом за поясом. Незнакомец этот держал Кирилла за шиворот. Заметив, что девушка на него смотрит, незнакомец отшвырнул Кирилла и, скинув шляпу, вежливо девушке поклонился. Лицо у него было веселое, давно не бритое. Дарья увидела, что еще двое в таких же мундирах гонят прочь парней. Тут же стояли оседланные лошади, на которых все трое приехали.

Дарья даже не поблагодарила своего защитника и побежала дальше. Незнакомец рассмеялся. Когда Дарья скрылась за углом, он надел шляпу и повернулся к Кириллу, но того уже не было: он удирал к мосту, перекинутому на остров, к дому Терентия Поташова.

Незнакомец позвал своих спутников, и все трое, взяв под уздцы лошадей, направились в ту же сторону.

Дарья, не оглядываясь, бежала к Фаддеичу.

2

В самой середине Волостки река огибала остров, на котором стоял единственный дом. Сложен был этот дом из толстых, потемневших от времени бревен, доставленных водой с отрогов Ветреного Пояса. Спереди дом походил на сторожевую башню; сзади к нему примыкал длинный скотный двор с поветью. Маленькие окошки были обрамлены резными наличниками.

Хозяин дома, Терентий Поташов, проживал в верхних горницах. Были они просторными, но с низкими потолками. Бревенчатые стены были гладко оструганы, полы покрыты половиками.

Обувь полагалось скидывать в нижней части лестницы и подниматься наверх босиком или в шерстяных чулках.

В самой большой горнице, кроме стола, двух скамей со спинками и кросна — домашнего ткацкого стана, — ничего не стояло.

На полках, под самым потолком, расставлена деревянная посуда. Передний угол занимали иконы с зажженными перед ними лампадами. Печь топилась по-белому[16], чего не было в большей части домов Волостки. В горнице чисто, но душно; маленькие слюдяные окошки никогда не открывались: зимой хозяева боялись холода, летом — гнуса.

На столе лежат рукописные свитки и толстая книга в деревянном переплете; тут же счеты с разноцветными костяшками.

За столом сидит лысый, грузный и одутловатый мужчина. Под ним овчина шерстью наружу. Его вылинявшие усы и борода кажутся мокрыми. Короткими пальцами, с изъеденными морской солью ногтями, человек этот хватает один свиток за другим, перекидывает страницы книги и щелкает костяшками на счетах. Время от времени он откидывается на спинку скамейки и отдыхает: ему тяжело дышать. Это Терентий Поташов — «лучший промышленник» Волостки.

Между столом и дверью стоит человек небольшого роста, щуплый, с одним глазом (второй выбили во время драки) и выкрошенными цингой зубами. Это Гришка Гореликов, лучший нюхотский кормщик.

Терентий Поташов и Гришка Гореликов подводят итоги летнего промысла. Для них это всегда трудное дело: «лучший промышленник» за всю свою жизнь не выучился как следует грамоте и плохо считал, а Гришка остался и вовсе неграмотным. Оба считают уже третий день. Но главное, что удручило хозяина, — итог был не в его пользу, и так уже второй год подряд. Терентий Поташов видел, что прошли те счастливые времена, когда рыбу и морского зверя легко было сбывать если не своим, так иноземным скупщикам. Теперь даже беломорскую соль брали неохотно. Рыбу же хоть выкидывай обратно в море. Терентию Поташову было известно, что война со свеями закрыла выход из Белого моря и что неприятель сделал попытку напасть на Архангельск, а также пожег много рыболовецких становищ на побережье. На самом Белом море промышлять стало тесно, а если еще пристанешь к какому-либо острогу, стражники снимут всех с судна (так, мол, приказал государь, нужны ему людишки для постройки кораблей), — едва денег хватит, чтобы откупиться. Даже соловецкий архимандрит, «лиса Фирс», как звали его заглазно, объявил, что больше платить за перевозку товаров не будет; если хочешь, так «поработай на Зосиму и Савватия». Терентий Поташов знал, что хоть двести лет просуществует еще монастырь на накопленные богатства, а архимандриту все мало.

Трудно было «лучшему промышленнику» и без Семена, — уже два года как молодой помор находился при нем приказчиком. Но мать отправила сына в монастырь, за что Терентий Поташов на нее рассердился: словно нельзя было повременить, и без того вернулся бы Семен, — не такой он человек, чтобы взять да так просто и утонуть; и будто так уже нуждаются в нем Зосима и Савватий. Ему, «лучшему промышленнику», Семен куда больше нужен!..

Когда Терентию Поташову приходили в голову такие богохульные мысли, он испуганно оглядывался на иконы, — там во весь рост, и со строгими ликами, были изображены «преподобные святители». Как и все поморы, Терентий Поташов ревностно почитал Зосиму и Савватия. Они были, в его представлении, ходатаями перед богом, обязанными заботиться, чтобы ему, «лучшему промышленнику», во всем была удача. Когда же начиналось невезенье, он не только задувал лампадки, но и поворачивал иконы ликами к стене. Но сейчас, «нехорошо подумав про святителей», он поспешно перекрестился; то же самое сделал и Гришка Гореликов.